Приехав в 1921 году во Францию, Павлович нанялся на работу в «Американ Экспресс» (улица Скриб, 11), где прослужил до 1926 года. Сначала он жил в меблированных комнатах, затем переехал на Виллу Роз, в Буа-де-Коломб. В конце осени 1926 года он посетил Египет, где нашел место бухгалтера в палас-отеле «Гелиополис», в Александрии. Весь следующий год Павлович жил у родителей в Афинах (улица Праксителя, 6), и до 1928 года включительно служил в одной из местных гостиниц. В 1929 году он приобрел ювелирный магазин «О Рюби» в Ницце (улица Франс, 89), где открыл также ремонтную мастерскую. Впрочем, Павловича редко можно было увидеть за прилавком, он был занят в другом месте. Совместно с парижскими ювелирами он продавал драгоценные камни и украшения из них жильцам шикарных отелей на Лазурном Берегу. Однажды он купил четырнадцать карат золота и в тот же день перепродал его в Банк-де-Франс. Эта операция стоила Павловичу штрафа в 500 франков. В Ницце он жил сначала в тупике Сен-Лоран, потом переехал на бульвар Франсуа-Гроссо и наконец в 1947 году окончательно обосновался на авеню Дез-Оранже, 18, где купил квартиру.
Павлович приехал в Ниццу вдовцом: его первая жена, англичанка, на которой он женился в Смирне, умерла в мае 1924 года. В браке с ней у него родилось двое сыновей, Джон и Оноре. Семья жила в Ливерпуле по адресу: Флетл-драйв, 6. Тогда Павлович служил бухгалтером на текстильной фабрике.
Полю было тридцать семь лет, а Дине — двадцать четыре, когда они поженились в Лондоне, на Сент-Джордж Роуд<a name="read_c_173_back" href="#read_c_173" class="note"><sup>{173}</sup></a>. Поскольку жених был христианином, Дине пришлось обратиться в католичество, и она крестилась в церкви Сен-Пьер д’Арен, которая располагалась рядом с магазинчиком Поля. После свадьбы супруги поселились в Ницце. У них было трое детей: Пьер-Клод (1936 г. р.), Жанна-Барбара (1939 г. р.) и Поль-Алекс, который появился на свет 6 февраля 1942 года в Ницце. Именно он станет сообщником литературной мистификации Ромена Гари и будет изображать несуществующего писателя Эмиля Ажара.
Часть II
Во Франции
* На фото: Париж, 1930-е.
13
Роже Ажид{174}, близкий друг Гари, рассказывает, что Мина и Роман, для удобства представлявшийся Роменом, прибыли поездом в Сан-Ремо. Несколько дней они провели в небольшом семейном пансионе, а затем, миновав французскую границу, попали в Ментону. Несмотря на то что средства их были очень ограничены, Мина держалась гордо и готова была поставить на место всякого, кто не проявит к ней должного уважения. Эта высокая пятидесятилетняя женщина, курившая сигареты в длинном мундштуке с золотистым наконечником, произвела на одиннадцатилетнего Роже сильное впечатление. Она вела себя высокомерно и игнорировала всех, кроме сына, которого тиранила непомерной любовью. Ромен больше всего боялся ее взрывов, театральных речей, поз примадонны, томно протягивающей руку для поцелуя, и резких смен настроения. Из-за сущего пустяка она могла из гранд-мадам превратиться в рыночную торговку. Поэтому он старался избегать конфликтных ситуаций.
Жена Рене Ажида, старшего брата Роже, Сильвия{175} вспоминает, как госпожа Касев, уже подурневшая и беззубая, бросала на сына взгляды, полные обожания, и не могла удержаться, чтобы не похвалиться присутствующим, к величайшему смущению Ромена. Мина рассказывала, какой тот был хорошенький в детстве, как красиво одевался, а далее следовала история о детском празднике, на котором Ромен в костюме черкеса ходил с саблей, чтобы защищаться от противников, возникших на дороге его грез. В такие минуты Ромен держался невозмутимо и с почтением, но его терзали смешанные чувства любви-ненависти и мысль, когда же мать замолчит{176}.
