— Да уж, встань он из гроба, то многое мог бы нам поведать, — задумчиво произнес доктор.

— Владлен Серапионыч, уж не собираетесь ли вы его выкапывать! — в шутку (а может, и не совсем) ужаснулась Надежда.

— А что, ради пользы дела можно было бы устроить эксгумацию, — пожал плечами доктор. — Но, надеюсь, до этого дело не дойдет.

Тем временем Надя обратилась ко второй могиле. На ней стоял выкрашенный в белый цвет деревянный крест, на пересечении досок которого была прибита дощечка:

«Здесь покоится смиренный инок отец Варсонофий, в Бозе почивший семидесяти лет от роду в 23-ий год царствования Владимира Феодоровича».

— Должно быть, какой-нибудь почтенный старец, может быть, даже местный святой, — предположил Серапионыч. — Потому его могилка такая ухоженная, и крест не в небрежении, и табличку обновляют…

Надя не стала спорить, хотя объяснение доктора оставляло некоторые вопросы. Например: по какой причине святого праведника Варсонофия похоронили в одной ограде с, мягко говоря, далеко не святым и не праведным сподвижником грозного царя Степана?

Достав журналистский блокнот, Чаликова аккуратно занесла туда надписи на обоих надгробиях.

Лошади неспешно тянули по дороге карету дона Альфонсо. Как и говорил Васятка, через несколько верст с левой стороны открылся поворот. Разумеется, никаких указателей не было, но дон Альфонсо и Максимилиан знали, что это — дорога, ведущая в Новую Мангазею. Впрочем, дорогой ее можно было назвать с очень большой натяжкой. Если Белопущенский тракт, с которого свернула карета, представлял собою изрядно изъезженную, давно (или даже вовсе никогда) не чиненную и потому колдобистую дорогу, то дорога на Мангазею казалась и вовсе непроезжей — узкая, кривая, кое-где ветки елок по обеим сторонам чуть не смыкались прямо над крышей кареты, и оттого внизу даже в ясный солнечный день царили полумрак и сырость. Было ясно, что добрые люди этим путем предпочитали без особой нужды не ходить и не ездить, даже если приходилось делать крюк в пару десятков верст. И лишь опыт Максимилиана, столько лет возившего своего господина по болотным гатям Новой Ютландии, не позволял карете застрять на этом глухом большаке, напоминавшим лесную тропу (разве что чуть шире) или просеку (но только гораздо кривее).

Через окошко дон Альфонсо взирал на густой лес, подступавший к самой дороге, и прикидывал, на сколько времени растянется его путь и удастся ли еще засветло добраться если и не до самой Новой Мангазеи, то хотя бы до большой дороги, соединявшей Мангазею с Царь-Городом.

Но не проехали они и пары верст, как карета резко вздрогнула и столь же резко остановились. Дон Альфонсо приоткрыл дверцу и увидел, что лошадей держат под уздцы два человека в серых кафтанах и капюшонах, почти полностью закрывающих лица, а еще двое крепко держат Максимилиана.

«Разбойники, — подумал дон Альфонсо. — Вот уж не вовремя… Ладно, придется отдать им и деньги, и все, чего скажут, лишь бы мешки не трогали. Да и на что им книги да иконы — они ж неграмотные, да и в Бога едва ли веруют…»

— В чем дело? — грозно проговорил он уже вслух.

Внимание грабителей переключилось на хозяина, и возница, резко вывернувшись из лап разбойников, быстро скрылся в лесу. Но лиходеи этого даже не заметили. Один из них резко дернул дона Альфонсо за руку, и тот сразу оказался на дороге. Другой выхватил из-под кафтана огромный нож, и не успел дон Альфонсо опомниться, как уже лежал с перерезанным горлом на обочине.

Он не видел, как душегубы обшарили всю карету, вынесли оттуда оба мешка, а затем бегло обыскали самого дона Альфонсо. После этого лесные лиходеи попытались развернуть экипаж, но так как это оказалась невозможным на узкой дороге, то просто распрягли лошадей (очень грубо и неумело) и, опрокинув карету набок, ускакали в том направлении, откуда прибыл дон Альфонсо.

