Обжигающая враждебная пустота. Пролог

Заляпанный сажей мальчишка лет десяти, худой, как проволочный человечек, спускался по груде битого камня к выбитому окну подвала. В вылинявшей майке и шортах, в сандалиях на босу ногу, он поднимал вокруг себя облачка бетонной пыли, оседавшей на загорелой коже. На улице стоял жаркий летний день – в густом воздухе, будто океанские течения, плыли запахи и звуки квартала. Со стороны птичьего рынка несло куриным пометом, из-за ближайших бараков – вываренным бараньим мясом, а где-то за сгоревшей лавкой булочника лаяла бездомная овчарка Найда – любимица местной детворы. Лаяла непрерывно, заходясь кашлем, так, как она лаяла только на чужих, незнакомых людей.

– Майк! – крикнул мальчишка пустому, выломанному окну, прижимая к груди ржавый гвоздодер. – Майк, ты там?!

Осколки камней заскрипели под ногами, и мальчишка чуть было не покатился вниз, чудом уцепившись за кусок арматуры.

– Майк?! – На секунду в темноте оконного проема мелькнуло мальчишечье лицо – выгоревшие на солнце брови, острые скулы, вздернутый нос. Мелькнуло еще раз, как картинка на допотопных ламповых телевизорах, и наконец, появилось окончательно. – Что ты нашел?

Мальчишки были похожи – одного возраста, загорелые, стриженые под машинку, они бы запросто сошли за близнецов. Как и остальные дети гетто. Чумазые, худые, коротко стриженые во избежание вшей, донашивающие чужие обноски, только к юношеству они начинали обретать отличительные черты в виде шрамов, выбитых зубов и татуировок. Спарта нового времени. Это место было обрывом, с которого бросали слабых.

– Чего она лает? – Майк кивнул в сторону сгоревшей булочной. – Кого-то видел?

– Не знаю…нет, никого… Что ты нашел?!

– Ящики. Там куча ящиков… Лом притащил?

– Вот, – мальчишка протянул ржавый гвоздодер. – Отцовский.

– Сойдет. Пошли.

Здание, в подвале которого Майк нашел деревянные ящики, было тяжелым, как взгляды тех, кто некогда в нем заседал. И глядело оно точно так же – седыми глазами из-под кустистых бровей. Горком с покосившейся глыбой серпа и молота у входа. Памятник пшеничным колосьям, взращенным на человеческой крови.

Внизу воняло чем-то скисшим. Было прохладно и сыро. Грязь на полу напоминала студень из холодильника – забивалась в сандалии и хлюпала. Когда Майк спустился сюда в первый раз, ему показалось, будто он попал в другой мир. В темный желудок кита ушедшего на глубину. И сейчас он чувствовал вновь, как его переваривает эта тьма. Единственное, что успокаивало – лай овчарки Найды, доносившийся сверху. Он был путеводной нитью. Возможностью вернуться обратно в мир желтого песка и душных улиц.

Когда темнота стала невыносимой, Майк достал из кармана бензиновую зажигалку. Ее он выменял у Салли – беззубой китаянки, живущей через дорогу. Салли-ломбард – так ее звали на улице. Если тебе понадобилось что-то – иди к Салли. Об этом знала вся шпана песчаного квартала.

Зажигалка была потертой. Со звездой и иероглифами. Китайская, но горела исправно.

– Далеко еще?

– Нет, – прошептал Майк, боясь, что кто-нибудь их услышит. – Там, в стене, – он вытянул руку с зажигалкой вперед. Перед ними оголился темный провал в кирпичной кладке.

Эту стену достраивали позже. И наспех. В итоге от вечной сырости раствор поплыл, и часть стены ввалилась внутрь, как рот египетской мумии.

– Что это за место?

– Тайник.

О тайниках в гетто ходили легенды. Рассказывали, что когда-то, еще до песчаных бурь, в тайниках партия прятала золото. Тысячи слитков, вывезенных из хранилищ в ящиках, похожих на гробы. Революция для власти всегда пахнет весной. Предчувствие перемен – анорексия бумажников, затягивание поясов. Они думали ничего не будет – надышатся, перебесятся. И уползут обратно, в свои узенькие квартирки. К ржавым кранам, к засаленным плитам. Доживать. Но все случилось не так. И не стало ничего, кроме песка. А золото в тайниках превратилось в легенду.

– Пойдем, – позвал Майк.

Он шагнул в пролом первым. Пламя зажигалки затрепетало в руке, тьма, царившая внутри, навалилась на свет, сжала его в крохотную трепещущую точку.

Как-то мальчишки видели, как билась в агонии бабочка, облепленная пожиравшими ее муравьями. Она тускнела, как этот свет.

