«Тоже верно».

– Итак, – произнес Чарли, – думаю, что мы понимаем друг друга, и я готов заключить с тобой сделку.

Ладонь заговорщицки подползла по пижаме к его лицу.

– Я тебя отпущу, – сказал он.

Рука добралась до шеи. Ее хватка была не слишком крепкой, но достаточно уверенной, чтобы заставить понервничать.

– Я найду способ, обещаю. Гильотину, скальпель – что угодно.

Теперь рука гладила его, терлась, словно кошка.

– Но сделаем все по-моему. И тогда, когда я скажу. Ведь если убьешь меня, у тебя тоже не останется шансов выжить, так? Тебя просто похоронят вместе со мной, как случилось с руками отца.

Ладонь перестала его гладить и принялась взбираться по стенке картотечного шкафа.

– Мы договорились? – спросил Чарли.

Но рука не обращала на него внимания. Она внезапно потеряла всякий интерес к сделке. Будь у нее нос, то она принюхивалась бы. За несколько мгновений все переменилось – договор был расторгнут.

Чарли неуклюже поднялся и подошел к окну. Изнутри стекло было грязным, а снаружи покрылось многолетним слоем запекшегося птичьего помета, но сквозь него можно было разглядеть парк. Тот тоже разбили в соответствии с завещанием миллионера: парк в английском стиле должен был стать таким же памятником хорошему вкусу старика, как здание – монументом его прагматизму. Но поскольку крыло начало разрушаться, парк забросили. Немногочисленные деревья либо засохли, либо сгибались под тяжестью необрезанных ветвей. Торчали квадратные ножки опрокинутых скамеек. Края газона покрылись сорняками, и лишь сам он был подстрижен – жалкая видимость ухода. Некто – доктор, нашедший минутку, чтобы спокойно покурить, – бродил среди заросших дорожек. Больше в саду никого не было.

Но рука Чарли уже тянулась к стеклу, скребла, царапала ногтями, тщетно пыталась выбраться наружу. Очевидно, там было что-то помимо запустения.

– Хочешь выйти, – сказал Чарли.

Ладонь прижалась к окну и начала ритмично стучать по стеклу, словно барабанщик невидимой армии. Чарли оттащил ее, но не знал, как поступить дальше. Если отвергнуть ее требования, она может причинить ему вред. А если согласиться и выйти в парк, то неизвестно, что там обнаружится. С другой стороны, разве у него есть выбор?

– Ладно, – произнес он, – мы уходим.

В коридоре царила паника, и на Чарли почти не обращали внимания, хотя он по-прежнему был босой и в пижаме. Трещали звонки; по громкоговорителям вызывали то одного, то другого врача; исполненных горя людей водили между моргом и туалетом. Кругом говорили о жутком несчастном случае, о парнях без рук. Дюжинах парней.

Чарли пробирался сквозь толпу слишком быстро, чтобы разобрать хоть одну связную фразу. «Лучше всего выглядеть деловито, – думал он, – как будто идешь с какой-то целью». Потребовалось время, чтобы найти выход в парк, а его рука уже начинала терять терпение. Она сжималась и разжималась, подталкивала вперед. Под указателем «Мемориальный парк фонда Чейни» Чарли свернул в безлюдный боковой коридор, в дальнем конце которого была дверь, ведущая наружу.

В парке было очень тихо. Ни птиц в воздухе, ни гудящих среди клумб пчел. Даже доктор ушел. Видимо, вернулся к своим операциям.

Рука Чарли пребывала в экстазе. С нее капал пот, а кровь отлила настолько, что кожа побелела. Казалось, рука больше не принадлежит Чарли. Это было отдельное существо, соединенное с ним по какой-то злополучной причуде анатомии. Чарли с радостью избавился бы от нее.

Трава под ногами была влажной от росы, а в тени семиэтажного здания оказалось прохладно. Время едва перевалило за половину седьмого утра. Возможно, птицы еще спали, а пчелы нежились в своих ульях. Возможно, в парке и не было ничего страшного, лишь сгнившие бутоны роз да червяки, кувыркающиеся в росе. Возможно, его рука ошиблась.

Пройдя чуть дальше, Чарли заметил следы доктора, темневшие на серебристо-зеленом газоне. Но добравшись до деревьев, где вся трава сделалась красной, он понял, что отпечатки ботинок вели только в одну сторону.

