Когда лестница закончилась, они оказались в широком коридоре, по обе стороны которого находились не меньше двух десятков клеток, из некоторых в это самое время доносились безумные крики заключенных. Главный надзиратель указал ему ладонью в сторону ближайшей клетки, но Малвилл изъявил желание прогуляться далее по коридору, останавливаясь на какое-то время перед каждой из них.

В первой камере находилась дыба, на которой лежал узник, а палач медленно накручивал веревки на валики, растягивая его конечности в разные стороны. Тело страдальца было покрыто потом, лицо побелело от боли, а зубы настолько сильно стиснулись, что часть из них даже раскололись, царапая до крови бедолаге губы. Сустав на левой руке у страдальца уже был сломан, остальные были готовы в любой момент последовать его примеру.

Во второй камере находился массивный стул с металлическими колодками для рук и ног. Около стула был стол, на котором лежали колющие и режущие предметы. В данный момент палач тщательно натачивал огромный нож о точило.

В третьей камере тоже был стул, только этот, в отличие от предыдущего, имел как в спинке, так и на сиденье множество дырочек, через которые должны были выдвигаться железные щипы. Капитан надеялся, что щипы, точно так же как и ножи, спицы и иглы из предыдущей камеры будут хорошо омыты спиртом, прежде чем он испытает их действие на себе, иначе заражения крови ему было гарантировано пусть даже он достойно пройдет все три дня испытаний. Эти мысли он озвучил главному надзирателю и тот поспешил его заверить, что все орудия пытки будут кристально чистыми.

В четвертой камере был инструмент похожий на тиски с двумя дощечками с отверстиями. Капитан Малвилл не был знатоком орудий пыток, но догадывался, каким образом можно было использовать это приспособление - путем сжатия тех или иных конечностей человека дощечками, а затем засаживания через отверстия в человеческую плоть все тех же острых спиц или же игл.

В пятой камере находился очередной преступник, которому надели на голову маску из нержавеющей стали, снабженную воронкой для подачи воды. Сам он лежал на дыбе, а палач неторопливо заливал в эту воронку воду из ведра, которая беспрерывно лилась ему в рот. Живот пытаемого увеличивался на глазах. Малвилл не стал долго останавливаться перед этой камерой и прошел дальше.

В шестой камере тоже был человек, и его пытали одним из самых простых и эффективных способов, а именно огнем. Пламя уже полностью опалило его волосы на голове и груди, оставив сильные ожоги на лице человека. Один глаз уже был полностью потерян, а второй с безумием наблюдал за рукой палача, в которой тот сжимал факел. Крики страдальца разносились громче остальных по катакомбам.

- Чем провинился этот человек? - спросил капитан у главного надзирателя.

- Ээээ, он убийца, капитан, - ответил тот, с явно лживой интонацией в голосе. - Убил очень знатного человека, ради того чтобы завладеть его монетами.

- Я хочу, чтобы на сегодня и на последующие три дня, сколько я буду находиться здесь, пытки над заключенными прекратились.

Надзиратель молчал около полминуты. Малвилл видел, что ему очень сильно хотелось сказать, нечто вроде: 'Вы еще не губернатор, а потому я не подчиняюсь вашим приказам', и все же у него не хватило духу на это.

- Как скажете, капитан, - кивнул главный надзиратель и дал поручение своим подчиненным привести в исполнение сие требование.

Когда пытаемых освободили и отвели наверх в свои камеры, Малвилл вошел в первую камеру и, присев на край дыбы, принялся стягивать с себя верхнюю одежду.

- Что ж, думаю, мы можем приступить непосредственно к делу, - спокойным ровным голосом произнес капитан.

***

Он просыпался в бреду, чтобы спустя пару секунд вновь терять сознание. Его тело трясло и обдавало то жаром, то холодом. Иногда, он открывал глаза и по-прежнему видел, как в его плоть впиваются острые иглы, пробивают кожу, мясо и скребутся о кости, хотя сам он уже лежал на мягкой и удобной постели. Удобной настолько, насколько это было возможно, так как спина его ныла от боли не меньше, чем другие части тела. Он хотел повернуться набок или же на живот, чтобы хоть немного успокоить кожу и мышцы на спине, но тело больше не принадлежало ему, оно не хотело слушать его приказов, видимо испытывая обиду за его предательство. 'Как ты мог поступить со мною так?!' словно кричало оно. 'Почему ты пришел в темницу и подверг меня истязаниям?! Чем я заслужило такое?!'.

