— Именно это я и пытаюсь выяснить. Оружие, из которого застрелили Винтера, использовалось для убийства британского предпринимателя в Гамбурге год назад, поэтому Фергюсона интересует эта информация.
— А что насчет этого Кессера?
Фолькманн замялся.
— Я пытаюсь пока разобраться с тем, что у меня есть, Вернер. Возможно, никакой связи между ними нет.
— Ты считаешь, что какая-то экстремистская группировка, в состав которой входят иммигранты, могла убить Винтера? Фолькманн покачал головой.
— Ты торопишься с выводами, Вернер. Я не знаю.
— Но ты будешь держать меня в курсе, если подвернется что-то, относящееся к нашей компетенции?
— Да, конечно.
— Я дам тебе копию отчета за прошлый месяц и предварительный отчет за этот месяц. — Баргель встал.
— Было бы замечательно, Вернер.
— Ты сегодня ночуешь в Берлине?
— Я остановился в «Швайцерхофе».
— Я скажу секретарше, чтобы она заказала нам столик в «Ле-Бу-Бу», если ты не против.
— Отлично. Поболтаем о старых добрых временах.
Ресторан на Курфюрстендамм был почти пуст, но обслуживание там было всегда на высшем уровне.
Баргель принес отчеты и документы, о которых просил Фолькманн, но не стал их обсуждать, сказав только, что организовал для Фолькманна встречу в Мюнхене с сотрудником Ландесамта, который отвезет его в последнюю квартиру Винтера в Хайдхаузене, этот же сотрудник предоставит ему всю необходимую информацию. Они почти два часа болтали о времени, проведенном в Берлине, а выйдя из ресторана, пошли к гостинице Фолькманна.
Они шли по Курфюрстендамм к Будапештерштрассе, когда Бартель спросил:
— Ты сейчас общаешься с Иваном Мольке, Джо?
Фолькманн покачал головой.
— Насколько я знаю, он сейчас в Мюнхене.
Баргель кивнул.
— Он рано вышел на пенсию. Может, созвонишься с ним, как приедешь туда? Я могу дать тебе его телефон.
— Конечно. Почему нет?
— Вы с ним были достаточно близки.
— Да, пожалуй.
— Можно задать тебе личный вопрос, Джо?
— Да, конечно.
— Что ты и Иван сделали с Фельдером?
— Я думал, ты знаешь.
Баргель покачал головой, и Фолькманн сказал:
— Мы отвезли его в Грюневальд.
— Меня всегда интересовало это дело. Но тот ублюдок это заслужил. — Он посмотрел на Фолькманна. — Да, это была грязная работенка. Но кому-то надо было это сделать.
— А среди ваших людей по-прежнему есть парни, которые выполняют грязную работу?
— Ты имеешь в виду убийства?
— Да.
— Нет, Джо. Тогда нашими противниками были Штази и КГБ. Группа, которая занималась подобными делами, была распущена после того, как разрушили Стену.
— Уверен?
— Уверен. Тебе и Мольке то же самое скажет. — Баргель усмехнулся. — Теперь мы чисты, как ангелочки.
Фолькманн поколебался, но все же спросил:
— А вы вместе с полицейскими и военными не партизаните, когда дело касается праворадикальных экстремистов?
Баргель пожал плечами.
— И полиция, и военные аполитичны, или, по крайней мере, должны быть таковыми. Но что на уме у этих ребят, — это их личное дело. Естественно, я уверен, что среди них есть и те, кто симпатизирует фашистам. Но с этим ничего не поделаешь, пока это не отражается на их работе. — Он внимательно посмотрел на Фолькманна. — Почему ты спрашиваешь меня об этом, Джо?
— Количество террористических актов, совершенных праворадикалами, растет. А особых успехов в противоборстве с этим нет.
— Это сложная задача, Джо. Ты должен это понимать. У тебя может возникнуть желание избавиться разом от всех этих экстремистов. Но как только поступишь так, тебя начнут доставать мягкосердечные либералы, которые, хотя и находятся в оппозиции к фашистам, но наверняка станут кричать, что мы снова становимся полицейским государством и готовы отправлять людей в концлагеря. Для нас, немцев, это щекотливый вопрос. — Баргель покачал головой. — Простого решения тут нет. Когда некоторые из этих праворадикальных группировок были запрещены, наступило затишье, но ненадолго. Можно убедиться в этом, просмотрев газетные материалы.
