Опять иногда заходила, а точнее-то выразиться — начала заглядывать в мастерскую Таня. Черненькая, аккуратная, она мило и тихо улыбалась Агейкину, шептала Игорке, исподтишка показывая ему что-то, зажатое в кулачке.

Тот отдувал толстые губы и отрицательно качал головой.

Девушка опять шептала что-то и уходила, унося в кулачке свой секрет.

В конце мая в мастерской расцвела весна.

Окна раскрывались настежь, и хотя были обращены они в заводской двор, стоявшие преградой березы, рябо рассекая солнце, несли и свежесть, и говор листьев, отчего казалось, что заводские шумы и заводские запахи теряли силу или уходили вдаль. Но все же не в этом было явление весны: теперь пылали на окне золотые бубенчики купавок, хрустальную вазу заменяла им колба из тонкого и бесцветного лабораторного стекла. Наверное, как и эта колба, пяток стеблей с ароматными шариками были Таниными.

В пятницу с утра, взяв колбу и с удовольствием нюхая цветы, Агейкин заметил вдруг, что, против обыкновения, синеватая капроновая крышка лежала перевернутою — в ней было сложено то, что, по-видимому, было окончательно признано пригодным, прошло проверку и отобрано для дела. Он стал все разглядывать: лодочка тут, к ней припаяны медные проволочки-лапки, причем на каждой скрупулезно и тщательно нарезаны кольчики поперек, вроде как членики, лежали две пружинки, мельчайшие рычажки, скобочки и еще — не то железный, не то стальной — брусочек с выступами и отверстиями по концам. Ни крылышек, ни головы жужелицы не было, они исчезли словно, и Агейкин поискал глазами даже — не смахнула ли уборщица, но не выискал. Успокоившись, что так, видимо, и надо, он долго вертел в пальцах железный брусочек и никак не находил ему применения во всей этой жучьей конструкции, хотя был прочно уверен, что, имей брусочек иное предназначение, не выложил бы его тут Игорка.

«Магнит!» — озарило было Агейкина, и он тотчас поднес к бруску точеный конус кернышка, но один металл был равнодушен к другому.

Игорка пришел с тремя прутиками свежих купавок, водворил их в колбу и сказал:

— Работы сегодня у нас, Петрович, во! — и провел ручищей по крепкой шее. Появился он в спортивной майке-футболке с красной шнуровкой на груди, благо уже стояла жара, в бедрах брюки были схвачены каким-то диковинным ремнем, отчего он вообще выглядел атлетом, и Агейкин откровенно залюбовался Игорем.

— Насчет работы оно конечно, — подтвердил тоже, потому что сам вчера твердил это. — И все срочная. Так что, может, и пересидеть придется. А уж назавтра выходной.

— Это можно! — весело согласился Игорка, — только ты мне разреши, Петрович, ключика от мастерской. У меня, понимаешь, завтра…

— Ну-ну, понимаю. Всегда можно. И от шкафчика ключик… чтобы бронзы или чего там…

Агейкин явно намекал на капроновую крышку.

— Больше не надо.

— Смотри.

Пересидеть пришлось часа два, было жарко, и даже тень березы не спасала, но все сделали.

Агейкин несколько раз подсаживался к Игорке, потому что работа была сложной, и не все парень знал еще, подсказывал ему. Даже брал в руку, как бы просто так, крышку со всем ее содержимым, перекатывал в нее наложенное, но парнишечка и ухом не вел.

«Вот характерец! — думал Агейкин, — Но и у меня тоже!»

В понедельник случилось так, что Агейкин в обычное свое время до мастерской не дошагал. В проходной его остановила вахтерша и передала просьбу тотчас зайти к главному инженеру. Вернулся он оттуда через час, если не более того, и удивился: Игорка был не один, рядом с ним сидела Таня в синем коротком платьице, они оба склонились над чем-то и так были увлечены, что не услышали его прихода. За последнее время такое с Игоркой не происходило, потому что однажды он был предупрежден, что рабочее время — это рабочее время, ценность и достояние, и оно должно быть используемо только по прямому своему назначению. Никакого баловства! Никаких отвлечений! Без всяких отпрашиваний! Если же — что возможно редко ~ выкроится свободный пяток минут, пусть полчаса, штудируй описания, схемы, повторяй инструкции, вороши справочники, совершенствуй порядок на верстаке и внутри его или обихаживай оборудование, которого везде, слава богу, предостаточно! Это закон! Это главная рабочая формула! Это жизненное правило каждого настоящего рабочего!