Когда разбойники скрылись, из лесной чащи появился Максимилиан. Опустившись на колени перед истекающим кровью доном Альфонсо, он извлек из-под одежды скляночку, выданную ему Чумичкой, набрал в рот немного ее содержимого и побрызгал на рану.

К немалому изумлению Максимилиана, жидкость, по вкусу ничем не отличавшаяся от обычной воды, произвела действие столь же неожиданное, сколь и благотворное: кровавая рана как бы сама собой затянулась, и дон Альфонсо медленно открыл глаза.

— Где я? — слабым голосом проговорил он. — Что со мной было?

Но, увидев перевороченную карету, все вспомнил. Или почти все.

— Максимилиан, посмотри, на месте ли мешки, — попросил дон Альфонсо. Даже пережив насильственную смерть и чудесное воскрешение, думать он мог об одном — о деле, которое должен был довести до конца.

— Именно мешки они и унесли, — вынужден был огорчить Максимилиан своего господина.

Дон Альфонсо приподнялся на локтях и застонал — но не от боли:

— Позор мне! Предлагал же Дормидонт своих охранников в сопровождение, а я, дурак, на себя понадеялся!

— Полно, сударь, сокрушаться, — охладил Максимилиан его самообличительный пыл. — Давайте лучше решать, как нам теперь быть.

Дон Альфонсо чуть успокоился:

— А и то верно. Что произошло, то произошло. Максимилиан, помоги мне подняться… Благодарю. Скажи, когда эти негодяи… Ну, в общем, они только мешки забрали, или меня тоже обыскивали?

— Я из чащи не очень разглядел, но, по-моему, только карманы вывернули, — ответил возница. — А что?

Дон Альфонсо стал шарить у себя под камзолом и извлек небольшой плоский предмет:

— Слава Богу, хоть сюда не залезли. Это и есть икона Святой Богоматери. Ты знаешь, Максимилиан, что мы, рыцари, люди не очень-то набожные, но я здесь вижу знамение Свыше — то, что именно она уцелела. И мой долг — вернуть ее в Ново-Мангазейский Кафедральный Собор!

— Совершенно с вами согласен, — откликнулся Максимилиан. — Но как это сделать? Ведь злодеи и лошадей угнали.

— Будем возвращаться в терем, — решил дон Альфонсо. — Хотя я не представляю, как смогу посмотреть в глаза Дормидонту, и Дубову, и Васятке — но другого выхода я не вижу… Ты не согласен? — спросил он, вглядевшись в лицо Максимилиана.

— Нет, сударь, отчего же, — возразил возница. — Но осмелюсь сообщить вам, что разбойники ушли туда, — и Максимилиан махнул рукой в ту сторону, откуда они приехали. — Как бы нам снова к ним в лапы не попасть…

— Стало быть, пойдем туда, — указал дон Альфонсо в противоположную сторону. — Хотя бы до большой дороги доберемся. А там кто-нибудь да подвезет.

— Мир не без добрых людей, — не очень уверенно согласился Максимилиан.

— Ну, значит, посмотрим, что эти лиходеи не успели забрать, возьмем, сколько сможем унести — и в путь, — подытожил дон Альфонсо.

— А что еще нам остается? — вздохнул возница.

Путешественники не зря просили отца Александра отпустить с ними Васятку — его проницательность могла очень пригодиться в деле, ради которого они отправились в экспедицию. Васяткины изыскания на огороде стали наглядным тому подтверждением. А накануне отъезда отец Александр рассказал друзьям о недавнем происшествии, когда Васятка смог не менее ярко продемонстрировать свои недюжинные способности.

Несколько дней назад, прямо во время утренней службы, в церковь вбежала женщина из соседней с храмом избы. Весь вид ее говорил, что произошло нечто из ряда вон выходящее: платок был сбит куда-то в сторону, а башмаки надеты каждый не на свою ногу.

— Батюшка, выслушайте ее, — тихо сказал Васятка. — По-моему, она увидала у себя в сенях что-то страшное.

— Ну, Васятка, ты уж скажешь, — так же тихо ответил отец Александр, однако же обернулся к женщине: — Давай, Матрена, говори, что стряслось. Только без бабского вопежа, а с чувством, с толком, с расстановкой.

Спокойный уверенный голос подействовал на женщину умиротворяюще, и она смогла приступить к более-менее связному рассказу: