Но позвонил мой клиент, и я согласилась к нему приехать. Встречу мы назначили прямо в ночь накануне моего отъезда. У Локвуда и Джорджа были в тот день свои задания, поэтому я отправилась в Бермуда Корт одна. Впрочем, нет, простите, не одна. С черепом. Какая-никакая, а все же компания. А если будет слишком много болтать, всегда можно закрыть клапан на крышке.

Бермуда Корт оказался большим унылым бетонным муравейником, которые строили в Лондоне сразу после войны. Он состоял из четырех блоков, внутри которых располагался заросший травой внутренний дворик. В каждом блоке были внешние лестницы с переходами поперек стен – эти переходы частично защищали дом от непогоды, а заодно постоянно отбрасывали тень на окна и двери квартир. Бетонные стены были шершавыми, уродливыми, потемневшими от дождя.

Как я и опасалась, лифта в доме не было, поэтому, хотя квартира 21 находилась «всего» на пятом этаже, я добралась туда высунув язык. Рюкзак, в котором, помимо всего прочего, была еще и банка с черепом, буквально пригибал меня к земле. Я думала, что он меня доконает.

На улице было уже почти темно. Я тяжело перевела дыхание и позвонила в дверь.

– По-моему, ты сегодня не в форме, подруга? – шепнул череп мне в ухо.

– Заткнись. Я в полном порядке.

– Пыхтишь как паровоз. Тебе бы надо вес слегка согнать, что ли. Хотя бы тот жирок на бедрах, о котором то и дело распространяется Локвуд.

– Что? Да не может он…

В этот момент клиент открыл дверь. Точнее сказать, клиенты. Их было пятеро – сухопарая седеющая мать, молчаливый, крупный, со слегка покатыми плечами отец и трое ребятишек, самому старшему из которых было не больше шести лет. Они жили в этой пятикомнатной квартире с маленьким холлом. До недавнего времени здесь был еще один жилец, дедушка ребятишек. Но он умер.

Я слегка удивилась, когда меня пригласили не в гостиную, где обычно проходят щекотливые переговоры клиентов с агентами, а на кухню – тесную, расположенную в дальнем конце холла. Туда забились все, и я оказалась так тесно прижатой к плите, что за время нашего разговора своим задом дважды случайно нажимала на кнопку зажигания.

Мать извинилась за то, что они принимают меня в столь неуютной обстановке. Она сказала, что у них есть гостиная, но теперь после наступления темноты они туда не заходят. Почему? Потому что там появляется призрак дедушки. После смерти дедушки дети видели его каждую ночь. Он сидел в своем любимом кресле. Что он делал? Да ничего, просто сидел. А до этого, когда был еще жив? Тоже почти все время сидел в том же самом кресле. И умирал в нем, угасал от болезни, но лечиться отказывался. Перед самым концом стал ужасно тощим, одни кости да кожа. Казалось, его тогда ветром могло сдуть.

Знают ли они, почему он вернулся? Нет. Могут ли предположить, что ему нужно? Тоже нет. А каким он был при жизни? Здесь они замолчали, неловко заерзали, и это молчание сказало мне о многом. Наконец отец семейства сказал, что дедушка был «трудным человеком», очень прижимистым, когда речь шла о деньгах. Мать добавила, что дедушка был не просто прижимистым, но жестким и алчным. По ее словам, он мог бы всех их продать дьяволу, если бы тот предложил ему хорошую сумму. Как ни печально это говорить, но мне было ясно: они очень рады, что дедушка умер.

Правда, не совсем умер. Или умер, а потом возвратился назад.

Они приготовили мне чай, и я выпила его, стоя под единственным ярким светильником на кухне. А за тем, как я пью чай, неотрывно следили три пары детских глаз, огромных и зеленых, как у кошек.

Наконец я поставила пустую чашку в раковину, и все пятеро жильцов этой квартиры дружно вздохнули. Разговоры закончились, пришла пора переходить к делу. Мне показали гостиную, я вошла в нее, ступив на потертый ковер, и закрыла за собой дверь.

