В конце концов и я стал называть их китаезами, а они, ничего, не обижаются, привыкли.
Как только мы погрузились, Свенсон тут же дал команду отдать швартовы. Очень спешил, явно не хотелось ему задерживаться в порту. Подняли мы паруса и потихоньку вышли из залива. Взяли курс на восток. Идем день, идем второй, океан становится все мрачнее, все неспокойнее, а навстречу ну хоть бы одно суденышко! Ни острова не видать (а ведь я ради островов-то и отправился в это плавание!), ни берега — кругом только вода до самого горизонта. Волны то и дело окатывают перегруженную шхуну, на вахте работаем, привязавшись канатами к мачтам. Один малаец, из тех, что мы застали в экипаже, плохо привязался, так его смыло волной за борт. Никто и не подумал спасать его, все равно, что какую-нибудь бочку потеряли. Да и где там спасать, штормище — восемь баллов! Поневоле вспомнишь о нашем благословенном Черном море. Вечером лежу на койке в кубрике, и так как с китайцами у меня нет ничего общего, потому что они и сленг-то с трудом понимают, от нечего делать размышляю о том о сем. И чем больше я размышляю, тем меньше мне нравится это дело, в которое я по своей воле, а если быть откровенным, по собственному легкомыслию ввязался. Почему, думаю, ни один белый не ухватился за предложение Свенсона? И почему эта проклятая «Кейт» скрылась в самом вонючем месте порта, куда и полиция-то никогда не заглядывает? Вопросы, вопросы — целый рой. А ответа никакого. И почему, черт побери, никаких встречных судов? Значит, мы идем где-то в стороне от установленных и отмеченных на карте морских путей! Ну да ладно, раз ввязался, теперь уже ничего не поделаешь, после драки кулаками не машут. Надо же, отправился на охоту за островными королевами!
Однажды ночью пробрался я в трюм посмотреть, что в тех ящиках с надписью «Осторожно — стекло!». Еще днем я утащил тесло и отвертку у столяра. Этот человек со свирепой черной мордой был откуда-то с Северного Борнео, он ходил все время в чалме и каждое утро и вечер совершал на палубе намаз, повернувшись лицом на Запад, в сторону Мекки. Эта мусульманская вера и Балкан достигла, а уж на востоке распространилась даже здесь, на краю света. Мы же, моряки, что из христиан, не признаем ни бога ни черта, а когда море штормит, клянем всех святых и самой матушке Богородице спуску не даем. Зато мусульмане, когда молятся, все равно что в беспамятство впадают, ничего не видят, ничего не слышат вокруг. Крепкая, жилистая религия! Значит, та-а-ак… Спустился я в трюм, зажег свечу, крысы разбежались в разные стороны, меня аж в дрожь кинуло. Снял крышку с одного ящика и увидел именно то, что и ожидал увидеть: везем мы, значит, братцы, оружие, винтовки, револьверы и патроны американского производства, правда, кто-то пытался сбить клеймо, но оно все равно проступало. И везем его контрабандой, вот, значит, почему болтаемся мы в этих широтах, где ни одного порядочного судна не встретишь. Забил я снова крышку ящика и выбрался на палубу. Куда везем это оружие? Если кому-нибудь из тех, что восстали против колонизаторов, — хорошо. Мне приходилось слышать от стариков в Болгарии, как наши перед Апрельским восстанием что угодно готовы были отдать за любое ружье или револьвер. А если не для повстанцев, а для каких-нибудь негодяев? Эх, Петр, и угораздило же тебя! А в этом деле не шутят, здесь можешь враз концы отдать, вон тот малаец вчера, которого волной смыло, пошел ко дну, никто и молитвы не прочитал за упокой его души. Пропадешь ты, Петр, и прекрасная Калиопа даже не узнает, где твоя безымянная могила. Да-а-а, что-то я слишком раскис.
Но я быстро пришел в себя. И принял решение, первое, которое пришло на ум. Пойду, думаю, лично к Свенсону, мне кажется, он хороший парень, пойду и напрямую спрошу, что это за фантасмагория. А если откажется говорить, попрошу, чтобы высадил меня на первом попавшемся острове. Да и то сказать, я же на острова собрался с мирными целями — заниматься любовью, а не войной (потом уже это стало лозунгом хиппи, но я это придумал за восемьдесят лет до них). Нашел дурака, возить ему оружие. Да за такие дела в этих местах, где нет законов, могут и на рее вздернуть. В цивилизованной Европе вешают, а что уж об этих местах говорить… А с другой стороны, если оружие для повстанцев, то почему бы и не пособить? Иду к Свенсону, а там будь что будет!
Свенсон был у себя в каюте, на мостике держал вахту его помощник Суариш. Стучу в дверь и тут же слышу: «Войдите!». Значит, и ему не спится, и у него свои заботы. Вхожу. «В чем дело, Митроу?» (он окрестил меня Митроу, от Димитров, и так я остался Митроу на все время своей моряцкой жизни). Секунду поколебавшись, я по-моряцки напрямик рубанул: «А в том, — говорю, — что я знаю, какой товар мы везем в трюме, извините, сэр, но…» — «Не называй меня сэр, Митроу, раз от тебя нечего скрывать, давай, — говорит, — поговорим по душам. Садись вот здесь, что будешь пить?» Я сел и попросил стакан рома. Он налил мне и себе, и мы чокнулись. «Ты, — говорит, — еще в кабаке мне показался симпатичным, и я, — говорит, — завтра же назначу тебя первым помощником, потому что нет у меня никакого доверия к этому португальцу Суаришу, я, — говорит, — даже не знаю, как его настоящее имя, может, какой-нибудь испанский шпион…» Я слушаю, а сам все время настороже, пытаюсь понять, насколько он искренен, или просто морочит мне голову. «Продолжайте, — говорю, — сэр!» «Я же сказал тебе, — продолжает Свенсон, — брось ты с этим сэром, только злишь меня!» Свой парень, он и потом таким оказался, швед, одним словом. Отказался я от «сэра», он успокоился и начал мне рассказывать, что оружие везем на Филиппинские острова, где создана революционная организация, борющаяся против испанского ига. Сказал он мне, как она называется, не то Катипунан, не то Катипунар, я так и не запомнил. Командовал ею какой-то Бонифасио, а мы должны были прибыть в условленное место на острове Лусон и там ночью, тайно от испанских военных катеров, передать оружие его людям. Дело, конечно, рискованное, вот почему мы идем этими водами, где только киты попадаются навстречу. И потому наш экипаж сплошь из «китаез» и малайцев, людей почти что бессловесных. И еще он сказал, если я умею держать язык за зубами, то в случае благополучного исхода дела не останусь внакладе, потому что за оружие хорошие деньги платят. И за то, что шкурой рискуем, потому что, если схватят нас испанцы, сам понимаешь, не сладко придется. Слушаю его, слушаю и думаю, значит, сбылась моя моряцкая мечта, на остров идем, только королевой на том острове старая карга Смерть, а она встретит нас не под звон гитары, а с той черной косой, которой косит она матросские буйные головы, да и не только матросские. А если посмотреть на дело с другой стороны, то ведь люди восстали, бунтуют, им без оружия никак нельзя. Будь у наших в том Апреле побольше ружей да пистолетов… «О, кэй, Митроу?» — доносится до меня голос Свенсона. «О, кэй, Свенсон!» Так я и сунул голову в капкан. Пожали мы друг другу руки, выпили еще по стаканчику, потом еще но стаканчику, а потом он мне говорит: «И уйди ты, наконец, из этого кубрика с китайцами. Завтра же перебирайся в каюту Суариша, а к китайцам пошлем португальца. Я бы его за борт столкнул, да ничего не поделаешь, раз взял с собой. О, кэй?» «О, кэй», — отвечаю.
С этого разговора и началась «крупная авантюра на острове Лусон», под таким названием вошла эта операция в историю Филиппин. Благодаря ей Бонифасио поднял в 1896 году восстание против испанцев, и хотя на следующий год его расстреляли, все же он первым провозгласил независимую Филиппинскую республику. Потом, конечно, в Манилу пришли янки, но мы со Свенсоном сделали свое дело. А как нам это удалось и как мы не попали в руки испанцам, это уже другой разговор. Сейчас у меня другая цель. Важно, что все кончилось благополучно и что легкомысленный и любопытный болгарский паренек вышел из этой переделки сухим из воды, да еще с полтыщей долларов в кармане.
Рассказываю об этом не для того, чтобы похвалиться и выпятить свою скромную личность, как это обычно бывает в воспоминаниях и мемуарах, а чтобы хотя бы бегло познакомить читателей с обстановкой, которая в те времена сложилась в Океании. А теперь перехожу к самой существенной части своего повествования, а именно к тому, как случай свел меня с одним из самых замечательных писателей конца XIX — начала нынешнего века. Правда, в наше время он несколько позабыт и вышел из моды, но перед первой мировой его имя почти не сходило со страниц газет и журналов. Он был известен как своими произведениями, которых у него было много, так и скандальными историями, которыми была так богата его краткая, но бурная жизнь.
