Я выругался, мотнул головой и осторожно ступил в прозрачную воду. У берега были прекрасно видны сновавшие над галькой рыбешки, дальше в озерной глади отражались горы и небо.

Плыть не хотелось. Хотелось посидеть, собраться с мыслями, подождать неизвестно чего, но голод не унимался и подгонял все сильнее. Голоду вторил здравый смысл. Я отдавал себе отчет в том, что ждать на острове нечего и некого, плыть придется в любом случае. Так какой смысл попусту терять время, отсрочивая неизбежное?

Но как же холодно…

Я вернулся на берег и уже начал расстегивать ремень брюк, как вдруг…

– Из-за острова на стрежень, – хорошо поставленным голосом пропел некто с другой стороны острова, – на простор речной волны…

Затянув ремень, я поспешил вскарабкаться на каменную кручу и шумно выдохнул, не веря собственным глазам.

На фоне серых отрогов далеких гор по зеркалу чистейшей воды спокойно скользила небольшая прогулочная лодка. Степенный господин средних лет на веслах размеренно греб, угрюмо опустив голову; его компаньон стоял на носу с бутылкой вина в руке и самозабвенно пел высоким басом, скорее, подражая Шаляпину, нежели имея такой тембр голоса от природы.

Шанса выбраться с острова, не замочив ног, я упускать не собирался и замахал над головой пиджаком.

– Э-гей! На лодке!

Окрик заставил гребца испуганно вздрогнуть и втянуть в плечи короткую мощную шею, а певец приставил ко лбу ладонь и что-то сказал товарищу. Тот стал работать одним веслом, разворачивая лодку носом к островку.

Я с облегчением перевел дух и принялся разглядывать своих возможных спасителей. На охотников они нисколько не походили: никаких парусиновых курток, высоких сапог и ружей. Певец в светлом льняном костюме отправился на водную прогулку с непокрытой головой; гребец в визитке и полосатых брюках от традиций отступать не стал и водрузил на макушку канотье. И правильно сделал: в июньский полдень солнце припекает даже в горах. Если вином злоупотреблять, точно на песнопения потянет.

Впрочем, худощавый господин на носу лодки пьяным не казался и легко удерживал равновесие, поглядывая на меня из-под приставленной ко лбу ладони. Русоволосый, с короткой аккуратной бородкой, он мог сойти за преуспевающего адвоката или даже профессора, если б не та самая легкость и даже некоторая резкость в движениях. Показалось почему-то, что к кулачному бою ему не привыкать.

Его спутник был более плотного сложения и веслами работал уверенно и без малейшей натуги. Переходившие в усы кустистые бакенбарды и трубка в зубах делали гребца похожим на капитана дальнего плавания, из образа несколько выбивалась лишь толстая золотая цепь карманных часов. Купец? Очень похоже на то.

– Господа! – повысил я голос, когда лодку отделяло от острова не более десяти метров. – Право слово, неудобно об этом просить, но не окажете ли вы любезность доставить меня до берега? А то вода нынче дюже холодна. Готов сам сесть на весла!

– Вот еще! – пробурчал гребец, нервно ежась.

Его компаньон, словно извиняясь за спутника, благодушно махнул свободной рукой.

– Доставим в лучшем виде, не извольте сомневаться. Ну как не помочь соотечественнику, господин…

– Лев Борисович Шатунов, к вашим услугам, – поспешил я представиться.

– Скорее это мы к вашим, – сварливо заметил гребец.

Певец рассмеялся.

– Не слушайте этого ворчуна, Лев Борисович. Прошу на борт!

– Одну минуту!

Я спустился с кручи, но не к лодке, а на другую сторону, за оставленными на берегу туфлями. Быстро схватил их и поспешил обратно, несколько даже опасаясь увидеть по возвращении спасителей уплывающими вдаль.

Но нет, меня дождались. Из-за прибрежных камней гребец не рискнул подводить лодку прямо к острову, и мне пришлось с закатанными штанинами брести к ней по колено в воде. Но это по сравнению с заплывом через все озеро – сущие пустяки.

Певец на носу лодки, нисколько не смущаясь нового попутчика в моем лице, приложился к бутылке вина и сделал добрый глоток.

– Смелее, граф! Нас ждут великие свершения! – объявил он после этого.

Я от такого обращения чуть обратно за борт не вывалился.

– Э-э-э… граф?

Певец закатил глаза и горестно вздохнул, на помощь мне пришел гребец.

– Ну, эта шарада даже мне по плечу, – добродушно усмехнулся он. – Лев – это как Лев Толстой. А кто у нас Лев Толстой? Правильно, граф.

– Но позвольте, – не согласился я, усаживаясь на банку, – почему именно граф, а не писатель?

– Помилуйте, Лев Борисович! – охнул певец. – Ну какой из него писатель? Писатель – это, знаете ли, по велению души, чтоб до полуночи в карты, чтоб за долги главы строчить и жечь их в пьяном угаре. А граф Толстой – он и есть граф. Я бы даже сказал: графоман-с. Так-то вот.

– Не буду спорить, – хмыкнул я, кинул туфли на прикрывавшую дно деревянную решетку и принялся раскатывать штанины.

– С твоими шарадами мы совсем забыли о приличиях, – проворчал гребец, начав отворачивать лодку от острова. – Позвольте представиться: Емельян Никифорович Красин.

– Иван Прохорович Соколов, – присоединился к товарищу певец и понимающе улыбнулся: – Граф, полагаю, нам не стоит интересоваться обстоятельствами вашего появления на этом клочке необитаемой земли?

– Очень обяжете, – вздохнул я, не желая выдумывать никакой правдоподобной лжи.

– От вас ждем того же, – проворчал Емельян Никифорович.

– Вот я раззява! – хлопнул вдруг себя ладонью по лбу Соколов. – Да вы же не просто граф, а граф Монте-Кристо!

– Все, поезд ушел, – благодушно рассмеялся Красин.

– Как только мог упустить из виду остров? – продолжал сокрушаться Иван Прохорович. – Эх, старею, старею…

Налетел порыв ветра, лодку качнуло, и меня уколол легонький отголосок чужого страха. Но чужие страхи сейчас мало занимали меня; я как завороженный смотрел на корзинку для пикника, от которой исходил одуряющий запах свежей стряпни, и глотал слюну.

Оборотня проймет лишь серебро и электричество, но помимо этого над перевертышами, подобно дамоклову мечу, висят боль и голод. Боль при возвращении в человеческое обличье и нестерпимое желание набить живот всякий раз, когда организму требуется восстановить силы после обращения или исцеления.

Я был дьявольски голоден, и аромат свежей сдобы и мясного пирога просто сводил с ума. К счастью, Соколов перехватил мой взгляд и предложил:

– Угощайтесь, Лев Борисович. Да и вина испить не откажите.

– Вино на эдаком солнцепеке – это лишнее, Иван Прохорович, – отказался я от выпивки, переставив корзинку себе на колени. – Но не сомневайтесь, я компенсирую все издержки.

При падении бумажник не вылетел из кармана, и хоть банкноты за время нахождения в воде изрядно размокли, в полную негодность они прийти не успели. С учетом монет у меня набиралось без малого полсотни франков, чего хватало и на обед для трех персон, и на починку одежды. Но вот дальше…

Дальше была полная неопределенность.

– Ну как вам не совестно, Лев Борисович! – укорил меня Соколов. – Помогать попавшим в трудное положение соотечественникам – долг каждого приличного человека.

Оставалось лишь порадоваться тому, что дед выучил меня родному языку, сносно владевший русским отец не дал его позабыть, а после бегства из метрополии прошло достаточно времени, дабы закрыть лингвистические лакуны и выдавать себя за уроженца российской провинции без риска немедленного разоблачения. Акцент? Акцент – обычное дело для живущих на чужбине людей.

Я раскрыл корзинку для пикника и едва не захлебнулся слюной. Но все же приступать к трапезе не стал и поинтересовался у своих спасителей:

– Не желаете присоединиться?

Дородный гребец побледнел и поспешно отвернулся, а Соколов вновь улыбнулся.

– Емельян Никифорович, увы, не лучшим образом чувствует себя на воде. У него нет аппетита, – сообщил он и взглянул на бутыль в руке. – А я, пожалуй, ограничусь вином. Мадера восхитительна и прелестно самодостаточна!

– Развезет вас, Иван Прохорович, на эдакой жаре, – проворчал Красин, уверенно работая веслами.