— У этих людей серьезная поддержка?
— Ты имеешь в виду праворадикалов, то есть неонацистов?
— Да.
— Определенная поддержка у них есть, но их экстремистские замашки не по нраву большинству немцев, тут и говорить не о чем.
— О каком количестве их сторонников может идти речь?
— В Германии? Тысяч шестьдесят, но эти данные, пожалуй, устарели.
— Это убежденные фашисты?
— Да. Если принимать во внимание людей, которые сочувствуют этой идеологии, то цифру можно утроить.
— Это достаточно большая сила, Вернер.
Тот поднял на Фолькманна свои умные глаза.
— Ты спрашиваешь меня, не может ли все повториться? Не может ли к власти в Германии снова прийти политическая партия вроде нацистской? Ты об этом меня спрашиваешь?
— Насколько я помню историю, после «пивного путча» в 1923 году у нацистов было меньше пяти тысяч сторонников. Когда Гитлер начал предвыборную кампанию, метя на пост канцлера Германии, в нацистской партии было меньше четверти миллиона членов.
Баргель отчаянно замотал головой.
— Вновь это не произойдет, Джо. Это невозможно — исходя из политической ситуации, а также учитывая законодательную базу. Это же прописано в нашей конституции, ты ведь наверняка это знаешь, правда? Только партии, чья идеология соответствует требованиям конституции, допускаются нашей политической системой к власти. Именно поэтому коммунисты и неонацисты были отстранены от политической деятельности. Кроме того, существует пятипроцентный барьер. Говоря проще, это означает, что любая партия, которая набирает меньше пяти процентов голосов на выборах, не может войти в Бундестаг. Это эффективный способ защиты от появления экстремистов и сепаратистов в парламенте. К тому же люди стали мудрее, и Германия больше не потерпит у власти обновленной нацистской партии или подобной ей. Конечно, проблема с неонацистскими экстремистами существует. Неонацисты устроят что-нибудь эдакое на улицах немецкого города, а мировая пресса уже трубит о неизбежности Четвертого рейха. Однако в Германии эти группы никогда не имели большой поддержки, их поддерживают в основном психи и неудачники, но не сознательные немцы. Бритоголовые ублюдки, избивающие иммигрантов и оскверняющие еврейские могилы, — это не организованное движение. Просто маргиналы. А организованные группы малочисленны, да и мы прилагаем все усилия, чтобы их контролировать.
Фолькманн взглянул на Баргеля.
— Но так много общего, Вернер. Уличные погромы. Только сейчас нападают не на евреев, а на иммигрантов. Призыв к изгнанию иностранцев из страны. Те же социальные и экономические проблемы в стране, что и в период прихода к власти нацистов.
Баргель кивнул.
— Конечно, всегда можно провести параллели. Но приход к власти нацистов? Джо, это невозможно. Немцы этого не допустят. Ты можешь, конечно, сказать: допустили же они это в 1933 году. Но тогда ситуация была другой. Германия была другой. Возможно, были те же предпосылки — в каком-то смысле. Но теперь все по-другому. К тому же мы, немцы, каждый день видим по телевизору и читаем в прессе напоминания о грехах, совершенных от имени нашего народа, и подавляющее большинство из нас не хочет повторения этого. — Баргель энергично покачал головой. — Чтобы снова нацистская партия пришла к власти в Германии? Джо, чтобы это произошло, немцам это нужно преподнести как fait accompli[45]. Разве можно такое представить? Я признаю, что существует много проблем, и в некоторых аспектах ситуация только ухудшается. Но эти проблемы решаемы, поверь мне.
— Как?
— Ты знаешь Конрада Вебера?
— Вице-канцлера? Конечно.
— Но он еще и министр внутренних дел, который отвечает за федеральную безопасность. Он хороший человек, Джо. Жесткий консерватор, конечно, но очень ответственно подходит к делу. Вебер уже потребовал запрета некоторых экстремистских группировок. И в последнее время он все больше говорит о повышении экстремистской активности. Кричит на всех углах о том, что это неприемлемо. Между нами, я слышал, что он хочет внести поправки в закон, чтобы ужесточить ограничения и остановить этих людей навсегда.
