Литмир - Электронная Библиотека

Может быть, станет более понятно, почему в воспоминаниях о Раневской не раз встречаем указания на ее непримиримо-перманентный конфликт с режиссером Юрием Завадским. Тут ведь не простое расхождение характеров! Думаю, что имело место особое метафизическое рассогласование, глобальный мировоззренческий конфликт, практически нестыковка основополагающих внутренних идей о сути и назначении Искусства как такового. Раневская создана для надрывно-гротескных, брехтовских ролей. А Завадский со своим строгим кондовым «академизмом» просто не мог принять таких «забубонных завихрений»! Здесь слово «академизм» уместнее поставить в кавычки. Не строгий канон и классическая школа, а скорее, набор выверено-удобных масок… Что явно не для Раневской! Уж чего-чего, а пафосной дури, нагнетания выхолощенного орфизма, картинного заламывания рук под дежурно-бутафорскую горючую слезу та точно не допускала. Возможно, переболела этим в детстве?

Из дневников Раневской: «Приходил в гости к старшей сестре гимназист – читал ей стихи, флиртовал… Чтение повергало меня в трепет. Гимназист вращал глазами, взвизгивал, рычал тигром, топал ногами, рвал на себе волосы, ломая руки. Стихи назывались „Белое покрывало“. Кончалось чтение словами: „…так могла солгать лишь мать“(…) Гимназист зарыдал, я была в экстазе… Теперь, к концу моей жизни, я не выношу актеров-„игральщиков“».

Фаина Раневская никогда не являлась «игральщиком». Но она также и не классическая актриса, не правильный деятель культуры в привычном понимании. Она, скорее, хулиганствующий субъект, беззлобно плюющий на все сложившиеся авторитеты и устоявшиеся унылые правила. Кроме тех, что ею приняты… и затем выстраданы на сценических подмостках и под светом кинософитов. Сыгранные ею персонажи – сама непосредственность, и в то же время – непредсказуемость. А к этому, до кучи олицетворение определенной чуждости этому миру, нарочитое (где-то даже капризное) неприятие навязанных строгих схем, бунт против них посредством наивной и незамутненной детской искристости.

Думаю, именно с этого фокуса исследовательского взгляда и возможно вплотную приблизиться к прочувствованию еще одного пласта особенного таланта Раневской – ее цветастых афоризмов, что ныне известны широким массам потребителей культуры (пожалуй, гораздо больше, чем старые добрые фильмы с участием Великой Актрисы, а уж тем более театральные постановки).

Да, Раневская – признанный, непререкаемый мастер эпизода. И могла играючи из куцей рольки вытянуть столько всего, подать любой незамысловатый короткий эпизод с такой творческой экспрессией, что начисто затмевала напыщенных красавиц – главных героинь – вкупе с их правильными, прилизанными героями.

Но только фильмы эти уже давно стали триумфальным достоянием пыльных полок Госфильмофонда. Да от случая к случаю, сугубо под настроение – туманным объектом ностальгических вздохов бабушек, кучкующихся на свежевыкрашенных лавочках у обшарпанных подъездов. Увы, время неумолимо: новое поколение лелеет и взращивает в сознании своих собственных кумиров.

А прославленные фильмы из давно минувших дней, с блистательной игрой актеров старой школы как-то не гласно претерпели высылку на периферию культурного процесса, куда-то за видимый горизонт актуальных информационных поводов. Да, можно скачать в Интернете, где-то – чем черт не шутит! – еще застряли в продаже нераспроданные легальные дисковые копии, выпущенные еще в прошлой или позапрошлой культурной пятилетке. Но сколько реальных показов, зрительских просмотров? Боюсь, что даже сама цифра уже мало кого волнует. И действительно, не блокбастер же!

Кто хотел – уже раз по пять пересмотрел, умилился, вспомнил молодость. Кому не довелось, но вдруг резко прихотелось – пусть ищет ближайший сеанс в кинотеатре «Иллюзион», как раз на раз в полгода можно твердо рассчитывать!

* * *

Зато вот афоризмы, искрометные жизненные фразы Раневской неизменно затребованы! Уверен, что едва ли найдется в России человек, кто бы их не слышал, кто бы не восхитился хоть раз их непривычной неординарностью да яркой красочной лаконичностью! («Животных, которых мало, занесли в Красную книгу, а которых много – в Книгу о вкусной и здоровой пище» – это тоже она!) Хотя зачастую афоризмы Фаины Раневской приводятся без авторства, как некий «впитавший суровую мудрость народа» фольклор.

При этом Актриса хорошо известна и своими крепкими словцами – сказанными емко, к месту и по делу. Недавно в Интернете даже стал распространяться любопытный текст: «Лучшие ругательства от Раневской – на все случаи жизни» (видимо, чтобы благодарный обыватель знал, кому обязан многим цветастым языковым конструкциям).

Но справедливости ради стоит признать, что гораздо более широко известны именно саркастические цитаты «от Фаины Раневской», выполненные на уровне лингвистического фола. Кстати, нарочитая грубость и даже обсценная лексика – это еще одна фирменная примочка актрисы Раневской. И так же, как в некоторых неприличных анекдотах просто невозможно заменить привычный трехэтажный на стыдливые эрзац-эвфемизмы (вся смысловая канва сразу же посыплется, анекдот выйдет пресным и плоским), так же точно и в афоризмах, а то и ругательствах Раневской. Скажем, ее известное упоминание жопы (в разных ракурсах!) – ну просто никак не заменить никакими пристойными ягодицами.

А если проанализировать знаменитую, ставшую уже чуть ли не классической максиму Раневской: «Жизнь – это затяжной прыжок из п… в могилу!», то понимаешь, что подобное возможно выразить только так и никак иначе. Да, пусть бумага не стерпит – затретирует цензура и самоцензура… Да, пусть ликует и царствует Высокая и даже Высочайшая нравственность, гневно отвращающая от низкого и грубого!

Но – увы и ах! – именно такое, неприкрытое и непричесанное, явно «непечатное» изречение отправится залихватски гулять в народ. И упорно не будет поддаваться никакой облагораживающей редактуре!

Причем сам народ, о котором заботливо пекутся гордые носители книжной нравственности, будет состоять в непоколебимой уверенности, что данная нестандартная философская аксиома – чистейшей воды фольклор, не имеющий конкретного автора, но выстраданный в натруженных недрах коллективного бессознательного «широких масс трудящихся».

А кто знает настоящего автора – тот просто восторгается смелостью и бесшабашностью созданных словом образов. И с этим ничего не сделаешь: Раневская уверенно выступает в качестве озорного Арлекина, беззлобно-насмешливого персонажа классической итальянской комедии. Что, может, и не совсем положительный, но явно и не отрицательный. Зато вызывает широкую симпатию (и как указывается в «Википедии»: «должен вызывать у зрителя сочувствие к его смешным невзгодам и ребяческим горестям»).

* * *

Особый разговор – о грустных, порой даже трагических афоризмах, точнее, своеобразных мыслях вслух Фаины Раневской. Прочитал некоторые из них своим знакомым. Никто так и не опознал автора. Гадали-рядили: «Поздний Шопенгауэр», «готическая школа», «саркастический постмодернизм», «что-то из французских мизантропов». Самый интересный ответ: «Вроде как я это встречал в чьих-то предсуицидальных записках». Оба-на! Приехали! Эпатажная хулиганствующая клоунесса вдруг нежданно-негаданно предстает пронзительно скорбной философиней, отрицающей привычно оптимистичное отношение к жизни? Ну, а как еще можно проинтерпретировать такие, к примеру, строки:

«Несчастной я стала в шесть лет. Гувернантка повела меня в приезжий „зверинец“… на столе стояло корыто, в нем плавали два крошечных дельфина. Вошли пьяные, шумные оборванцы и стали тыкать в дельфиний глаз, из которого брызнула кровь. Сейчас мне 76 лет. Все 70 лет я этим мучаюсь!»

Кто-то, возможно, скажет: «Рисуется… Играет в трагизм, при этом явно переигрывает!» Я бы с таким заявлением не согласился. Категорически. Возможно, тут настоятельно необходимо прочитать весь «грустный цикл» размышлений Фаины Георгиевны: о жизни, о судьбе, о человеческом предназначении… И тогда начинаешь понимать – нет, не переигрывает и не педалирует. Скорее, многое скрывает, недоговаривает… Щадит своего потенциального читателя, слушателя. Поэтому с помощью особого, оптимистичного сарказма и старается несколько скрасить, подсластить горький вселенский трагизм человеческого одиночества. И выдает глубоко выстраданную авторскую иллюстрацию к бессмертному «Экклезиасту». Выраженного с полуулыбкой, но горше. С испитым до последней капли томлением духа в скрипучей карусели суеты сует.

2
{"b":"558434","o":1}