Первое время в Ницце Мине приходилось трудно: она покупала у антикваров, а чаще в ювелирной лавке Дины и Поля Павловича, столовое серебро, а потом с палочкой и чемоданом в руке отправлялась обивать пороги богатых домов. Владельцев особняков Мина заверяла, что до революции это серебро принадлежало сановным особам или даже императорской семье, а ей как приближенной к российскому двору тайно передали эти вещи на хранение.
В действительности Мина не была знакома ни с одной сановной особой не только Вильно, но и тем более Москвы, где никогда не была. Она утверждала, что владеет акциями крупной компании и получает от бывшего мужа деньги на воспитание сына. Проверяла ли иммиграционная служба ее заявления? Никаких данных об этом нет.
Достаточно ли было на воспитание Ромена почтового перевода на 1500 франков, ежемесячно высылаемых Арье-Лейбом? Возможно, «5200 франков ежеквартальных дивидендов по акциям товариществ по кредитованию недвижимости в Англо-Польском банке» не более чем выдумка, чтобы попасть в число благонадежных. Зная, что в Третьей республике «нежелательных» иностранцев притесняют, особенно если они нищие или евреи или, что чаще всего, и то, и другое одновременно, Мина Касев заявила в полиции, что является владелицей значительного состояния, которое позволит ей жить в Ницце на собственные средства. В то время иностранец, въезжающий во Францию без трудового договора, мог получить вид на жительство лишь в том случае, если принимал на себя обязательство не устраиваться на работу. Поэтому в первые годы в Ницце Мина и была вынуждена зарабатывать на жизнь нелегально.
Хотя Мина, по словам сына, изливала каждому, кто соглашался ее слушать, свою любовь к Франции, эта любовь отнюдь не была слепой. Она знала, что, с одной стороны, есть миф о великодушной и гостеприимной Франции, готовой дать приют всякому, а с другой — стремление республики поделить всех иностранцев на плохих и хороших. Жорж Моко, эксперт по делам иммиграции при Филиппе Серре, заместителе госсекретаря по труду в третьем правительстве Шатона, в 1932 году писал:
Важнейшей целью политики возрождения французской нации должна стать ассимиляция подобных элементов в обществе…{177} Не менее пагубно и моральное разложение некоторых выходцев с Ближнего Востока, армян, греков, евреев и других «понаехавших», занимающихся торговлей или контрабандой. Что касается интеллектуальной деятельности, то здесь влияние еще с трудом просматривается, но оно явно противоречит рассудительности, тонкости ума, осторожности и чувству меры, которые отличают французов{178}.
Утверждая, что его расистские идеи имеют научную основу, Моко говорит об «искажении характера», якобы имеющем место у армян и евреев и мешающем им влиться во французское общество:
Подобное искажение характера свойственно евреям, и это серьезное изменение, ибо оно возникает не только как результат влияния среды и воспитания, но и частично передается по наследству. Современная психология, в частности теория психоанализа, показала, что данные черты, переданные родителями ребенку в первые годы его жизни, влекут за собой изменения, затрагивающие даже подсознание, которые могут быть устранены лишь через несколько поколений, при условии, что человек будет жить в среде, свободной от семейного влияния.
Евреям свойственны все нежелательные особенности, отличающие иммигрантов: затронуты и физическое, и психическое здоровье, и мораль, и сила духа. <…> Все иммигранты-евреи страдают характерным неврозом, развивающимся на фоне чрезмерных нервных нагрузок и наследственности, отягченной событиями повседневной жизни. Что еще опаснее, этим неврозом «заражаются» и французские евреи, которые в результате частично утрачивают приобретенные качества. <…>