Босуэлл, пребывая в желанной коме, ничего не чувствовал и был этому рад. Он смутно сознавал, что может очнуться, но мысль была настолько расплывчатой, что ее легко было отбросить. Время от времени осколки реального мира (боль, усилия) скользили под его веками. Вспыхивали на миг и улетали прочь. Босуэлл ничего этого больше не хотел. И не хотел приходить в сознание. Он догадывался, что именно пытается его разбудить, что поджидает его, пиная своими пятками.

Чарли посмотрел вверх, на крону дерева. Плоды, висевшие на нем, были двух разных – и совершенно невообразимых – сортов.

Один оказался человеческим существом. Тем самым хирургом с сигаретой. Мертвым. Его шея застряла в развилке двух ветвей. Кистей у него не было. Руки оканчивались круглыми срезами, из которых на траву все еще стекали алые сгустки. Ветви над головой доктора кишели плодами другого сорта – еще более противоестественного. Руками. Казалось, они повсюду. Сотни рук, перестуком обсуждавших в своем ручном парламенте руководство к действию. Всех оттенков и форм, они сновали вверх и вниз по раскачивающимся веткам.

При виде них рассыпались любые метафоры. Никаких иллюзий не оставалось: это было не что иное, как человеческие руки. В том-то и заключался весь ужас.

Чарли хотел сбежать, но правая рука и слушать об этом не желала. Здесь собрались ее апостолы, они ждали притч и пророчеств. Чарли посмотрел на мертвого доктора, затем на смертоносные руки и подумал об Эллен, о своей Эллен, не по его вине убитой и уже окоченевшей. Они поплатятся за это. Все до одной. Он заставит их расплачиваться, пока остальные части тела повинуются ему. Теперь Чарли понимал, что трусостью было торговаться с раковой опухолью на своем запястье. Она и ей подобные – это чума. Им нет места в жизни.

Армия увидела его, весть о его появлении лесным пожаром разнеслась по рядам. Руки помчались вниз по стволу, некоторые, словно созревшие яблоки, падали с нижних ветвей, торопясь обнять Мессию. Через несколько мгновений они набросятся на Чарли. Тогда преимущество будет утрачено. Сейчас или никогда. Он отступил от дерева прежде, чем правая рука успела ухватиться за ветку, и в поисках вдохновения взглянул на мемориальное крыло Чейни. Оно нависло над парком: окна отражали небо, двери были закрыты. Ничего утешительного.

Позади Чарли услышал шорох травы, которую топтали бесчисленные пальцы. Руки уже догоняли, исступленно следуя за своим лидером.

«Конечно! Они пойдут за мной, – догадался он. – Куда бы я их ни повел, они пойдут». Возможно, их уязвимость и заключалась в слепом обожании, которое они испытывали к оставшейся у него руке. Чарли снова отчаянно осмотрел здание, и его взгляд наткнулся на пожарную лестницу, которая зигзагами вела на крышу. Он рванул к ней, удивляясь собственной скорости. Не было времени оглянуться и проверить, следуют ли за ним мятежники, приходилось верить в их преданность.

Через несколько шагов его разъяренная рука вцепилась в шею, грозя вырвать горло, но Чарли мчался вперед, не обращая внимания на ее хватку. Он добрался до нижней части лестницы и, пружиня от адреналина, запрыгал через две-три металлические ступеньки. Удерживать равновесие, не касаясь руками перил, оказалось нелегко, но, пусть он хоть весь покроется синяками, это ведь всего лишь тело.

На площадке третьего этажа он рискнул взглянуть через решетку вниз. Руки ковром свежих цветов устилали землю и тянулись вверх. К нему. Они прибывали сотнями, изголодавшейся массой ногтей и ненависти. «Пусть идут, – подумал он, – пусть идут, ублюдки. Я это начал – я и закончу».

В окнах мемориального крыла Чейни появилось множество лиц. С нижних этажей доносились полные паники и недоверия голоса. Слишком поздно рассказывать им историю своей жизни. Придется самим собирать ее по частям. Какой отличный пазл получится! Быть может, пытаясь понять произошедшее, они найдут какой-нибудь правдоподобный ответ, объяснение, которого он не увидел. Но все же Чарли в этом сомневался.