Вскоре свадебные кони к избенке невесты подлетели. Мать с отцом, как заведено, гостей встречать вышли. Только приказчиковы сваты с невестиными родителями и разговаривать не стали. Схватили девушку за руки — и в карету.

Луша оглянуться не успела, как в приказчиковой горнице очутилась. А там заводчик Зотов сидит в разгульной компании. Девичья красота из пьяных голов разом хмель вышибла. Словно перед бурей тишина наступила.

Зотов из-за стола выскочил и на Парамошку гнев обрушил: как смел от хозяйского глазу такую красавицу прятать?! Не девка — живой огонь!

Приказчик от барского гнева как осиновый лист затрясся. О женитьбе зазаикался.

— Прочь с дороги! — крикнул Зотов. — Лошадей!.. В Кыштым еду! — Стол с закусками да вином опрокинул. К девушке бросился, норовит за руку схватить. Да у Луши рука тяжелая, с малолетства к труду приучена. Отмахнула зотовскую лапу и говорит спокойно:

— Вы меня на свадьбу везли. Так что же застолье-то кинули?

А Зотов, как отпор почувствовал, в ответ ласковые слова запел:

— Быть бы свадьбе, красавица, да жених не по нраву. В Кыштыме тебе другого подберу. Там у меня парни всем парням на отличку.

Много на счету Зотова кровавых дел значилось. И тут подумал: сойдет, потом камень девке на шею — да в воду. Кучера к злодейству привычные. Молчать будут. Парамошку, если шум поднимет, в Кыштыме прикончу. Приказчиково место не заказано. Еще лютее зверя подобрать можно.

— Ладно, — согласилась Луша, — хозяйскому слову я не ослушница. Придется в Кыштым ехать. Только свадебные бубенцы с коней снимите. И приказчика разрешите с собой взять.

Зотову что. Только крикнул. При свете каретного фонаря девушка еще краше заводчику показалась. Притянул он к себе Лушу и поцеловать наметился. А взглядом по вырезу девичьего сарафана шарит. И увидел он, что на Лушиной шее на месте креста крохотная, выпуклая ладанка.

— Ты что? Некрещеного отродья, что ли?! — оторопел заводчик.

— А ты внимательнее гляди, — смело промолвила девушка. — Видишь, ладанка в форме креста отлита.

Заводчик с девичьей шеи ладанку сорвал, к фонарю поднес. Металл в глаза черным бархахом полыхнул.

— Из чугуна отлита, — успокоился Зотов. — Бросовая поделка!..

— Как бы не так, хозяин! — рассмеялась Луша. — Не дорог металл в ладанке, да дорога работа. Ладанка моя с секретом. Секрет в том состоит, что нажать потайную кнопочку надо, которая ладанку раскроет. И где та кнопочка расположена, тоже знать требуется.

Схватил Зотов снова ладанку обеими руками. Давай ее во все стороны крутить. Вертел-вертел — не раскрывается чугунная поделка.

А Луша ему в лицо смеется. Взяла из зотовских рук чугунную диковинку. В ладошке повернула. Подышала на чугун, и в тишине звонкий щелчок раздался. Ладанка на две ровные половинки раскрылась: одна половинка к другой на крохотных шарнирчиках прикреплена. И так эти шарнирчики отлиты, что не поймешь, как и вращаются. Обработки тоже не заметно. Сплошное ажурное литье, да и только. А внутри ладанки другое чудо. На тоненьком чугунном стебельке висит маленькое чугунное семечко. И белые прожилочки на нем, как у настоящего, выделяются. Величиной семечко в аккурат с подсолнечное. И словно при ветерке чуть-чуть на стебельке качается.

У Зотова от такого дива глаза на лоб полезли. И тут новый щелчок тишину потревожил: раскрылось семечко. А в нем крохотные часики… С мелодичным боем, да таким звонким, таким удивительным!.. Стрелки на часах ровно полночь показывают. И только затих часовой бой, как из механизма песня вырвалась. Та самая, которую пела Луша любимому:

— Да это почище, чем блоху подковать! — изумился Зотов. — За такое диво половину всех уральских заводов купить можно! — И злобно на Парамошку кинулся: — Мастера давай! С какой выгодой от хозяина миллионную поделку скрыл!?

— Не гневайся, хозяин, — молвила Луша. — Художника Никиты Купцова работа. Крепостного мастера, который у тебя в пыточном погребе мается. Моего жениха нареченного.

Договорить не успела. Кончилась в чугунном семечке песня. И только последний звук оборвался, как приказчик Парамошка ужом из-под зотовских ног вывернулся и закрывшееся чугунное семечко растопыренной пятерней схватил. Хрустнул чугунный стебелек, как живая древесная веточка…

И сразу, несмотря на темную ночь, со всех сторон певчие птахи слетелись. Целая стая собралась и — кружат над каретой. Парамошка, с зажатым в руке семечком, на глазах уменьшаться стал — вместо приказчика в карете общипанный горбатый петух заметался. По-лешачьи завыл, закукарекал. А на голове у горбатого петуха не гребень, а маленькие черные рожки обозначились. Точь-в-точь как у отлитого в чугуне черта.

Разом вся птичья стая на чертообразного петуха набросилась. И давай его куда попало клевать. Рогатый петух в окно кареты с криком выметнулся. Птицы за ним. До самого утра, говорят, в лесах Каслинского завода птичий гам не смолкал.

И чугунное семечко пропало.

Долго после той ночи Зотов не мог вспомнить, как он в одиночестве на таежной дороге очутился. И только начнет о чугунном семечке подумывать, как в глазах черти замельтешат.

Луша же на хозяйской тройке обратно в Каслинский завод прискакала. Испуганные зотовские кучера беспрепятственно девичьи приказы исполняли. И сразу — к погребу, где Никита Купцов томился. На хозяйской тройке молодые тут же Касли покинули. Пробовали их разыскивать, да не нашли.

Про чугунное семечко с той поры тоже не слышно. Но каслинских умельцев сомнение берет на счет его окончательной пропажи. Может, еще сохранилось оно. Отобрали лесные птахи у рогатого петуха редкостную поделку, голиму выдумку крепостного мастера. И лежит то семечко в буреломной чащобе в сосновом дупле. От дождей и снегов спрятанное. Зеленой кроной прикрытое. Кончится жизнь дерева, упадет слабеющая сосна, сбитая молодым вольным ветром. Выкатится из дупла в родную уральскую землю чугунное семечко и невиданным в мире мастерством прорастет.