— Ясно, — без энтузиазма согласился тогда парнишечка, но кредо мастера принял.

Теперь же они с девчонкой были заняты явно чем-то отвлеченным, но к тому, видимо, были очень веские причины, и Агейкин не стал кричать, хотя в другое время, может быть, и пошумел бы из-за пустяка даже.

Подойдя ближе, он под склоненными головами парня и девушки с переплетшимися их волосами увидел, что на розовой большой ладони его ученика, в мягкой и широкой ее ямине, сидела узкая яркая жужелица, она отливала медью, зеленью, коричневато-золотистой желтизной, покачивала серебристыми усиками, словно ощупывала теплую ладонь ими, ее крылышки чуть вздрагивали, слегка раскалываясь, но она никак не могла раскрыть их.

«Опять заполонил насекомого», — было подумал Агейкин, но тут на него глянул Игорка и тихо приказал Тане:

— Пересади.

Ее белые пальчики бережно взяли жужелицу за сухие бока, перенесли на коричневую фибровую пластинку, отороченную по краям барьерчиком из латуни. Потом Таня сжала пластинку с боков ладошками, рука Игорки оказалась под этой площадкой, и жужелка, вдруг вздрогнув, все так же качая усиками с еле приметными шаричками по концам, поползла, сделав по фибре круг, приблизилась к краю так, что усики и длинная, отливающая металлической зеленью головка повисла над бездной, поколебалась немного, разломила крылышки с тихим сухим треском и широко раскрыла их. Еще секунда — и насекомое, расправив прозрачные подкрылышки, полетело бы на свет окна, к форточке, к майской свободе, к травянистым полянам и унавоженной сырой и теплой земле…

Однако насекомое поколебалось и сложило надкрыльники, оно не полетело потому, что, как понял вдруг Агейкин, у него не было суховатопрозрачных, иссеченных жилками настоящих крылышков, а они только примерещились ему. Была эта бронзовая зеленовато-золотистая жужелица тою конструкцией, которая рождалась и вылеживалась под капроновой крышкой.

Игорка поднял смущенные и счастливые глаза, ничуть не похожие на те равнодушные, с которыми привел его сюда Агейкин, и сказал:

— Глянь сюда, мастер, что мы с Танюшей наробили…

Он был доверчив, как маленький, этот парнишечка.

— А чтобы эту вот патину на крылышках навести, — защебетала торопливо девчонка, словно чувствуя себя виноватой, что вот занимает у людей время, — уж я помаялась, уж поискала реактивов… Даже старинные рецепты патинирования бронзы применяла… Патина — это…

Она путанно и длинно начала объяснять, что патиною зовется естественный налет на старой бронзе, что его можно получить и искусственным путем, как будто и сам Агейкин того не знал.

Игорка осторожно взял жужелицу правой рукой и положил ее на подставленную ладонь мастера, в левой руке его блеснул полированным стальным полюсом мощный круглый магнит.

Конечно, теперь не стоило труда догадаться, что и ползала жужелица по фибровой поляне, и шевелила усами, и надкрыльники расправляла она, управляемая этим магнитом, хотя, допустим, и не знал точно Агейкин, как это там внутри у нее все срабатывает, не иначе — за счет притяжения к магниту того самого брусочка, назначение которого озадачивало мастера. Был понятен теперь и секрет в Танюшином кулачке — она обрабатывала крылышки, а Игорка долго отвергал ею достигнутые результаты.

Да, это дело десятое. Посмотрит потом механизм — уразумеет, первым же делом было то, что узнал Игорка таинственную силу рук своих, поверил в них, хотя и сам удивлен ими, а еще-то — выдержал он сам перед собой особый экзамен.

Знал теперь Агейкин, что определилась теперь и жизнь Игорки, что будет тоже мастер, раз уж удивлен собой и готовую работу учителю кажет…