Затем, после нескольких часов тишины, он вздрагивал от жуткого звона в своих ушах, не сразу понимая, что так звучит его собственный крик. Иногда этот крик принадлежал прошлому, иногда он кричал в настоящем. Когда это происходило, он чувствовал тень на своем лице и приятный голос жены, которая поглаживала его по голове и произносила приятные слуху слова. Присутствие жены успокаивало его лучше, чем жидкость, которой его поили в лечебных и болеутоляющих целях. Ему даже удавалось уснуть без агоний, когда Валери, поглаживая его по волосам, напевала ему колыбельную, которую она часто пела Ори и Стэнли, точно так же как это делала и его мать ему самому в детстве.

Уолтер Малвилл окончательно пришел в себя в один из вечеров, когда около его постели не было никого. Вначале он чувствовал спокойствие и умиротворение, но стоило ему сделать попытку подняться с постели, как боль атаковала его со всех сторон. При этом ее сила была настолько огромной, что капитану пришлось крепко стиснуть зубы, чтобы не нарушить тишину комнаты своим криком. Несмотря на все его старания, он не смог сдержать в груди протяжный стон. Когда боль слегка отступила, капитан Малвилл попытался напрячь память, чтобы вспомнить те три ужасных дня пыток. Разум сопротивлялся этому всеми силами, утверждая, что вспоминать те дни ему категорически нельзя для его же блага, от чего ему запомнился лишь первые три пытки, да обрывки от остальных. Лучше всего он помнил как его руки и ноги растягивались до предела на дыбе, и он кричал от боли, когда валики накручивали на себя канаты и кричал, когда их переставали крутить. Ощущения были ужасными, но ему удалось выстоять и не признаться в том, чего он не совершал. Далее шли тиски, в которые просовывали вначале его руки, а затем ноги. Кости трещали от напряжения, готовые в любой момент раскрошиться на мелкие осколки. Но это было только начало. Гораздо хуже стало, когда в его запястья начали впиваться острые колышки, пробивая руки чуть ли не насквозь. Сейчас его многострадальные конечности были плотно обвязаны чистыми повязками, на которых проступали капельки крови в виде точек в местах непосредственных ран.

Малвилл помнил, что помимо пыток его просто били кулаками в лицо, шею, грудь, бока. Они пытались выбить из него признания, но Малвилл долгое время молчал, стойко выдерживая все удары и истязания. Точнее он хотел верить в то, что не признался в бреду в том, в чем был невиновен, но ведь большая честь из тех трех дней осталась за границами его памяти.

'Я во всем признаюсь, только прекратите это! Отпустите меня, я больше этого не вынесу!' всплывшая в его памяти фраза, заставила тело Малвилла напрячься, от чего его охватила новая волна боли.

'Неужели я и вправду произнес данные слова?' спросил сам себя Малвилл. 'Неужели я подписал себе смертный приговор?'. Верить в это он не хотелось, так как по-прежнему считал себя стойким человеком с каменной силой воли. Но что если он сам в себе ошибался? Что если он все же признался в убийстве губернатора Грея для того, чтобы прекратить мучения?

- Нет, - прошептал он, и даже это простое действие отозвалось во всем его теле болью. Скорее всего, это было ложное воспоминание. Возможно, эти слова он повторял лишь в уме, когда истязания над его телом становились невыносимыми.

'Если бы ты признался в убийстве губернатора, тогда бы ты не очнулся на мягкой постели, омытый и переодетый' успокаивал он себя. 'За убийцами губернаторов не ухаживают так же как за их жертвами'.

'Даже убийц переодевают и омывают перед казнью', раздался очередной аргумент в его голове, с которым он не смог поспорить.