- Опять к вам меня прислали, товарищ ренгенотехник, с двумя вот молодчиками. Велено просвечивание кишок сделать. Я бланки сдал вашей санитарочке. Ежели возможно, так начинайте уж с нас, чтобы задержать недолго: "черный ворон" ведь дожидается.
Леля тщательно старалась овладеть собой и все еще не решалась заговорить. Она перевела глаза на второго заключенного: по типу уголовник, грубые черты, взлохмаченная голова с низким лбом; он припал к спине скамейки, держась руками за живот, и тихо подвывал, как больное животное.
- Этому плохо, кажется? - сдавленным голосом проговорила, наконец, Леля.
- Народ ведь такой отчаянный, товарищ! Никак за ими не уследишь: и градусники и гвозди - все глотают! А потом отвечай за их. На лестницу сейчас еле поднялись - этот вот совсем валится.
Леля взглянула на бланк.
- Это - Дашков? - умышленно спросила она, указывая на уголовника.
- Дашков - это я, - сказал Олег. - Я ничего не глотал, у меня повреждена рука, просвечивание кишок мне не нужно.
Леля только тут увидела, что он держал правую руку в левой и она была замотана тряпкой.
- Что с рукой? - спросила она, глядя мимо него и стараясь принять официальный тон, хотя продолжала дрожать.
- Сломаны пальцы, - ответил он, и в этот раз у него тоже как будто пресекся голос.
Санитарка, вышедшая вслед за Лелей, заахала:
- Матушка-голубушка! На какие только выдумки они не горазды! Слыхано ля, пальцы себе ломают!
- Я не ломал, мне их сломали! - сказал Олег.
Конвойный стукнул винтовкой:
- Не разговаривать! Отвечать на вопросы только!
Леля поняла - Олег сказал эти слова, чтобы дать ей понять о форме допроса, которому был подвергнут. Белая пелена задернула ей глаза... На несколько секунд ей и впрямь стало дурно. Призвав на помощь всю свою волю, она опять взялась за бланки и нашла, наконец, в себе силы прочитать и разобраться в написанном.
- Дашков назначен на снимок правой кисти, а на просвечивание кишок Никифоров, - сказала она уже более спокойно.
- Точно ли, товарищ? Насчет гвоздей, помнится, о двоих говорили? возразил конвойный.
- Совершенно точно, если я говорю. Ведите обоих в кабинет, - и Леля пошла не оборачиваясь.
Поля приблизились к стонавшему уголовнику и взяла его под руку.
- Ну, идем. Подымайся, идем! Чего уж тут! Любишь кататься, люби и саночки возить!
Тот поднялся, шатаясь. Они вошли первыми, за ними Олег, за Олегом конвойные.
- Подождите за дверьми, - сказала Леля, останавливая последних.
- Нет уж, разрешите и нам, товарищ. У этих обоих по целой катушке, видать, "вышка" ждет, будущие смертники. Боязно с глаз спустить, - возразил тот же парень.
Леля содрогнулась и быстро взглянула на Олега: он не изменился в лице - или для него это не было новостью, или он не придавал значения разговору конвоя.
- В нашем кабинете окна решетчатые, а ключ от второго выхода в надежном месте, я отвечаю за свои слова. Останетесь за дверьми, настаивала Леля. Но конвойный не отходил.
- Нет, товарищ! Конешно, извиняюсь, но не отойду. Наказывали глаз не спускать. Народ уж больно отчаянный. Разрешите войти хоть одному мне. Я у самой двери сяду, не помешаю. Ведь я на службе, товарищ.
Леля не решилась более настаивать. Конвойный вошел и опустился у двери на табурет; заключенных провели к топчану в глубину комнаты. Леля мучительно искала выхода.
Она окликнула санитарку и нырнула в темную проявительную. Поля пошла за ней; они остановились друг против друга при свете красных фонарей.
- Поля, я вас попрошу об одном одолжении. В свою очередь обещаю выручить вас или услужить вам чем только смогу. То, о чем я попрошу, очень важно для меня, Поля.
- Да что вы этак волнуетесь, Елена Львовна? Вы, может, без денег - так я одолжу с радостью.
- Нет, нет, Поля, совсем не то. Обещайте только о нашем разговоре никому не сообщать.
- Ладно, промолчу. Да что надо-то?
- Поля, один из них, этих двух заключённых,- тот, который моложе,- муж моей сестры...
Поля насторожилась, и улыбка сбежала с ее лица.
- Он по пятьдесят восьмой. Он не преступник, Поля. Царский офицер только за это. У него семья, ребенок...
Она задыхалась, Поля молчала.
- Я хочу только... я ничего плохого не сделаю... Два-три слова ему о жене и ребенке. Я никого не подведу. Помогите мне!
- Елена Львовна, дело-то ведь такое... сами знаете... Если вы ему письмо сунуть желаете, так ведь его обыщут при возвращении в камеру: найдут - загорится сыр-бор. Тогда не сдобровать нам.
- Я знаю: письмо нельзя. Нет, нельзя! Несколько слов только... У него сломаны пальцы, по рентгеновским правилам снимать надо каждый палец в отдельности. Отвлеките тем временем внимание конвойного. Вы ему понравились - поговорите с ним, выманите покурить... У нас еще полчаса до прихода врача. Поля, умоляю вас!
- Ладно, пособлю, хоть и не дело! Да уж больно вас жаль. То-то я гляжу: совсем вы извелись за последнее время. Ну, а болтать я и сама не захочу - не враг же я сама себе!
- Это можно сделать только пока я буду укладывать его пальцы, продолжала Леля, - человек он в высшей степени выдержанный и осторожный... он ничем не обнаружит... Мы обменяемся только несколькими словами... Включите вентилятор, чтоб заглушить.
- Понимаю, понимаю - устроим. Заряжайте кассету. Я пошла.
Леля зарядила кассету, приготовили барий и вышла к больным. Уголовник лежал на кушетке и стонал, Олег сидел с опущенной головой, заложив руки в рукава тюремного серого халата. Минут десять провозились над уголовником, заставляя его есть бариевую смесь, которая к моменту прихода врача должна была перейти в кишечник. Он ел, упираясь и отплевываясь, потом опрокинулся навзничь на топчане.
- Теперь ваша очередь, - обратилась Леля к Олегу официальным тоном. Он с готовностью встал. Поля быстро направилась к конвойному и села около него.
- Глядишь, и покалякать с хорошеньким мальчиком минуточка выпала, засмеялась она, и разговор их живо встал на рельсы.
- Сядьте, а руку протяните сюда, - громко скомандовала Леля, а сама быстро оглядела кабинет, оценивая положение. Он впился в нее жадным ожидающим взглядом, и она поняла, что он угадал ее маневр. Она взяла его искалеченную руку и положила ее на кассету.
