Мысли о скандале, затеянном ею на балу, продолжали мучить, подводя лишь к одному решению проблемы: история с Вествудом доказал, что Кристине Лариной пора возвращаться домой. Покрутившись на чужим празднике, Золушка, увы, не стала принцессой. «Ну, что же, такова уж твоя стезя, Тинка…» вспоминала она обидные бабкины вздохи, со злобой на себя и на кого-то еще, поманившего и обманувшего.
Присутствовать вечером на приеме, затеянном Антонелли, Кристине не хотелось. Ей казалось, что трудно найти в Италии человека, не знавшего о её вчерашнем позоре, и лишь одно событие способно занимать внимание светских сплетников.
— Мне просто необходимо побыть одной, Стефано, — взмолилась она. Веселитесь без меня, я должна все хорошенько обдумать.
— Значит, у моей русской гостью мигрень?
— Вполне приличная официальная версия…
— Кроме того, мне было бы жалко покидать эти места, не побродив по лесу. Здесь, случаем, нет разбойников?
— В пределах моих владений ни разбойников, ни ведьм, ни привидений. Только, пожалуйста, дорогая моя. планируя будущее, не руби сплеча. И не забывай, что твой контракт действителен до конца этого года, если ты не соблаговолишь его продлить.
— Полагаешь, отъезд в Москву надо отложить на полтора месяца? Рассчитываешь, что за это время полностью оправдается твоя теория — ребенок забудет обиду, привлеченный новой игрушкой?
— Как знать… Возможно, я полный олух в вопросах современной молодежи. Буду готов признать этот факт через месяц и позаботиться о хорошем прощальном ужине.
— Не обижайся. Ты был для меня здесь добрым волшебником. Только я оказалась плохой ученицей.
— Оденься потеплее, у озера вечерами прохладно. — Стефано ушел, оставив у Кристи горькое ощущение собственной неблагодарности.
Уединившись в отведенной ей в особняке комнате, Кристи слышала, как съезжались гости. Спальня на втором этаже выходила окнами к озеру, но даже сюда доносились оживленные голоса, мягкое шуршание подъезжающих машин и музыка, звучавшая в гостиной. Стефано любил Верди и Беллини, создавая в комнатах во время приемов тихий музыкальный фон.
Интересно, как прореагировала бы Тинка, если бы год назад ей кто-то сказал, что поленился спуститься в гостиную старинной виллы, где собралось изысканное общество, сплошь состоящее из титулованных особ? Она бы не поверила. И вот оказывается — не в деньгах счастье, как ни наивно звучит этот девиз лодырей и бездарей, не умевших сделать свою жизнь богатой.
Кристина не переставала удивляться сообщениям о самоубийствах, случавшихся в самых «золотых» слоях молодежи, об увлечении наркотиками, пьянстве, неоправданном риске. Рожденные в роскоши детишки стремились убежать от действительности, лезли из кожи вон, эпатируя своим поведением почтеннейшее общество и лихо рисковали жизнью — в собственных самолетах, гоночных автомобилях, быстроходных яхтах. Жизнью, которая была слишком щедра, чтобы оценить её дары. Когда-то советские критики «капиталистических джунглей» называли это явление бездуховностью. Похоже, что так. Непонятно только, почему духовным может быть только нищий голодранец. Да и не замечала Кристи особой-то высоты помыслов у своих московских сверстников.
Запершись в своей комнате, похожей на музей или декорации к историческому спектаклю, она чувствовала, что продолжает злиться — на себя, не сумевшую распорядиться привалившим везением, на тех, кто разбрасывается дарами благосклонной судьбы, и на других, смирившихся со своей убогой участью.
Кристина вышла на балкон. Сквозь торопливо идущие рваные тучи пробивался рожок месяца и тут же на темной поверхности озера вспыхивала серебристая чешуя, а очертания холмов становились выпуклыми, подвижными.
Кроны деревьев шелестели в резких порывах ветра, а когда волна шелеста, скрипа, беспокойного трепетания проходила мимо, тишина казалась особенно глубокой и нежной, как бархат. И в этой бархатной тишине появился голос. Кристина прислушалась: кто-то пел под гитару, грустно и переливчато. Очевидно, Стефано поставил диск с народными романсами. Но что-то в звучании голоса насторожило Кристи. Она тихонько вышла в коридор и приблизилась к широкой лестнице, ведущей вниз. Конечно же, это был живой звук. Печальная, мелодичный романс, рассказывающий о несчастной любви нежной грустью окрашивал ночь. Певец закончил на очень высокой чистой ноте, всхлипнув, замолкли струны, дружно посыпались аплодисменты и восторженное «браво!». После короткой паузы мужчина вновь запел — на этот раз арию Альфреда из «Травиаты» под аккомпанемент рояля.
