Юрий Буданцев
РАЗВОДНОЙ КЛЮЧ
В Александровском парке заливалась нежной радостью сирень… Алеша уходил с лекций, перебегал Моховую, мимо Манежа, и зарывался в кусты, поближе к кирпичам Кремлевской стены. Давно ого было…
А в совхозной усадьбе сирень не росла, и каждую весну снились Алеше пахучие белые да розовые сны. Алеша вставал среди ночи, курил и улыбался. Кому как, а ему столица помнилась Александровским парком. Поэтому встретиться с Вовкой и Зоей, после того, как они сходят в загс, решили здесь, в парке. Наверное, Вовка, как всегда, задержался на работе, потому что долго молодожены не появлялись, и букет сирени, купленный для такого случая, как веник, повис в руках Алеши… Но Зойка, наверное, не ругала Вовку, потому что, по Вовкиным же словам, она его очень любила, и Вовка мог спокойно устраивать все эти иностранные делегации в гостинице. Но как это делал Вовка, Алеша даже представить не мог…
Толстяк Вовка назывался теперь «директором-распорядителем», и это ему очень шло, он встречал иностранные делегации и делал «все возможное», чтобы они чувствовали себя в Москве, как дома. А два года назад Возка и сам ни за что на свете не смог бы представить себе эту роль, потому что он вкалывал тогда на тракторе «ДТ-54» и назывался «трактористом-машинистом»…
Когда веселые и уверенные, Вовка и Зойка, наконец, появились. Алеша застеснялся и не знал, куда девать букет. Галантности Алеша никак не мог научиться, да и не ждал он никогда в парке никого с букетом в руках…
— Возьмите, — сказал Алеша.
Очки у Зойки блестели радостно, будто протертые окна. А нос Зойкин заострился. От переживаний, должно быть. Зойка засмеялась и взяла букет рукой, одетой в белую перчатку.
— Смешной ты, — сказала Зойка. — Лешка наш…
А Володя молчал. Он всегда молчал. Даже когда случилась авария, и они на «ДТ» слетели с обрыва и чудом остались живы. Он только сказал, что ему стыдно и он не поедет на усадьбу докладывать об аварии…
Трудно понять, о чем думает Вовка, когда молчит.
— Ты хороший, — сказала Зойка Алеше. — Ты извини, мы не писали тебе.
— Ничего, — сказал Алеша. — письма еще ничего не значат. Слова…
Вовка взял Зойку под руку и кивнул.
Они еще не прожили вместе долгие годы, но в лицах у них уже появилось общее, а ведь у Вовки (он занимался боксом, чтобы никого не бояться), нос был, как у монгола, приплюснут…
— …Когда я влюблюсь, — сказал Алеша, — и даже женюсь, я все равно не забуду вас.
— Ты не женишься, — сказала Зойка, оглядываясь. — Для такого подходящей девчонки не найти.
Вовка, наконец, сказал рассудительно:
— Наивный ты, Лешка, идеалист. Несчастным будешь… Как раз таких и обманывают. Окрутят, не успеешь оглянуться.
— Ну и хорошо, — засмеялся Алеша, — и слава богу!.. Может, я поездить еще хочу. По стране… А жена разве пустит? И причем здесь «подыскивать», не надо никого подыскивать. Но вот я с утра ничего не ел, ни крошки. Холостяк, это, однако, плохо…
— Мы у Володи завтракали, — сказала Зойка, — у него талоны бесплатные. Надо было туда приехать. А ты здесь околачивался…
Ну да, подумал Алеша, я и забыл. Вчера в Вовкиной гостинице было полно англичан, и Вовка так здорово орудовал ножом и вилкой, что Алеше даже стыдно за него стало.
— Сейчас придем, закусишь, — сказала Зойка, — там что-то наши приготовили. Не бережешь ты себя, Леша…
Володя спросил, как они живут там, на этой самой целине, и Приишимском районе. Алеша обрадовался, он так ждал этого вопроса, и ответил, что живут там по-прежнему.
— В общежитие из бани переселились, — рассказывал Алеша. — А ты не беспокойся, Толстяк. Тебя никто не осуждает. Везде трудно… И потом жена, — добавил он понимающе.