Гостиная была небольшой, прямоугольной, ее центральной точкой служил встроенный в стену электрический камин. Он был огорожен от детей металлической решеткой. Свет я включать не стала. Широкое окно гостиной выходило на травянистый внутренний дворик, откуда долетал свет из окон соседних жилых блоков и старинного неонового уличного фонаря – такие светильники кое-где сохранились еще с тех времен, когда обычные люди не боялись выходить из дома после наступления темноты, чтобы прогуляться по асфальтовым тропинкам дворика. В свете этого фонаря я осмотрелась по сторонам.

Стоявшая в гостиной мебель была в моде пару десятков лет назад – жесткие кресла с высокой спинкой, широкими подлокотниками и точеными круглыми ножками; низкий, обтянутый искусственной кожей диван; приставные столики; в углу – простой застекленный сервант. Перед камином расстелен коврик с длинным ворсом. Все предметы обстановки совершенно не сочетались друг с другом. Еще в одном углу я заметила сложенные стопкой коробки с детскими играми и поняла, что хозяева прибрались здесь к моему приходу.

В гостиной было холодно, но это был не потусторонний холод. Пока еще нет. Я проверила прицепленный к рабочему поясу термометр. Двенадцать градусов. Прислушавшись, я уловила только легкий шум, похожий на далекие разряды статического электричества. Я перенесла свой рюкзак на стоящий под окном диван и тихо присела рядом с ним на пол.

Банка, когда я вытащила ее из рюкзака, мерцала бледно-зеленым светом. Лицо призрака медленно вращалось, поблескивая в плазме глазами.

– Убогая хибара, – прошептал череп. – Много призраков сюда не впихнешь.

Я положила пальцы на клапан крышки, который мог оборвать наш разговор:

– Если тебе нечего сказать более дельного…

– Нет, я не ругаю это место, но в аду намного уютнее, чем здесь, можешь мне поверить.

– Мне сказали, что здесь произошла смерть.

– И они совершенно правы. Здесь действительно кто-то умер. Воздух до сих пор пропитан смертью.

– Если почувствуешь еще что-нибудь, скажи мне.

Я водрузила банку на приставной столик и повернулась лицом к стоявшему напротив меня креслу с высокой спинкой.

Я уже догадалась, что это было его кресло, поскольку оно занимало лучшее место в гостиной – ближе других к стоящему в углу телевизору, ближе других к камину. Все остальные кресла располагались не так удобно. Кроме того, рядом с этим креслом из тени выглядывала прислоненная к стене трость, а на приставном столике возле кресла виднелись пятна в форме колец – сюда часто ставили кружку с чем-то горячим. Само кресло было обито тканью с ужасным цветочным рисунком. Местами ткань подлокотников вытерлась добела и по краям были наложены кожаные заплатки. Примерно посередине спинки ткань тоже протерлась, подушка сиденья промялась, и из-за этого казалось, что в кресле до сих пор кто-то сидит.

Я знала, что должна была сделать. Правила работы агента-парапсихолога говорят об этом совершенно четко и ясно. Мне нужно было вытащить цепи и уложить их вокруг кресла или, если это по каким-то причинам невозможно, обвести кресло непрерывной линией из железных опилок. Как дополнительный, второй барьер я могла разложить пучки лаванды, а затем сесть на безопасном расстоянии от места предполагаемой манифестации. Джордж, несомненно, так бы и поступил. Даже более склонный к риску Локвуд давно бы уже разложил цепи.

Я не сделала ничего из перечисленного, ограничившись лишь тем, что вытащила рапиру и развязала рюкзак, чтобы в случае чего иметь под рукой все необходимое. Затем в оранжево-розовом полумраке села на диван, скрестив ноги, и принялась ждать.

Я ждала, рассчитывая в очередной раз проверить свой Дар.

– Шалунья, – прозвучал у меня в голове голос призрака. – Интересно, Локвуд знает о том, что ты вытворяешь?

Я не ответила. Череп отпустил еще пару-тройку насмешек в мой адрес и замолчал. Из-за двери до меня доносились приглушенные голоса. Детям приказывали утихомириться, звенела посуда – обычный звуковой фон приготовления к семейному ужину.

Теоретически, не установив барьеры, я подвергала своих клиентов опасности. В «Руководстве Фиттис» сказано об этом однозначно. И принятые в ДЕПИК правила тоже строго запрещают контакт с призраком без должной защиты. С их точки зрения я сейчас совершала должностное преступление.