Тайник был подтоплен. Вода стояла по щиколотку – темная холодная бездна под ногами.

– Держи, – Майк отдал зажигалку другу.

Ящики стояли у дальней стены. Сбитый из грубых досок конструктор – в несколько рядов. Нижние – набухшие от воды, с раззявленными ртами, выплеснувшие из себя затхлую рвоту мертвецы. А на них живые – крепкие, на каждую доску по четыре гвоздя. Как те, из горкома – ботинками по головам, лишь бы не промокнуть.

Майк сунул гвоздодер между крепких досок. Навалился так, что заломило плечи. Гвозди вышли туго, со скрипом, а из дыры вместо золота выскользнула белая рука. Тонкая, костлявая, и повисла пальцами к воде.

Мальчишки отскочили назад.

– Вот дерьмо!

Света больше не было. Он растаял, как бабочка в муравьиной черноте.

– Ты уронил зажигалку, блядь!

– Прости, я…это…там…

Майк слышал, как руки друга беспомощно шарили под водой.

– Тсс… – Майк прислушался. Пока они были здесь, снаружи что-то изменилось. Стало другим.

– Надо убираться отсюда…

– Тихо ты!..

Найда больше не лаяла. Вот что было не так. Мальчишки замерли, вслушиваясь в тишину. Один с гвоздодером в руках и другой, где-то там, внизу, на коленях, по пояс в ледяной воде.

Тайник оказался склепом. А ящики с золотом – гробами. Нужно было немедленно убираться прочь – из этой муравьиной темноты. Наверх, туда, в раскаленную духовку летнего дня. Румяниться, запекаться дальше в этой песчаной пыли. И Майк было дернулся, но его ухватили за ногу мокрые пальцы. И он бы закричал, но горло ссохлось, слиплось, как старая резиновая грелка. Он испугался, что его схватила та бледная рука из ящика.

Но это был всего-навсего его друг.

– Тихо. Не шевелись. Там кто-то есть…

Они услышали, как сыплются камни, так, как они сыпались, когда мальчишки сами спускались в подвал. Это был тот, кого учуяла овчарка Найда, лаявшая без умолку последние полчаса. И этот кто-то шел к ним.

Майк стоял напротив пролома – ему нужно было только поднять глаза. Но он боялся. Как боялся отвечать у доски – мялся, упершись взглядом в пол. И только когда его друг черной каракатицей прополз на четвереньках к раздавленным ящикам, только тогда. Он осмелился посмотреть.

Выломанное окно подвала светилось, как прожектор. И в этом свете, на груде битого шлака, стояла громадная фигура. В руке она сжимала обмякший шерстяной мешок – полуживую овчарку Найду, раздувавшую бока тяжелым дыханием. Фигура швырнула собаку на пол – сильно, так, что псина взвизгнула, а ее тело протащило по грязи.

Руки Майка онемели, и он выронил гвоздодер – звонко, со всплеском воды. И тут же ему в лицо ударил слепящий свет фонаря. Нужно было бежать. И он побежал. Прочь из муравьиного склепа, ослепленный, напуганный зверь. В надежде прорваться сквозь силки и капканы. Луч фонаря заметался по подвалу, и спустя мгновение сильная рука схватила Майка за горло. Впилась пальцами, сжала, ломая кадык, и он почувствовал, как рвется кожа, а кровь теплом расползается по груди. Его не душили – ему разрывали горло. А потом швырнули к овчарке в грязь – булькающего кровавыми пузырями. И он ухватился за нее – еще теплую, еще живую. Пытаясь ползти. Но свет фонаря вернулся – и Майка потащили за ноги обратно в пролом к деревянным гробам.

1

Спустя 25 лет

– Я ведь вырос здесь, – задумчиво сказал Гай, глядя в окно. Он вел машину медленно, всматриваясь в пыльный сухой мир. По ту сторону стекла, увязшие в песке, проплывали развалины панельных высоток. – В сраной резервации. Знаешь, что это такое? Зоопарк! Раньше мажоры из Голдтауна притаскивались сюда целыми семьями, на бронированных автобусах, поглазеть, как мы убиваем и грабим друг друга. Туристы, бля… – Он немного помолчал. – Помню, был случай – экскурсионный автобус позабыл одну такую туристку, и она попыталась добраться до КПП пешком – после эксперты установили, что ее насиловали семеро. Перед тем, как отпилить ей голову. И четверо – после. Но вместо того, чтобы испугаться, эти вонючие толстосумы принялись ездить на место ее казни. Искать отпиленную голову. Ты сечешь, блин? Охуеть…