Алеша хотел сказать, что Вовкин гаечный ключ ребята возвращать не хотели. Просто замечательный ключ! Разводной, до сорока трех миллиметров берет. Володя и сам помнит, наверное, какой это ключ. Вот еще, подумал Алеша, уеду, а они потом смеяться будут, сантименты, дескать. И он не сказал, что ключ все-таки привез с собой, как память «о тех днях».
— Мы к тебе на защиту придем, — дружески перебила его Зойка. — Поболеем за тебя, для поддержки… Ты подожди уезжать. У Володи работать будешь.
— Посмотрим, — сказал Алеша, хотя знал, что он отсюда уедет наверняка. — У меня ведь диплом по Белинскому.
Зойка промолчала, и ему показалось, что они, наверное, не придут на защиту. Подумаешь, диплом. Белинский… Идеалист, фанатик несчастная была жизнь у него, тоже не жалел себя ради «идеи-фикс» и тому подобное, мало ли в те годы от чахотки умирало, и надоели пышные слова… Но у Вовки диплом, кажется, по «Земле и Воле» и там тоже «идея-фикс»… Алеша задумался, чтобы это еще сказать.
— Это я ради вас приоделся… В крестные отцы возьмете?
Володя обернулся и погладил его по плечу.
— Мы тебя любим. Будь у нас, как дома…
Когда поднимались в лифте, какая-то молодая женщина с любопытством уставилась на Алешу, а он думал о том, что лифт, наверное, подходящее место, если ты здесь вдвоем с любимой, поднимаешься вместе с ней вверх, к счастью, и больше здесь никого нет. Так оно и есть, наверное, потому что все в лифте молчали, а женщина лучше бы отвернулась, ни к чему эти взгляды больших карих глаз.
…В передней танцевали. Володя целовал Зойку. В углу пели песню. А у секретера, под сиренью, Алеша пытался затянуть песню о султане и папе римском, султану запрещено пить вино, а папе римскому любить женщин. Но Зойка приказала Алеше замолчать, общество, мол, не позволяет.
Девушка, лаборантка с электронно-вычислительного центра, звали ее Галя, бросала в Алешу яблоки. Румяных веселых яблок было много, а рук у Алеши не хватало, и он почувствовал себя так, как тогда с букетом в парке…
— Мы с Вовкой в одной школе учились, — рассказывал Алеша, — и в университет вместе поехали. И в Приишимский район (слово «целина» Алеша стеснялся произносить вслух) вместе махнули. А потом Вовка сюда вернулся, а я там остался… Очень хотел вспомнить с ним ос этом…
Она пригласила его танцевать. Он сгрузил яблоки и пошел… Ноги у девушки были стройные, длинные, и грудь хорошая, крепкая. Очень уж девушка понравилась Алеше, и когда он почувствовал это, то ушел от нее в другой угол. Не к чему же это все…
— Пусть все у вас будет хорошо, — сказал Алеша Вовке.
Он хотел добавить, что плохо это — Вовка не по специальности работает, но тут подошла Зойка.
— Ты не думай, что мы будем сиднем сидеть в хоромах, — сказала она серьезно. — Не омещанимся… Из-за денег жить не будем, не беспокойся… А деньги сами придут, за работу…
Он пошел под сирень, к яблокам, и стал собирать их в кучу.
…Там, в Приишимском районе, нет ни яблок, ни сирени… А в бане было два портрета из журнала «Экран». Теперь один остался, а Володин ребята забрали, когда переселялись. Портрет монахини-полячки Алеша повесил подальше от окна, там суше… Примитивизм, конечно, ограниченность и тому подобное, Зойка так и сказала бы Чего-то я не понимаю, это точно. Ведь вот же не хочет Вовка вспоминать старое…
Снова подошла Зойка, поцеловала мужа и сказала, что вот теперь можно петь про султана и папу римского, даже она с удовольствием, как когда-то, в студентах, споет. Шеф-то не пришел. Это из- за него такие песни не пели. А теперь можно… Но Алеше именно теперь расхотелось петь, и у него мелькнула мысль, что Зойка, должно быть, не любит Вовку, но как же тогда они целуются? Наивные, должно быть, мысли. Тоже наивные… Но ведь это жестоко — отобрать у Вовки ни за понюх то, что было раньше. Или Вовка сам это выбросил?.. И о чего начинается это «выбрасывание»?.. Хоть бы подошел, спросил, как вы там, что у вас. Столько лет не виделись…
Сбоку что-то шептала лаборантка Галя, и получалась сквозная линия во всей этой «обстановке».