Сомнений не оставалось — пел профессионал, причем, высокого класса. Вот в чем заключался сюрприз Стефано: он устроил домашний концерт для взгрустнувшей о Ла Скала Бэ-Бэ.
Кристина опустилась на покрытую ковром ступеньку и, прижавшись щекой к резному мрамору балясины, тихо и сладко заплакала. Что за чудесная сила заключена в этих звуках — прозрачный и звонкий голос улетал ввысь, моля о радости для всех — и для неё — чужой, потерявшейся в жизненном лабиринте девочки. Кристина вдруг поняла, что невероятно одинока в римском раю. Милый Стефано, взбалмошная Бэ-Бэ, и даже славное семейство Эудженио, — всего лишь приятельская поддержка. Ах, как хотелось почувствовать себя защищенной и любимой в крепком кольце сильных, надежных рук… Прощай, Элмер, прощай, прекрасный мирах «вечного города»…
— Я так и рассчитывал выманить зверька из норы прекрасной музыкой. На ступеньку рядом с Кристиной присел блистательный, благоухающий Стефано. — Ну, что, девочка, стало легче? Давай-ка, умойся, одень хорошенькое платьице и спускайся к нам. Тебя все ждут. В сущности, милые старики — чета графа Фабелли и супруги Ровена с сыном и невесткой. Сыну сорок пять, он самый известный невропатолог в Италии.
— Мне не нужен врач. Я, действительно, полном порядке, Стефано. Кристина поднялась, изображая бодрую улыбку. — Но позволь мне сегодня отсидеться в одиночестве. А кто это пел? Граф или невропатолог?
— Пел наемный тенор, детка. Правда, он не актер и подрабатывает этим ремеслом редко. Сегодня выступил здесь лично по моей просьбе. Хочешь взглянуть на него?
— Извини. Мне лучше прогуляться в одиночестве.
Накинув поверх свитера и брюк свой новый меховой жакет, Кристина по боковой лестнице спустилась в холл и, не замеченная никем, выскользнула в парк. Миновав освещенную фонарями площадку у подъезда, девушка скрылась в аллее, ведущей к озеру. Прохладный воздух бодрил и ощущение осенней свежести, печальной и какой-то возвышенной, как звучание органа, придало её шагу летучую легкость.
Аллея упиралась в каменную беседку, окруженную колоннами, а от неё три узких лесенки веером сбегали к самой воде. Кристина постояла у балюстрады, подставляя лицо ветру и чувствуя себя на капитанском мостике летящей по волнам шхуны. Что-то важное происходило у неё внутри, что-то значительное. Может быть, именно в эти минуты она взрослела, набираясь сил и уверенности у природы — у ночного воздуха, воды, земли?
Впервые в жизни ей захотелось извлечь из своей груди мощный, прекрасный, послушный её воле звук… Хотя бы один-единственный раз, вот в эту глухую темную полночь запеть как Монсерат Кабалье «Каста дива»… Боже, один только раз, а потом, до самой смерти помнить об этом мгновении и беречь в себе, подобно тайному сокровищу, эликсир жизнелюбия, силы.
Увы, не стоило и пробовать. Кристина сбежала к озеру и, присев на последней, омываемой волнами ступеньке, опустила в воду руки. Упругая, гонимая ветром волна ударилась в её сапожки, обдав брызгами лицо и длинные распущенные волосы. Отскочив, девушка засмеялась и пошла вдоль берега по изгибающейся среди кустов дорожке. Куда — неважно. Хотелось шагать и шагать, бормоча про себя то, что не решалась пропеть вслух.
Среди деревьев засветился огонек, потом показались очертания деревянного дома под островерхой крышей. Охотничья хижина в лесу с манящим теплым светом в полуоткрытых ставнях, окруженная могучими кленами и стайкой низеньких елок, словно пытающихся заглянуть в окна, казалась совершенно сказочной. Обитель доброй колдуньи или веселых гномов. Не думать же, в самом деле, что в теплой комнате сидит пузатый садовник Антонелли, похрапывая у телевизора. Кристина постояла, придумывая предлог, чтобы постучать в массивную дубовую дверь, прихваченную металлическими скобами. Тускло поблескивал круглый медный шар ручки, предназначенный, видимо, для великана, но звонка не было видно. Кристина вытащила из кармана озябший кулачок и постучала. Никакого движения за дверью, тишина, лишь шумит в кронах деревьев ветер, кружа сорванные листья. Она протянула руку, и кленовый лист, промелькнув с высоты сложным вальсовым па, лег прямо на раскрытую ладонь.
