Приблизительно так размышлял ямщик, что сидел сейчас за тяжелыми восьмерными вожжами, а еще он думал о том, какая же это дрянь - новейшая попарная запряжка восьмериком. А все от этих проклятых новин, пусть они будут неладны вместе со своими завидющими юропами и туды их хитрющими, жадными до всего на свете иглиями, провалится бы им всем вместе прямо под землю, или в тягучем болоте им бы всем сгинуть, а не мучить и не истязать по всему белому свету своими проклятыми новинами и без того намученных и натруженных людей. Вот совсем же еще недавно гонял он с напарником шестерики с запряжкой по трое в ряд и это было - дело. Едешь и не нарадуешься, что днем, что ночью, а ход-то у экипажа какой плавный да ровный. Эх.

И какая бы ни была луна, и как бы не горели передние фонари, а згу передней тройки шестерика было всегда хорошо видать с высокого ямщицкого сиденья. А теперь вот на тебе - поди, попробуй рассмотреть згу передней двойки этого распроклятого восьмерика. Чуть стемнело и все - уж не видно никакой зги, ни даже крупов двух передних лошадок не видно. И как тут, скажи ты на милость, править как следует - точно по ямщицкому дорожному уложению и всем прочим дорожным ынструкциям? Как их после этого не нарушить? Особенно если выпало тебе гнать дилижанс безлунной ночью и через лес?

Хорошо хоть лес не дубовый, а вроде сосняк, да все равно. Оно конечно, при нормальных повозочных фонарях все было бы ничего, да кто ж тебе даст на заправку фитилей хорошего масла? Воры смотрители на повозочные фонари отпускают всегда самую отборную дрянь и езжай с нею, голубчик, как себе хочешь. Оно бывает, что эта дрянь и не горит вовсе, лишь тлеет слабо, и на фитильное масло даже не похожа, а только забивает собою выпускной стакан фитиля какой-то вонючей липкой смолой, и ее, дрянь эту, уже ничем оттудова не вычистишь. Так и едешь ночью втемную, рискуя расшибить и себя и прогонных проезжих в мелкие дребезги, а все от воровства станционных смотрителей. Вот и приходится придерживать лошадиный разбег, да раскрывать ночью глаза пошире. И это еще хорошо, что дождя нету.

Ямщик сплюнул на левую сторону, стукнул три раза костяшками по передней поперечине и утер губы рукавом старого, но еще крепкого форменного зипунчика. Хоть день, хоть ночь, а пыль из-под шестнадцати пар конских копыт летит прямо в харю будь здоров, забивает и горло и ноздри, хоть тряпкой лицо обматывай, так ведь лето, жара, дышать до того тяжело, что сил нету. Да и где ты ее сейчас возьмешь - тряпку чистую, раньше нужно было подумать об этом. И кто ж знал, что дождя целую неделю не будет? Никто не знал.

Оно бы сейчас хорошо на правого пристяжного из передней двойки посадить напарника верхом и тогда все было бы как надо, и по казенной ынструкции к почтовому восьмерику так вроде и надобно было сделать, да жалко его - до того умаялся сердешный малый, что страшно на него смотреть, так он нынче расстарался перед господами проезжими, так гнал весь день. Думал, что алтыном его уважут, и зря. Уж ямщик разбирался в таких вещах. Если б хотели, уже бы давно уважили, ведь второй день скачут-то. Не-е-ет эти не из таких, зря, выходит, старался парень. Хоть бы он ненароком не рассупонил безопасный ремень и с запяток не свалился на повороте, нужно будет еще и за ним приглядывать, чтобы как-нибудь его не уронить с запяток, не потерять в лесу. Оно, конечно, парный его парень крепкий, хоть и свалится, так ничего - проспится и придет пешком на ближайшую станцию, а все равно - надо бы приглядеть, справному ямщику товарищей своих терять по ночам, да еще прямо на тракте не годится никак.

Ну, ничего, с Провиденса помощью доедем, не в первый раз. Как-нибудь.

Да с этими важными господами, подумалось ямщику, и всегда так - намаешься с ними за один прогон по тракту, как за целый месяц с простыми. С простыми оно ведь как - ночью намотал вожжи на подножку и ложись дрыхнуть вдоль переднего сиденья или, если дорога гладкая да нету ветра, да дождя тоже нету, так можно и на крышу свернутую попонку кинуть, и лежи там за милую душу всю ночь вон хоть и с попутной плечевой девкой. Умные лошадки сами по дороге тихонько идут себе куда надо и - всем хорошо. А могут и остановиться свежей придорожной травки пощипать хоть и до утра, беды в том особой нет. Простой проезжий, он и слова своему ямщику никогда не скажет, ему лишь бы доехать куда там ему надо в полной целости, а как - это уже не ему решать и он, этот простой, так все себе и представляет.

А вот с важными господами не так. Им хоть день, хоть ночь, а попробуй сбавить ход. Враз кулачищами своими дородными, белыми, не ведающими тяжкой работы, обработают твою душу и сразу по всему крупу, им такая нечаянная дорожная разминка только в радость. Бьют не смотрят - куда и сколько раз, молотят, что твоими иглицкими молотилками по ржаному снопу. И это еще хорошо, если так вот все обойдется. А то ведь могут на следующей станции распорядиться посечь по высшему разряду, хоть за транспортное и не положено по высшему разряду сечь, да им ведь все равно. Им лишь бы гонор свой показать. Тогда целый месяц с лавки не слезешь. Будешь лежать на ней в задней комнате какого-нибудь питейного зала или на притактирной конюшне прямо на прошлогоднем сене, мучиться и завывать от болей по всей спине, давиться слезами и дешевой вонючей водкой, а важных и спесивых господ помчит дальше другой бедняга. Ямщик снова сплюнул на сторону и еще раз утерся влажным и грязным уже рукавом.

И спрашивается - почему бы это важным господам не ездить в своих экипажах? И охота им трястись в дилижансах общего пользования, своя карета, она ведь завсегда лучше оборудована и с натасканными на разные случаи холуями на запятках оно ведь для гонора в самый раз, да и вообще - так всем лучше, но ведь нет. Прутся они куда-то на простых дилижансах, понимаешь ты.

Ямщик хотел еще сплюнуть, но в пересохшем рту не нашлось уже на это слюны, и он потянулся за большой бутылью зеленого стекла - промочить и прочистить горло. А в бутыли-то у него была и не совсем обычная сырая вода, а кое-что получше. После пары глубоких глотков ему сразу сделалось как-то легче и даже веселее что ли ехать. Да еще сразу подумалось, что проезжие господа ему в этот раз попались вроде бы ничего, довольно смирные, хоть и важные с виду. Вот только что-то свет в салоне долго не гасят. Неужто людям до сих пор спать не хочется?

Ямщик все же сплюнул на сторону, потом чихнул, глубоко и сладко зевнул и только потом уже как следует протер влажным рукавом покрытое подкопытною тяжелой пылью лицо.

***

- Как это - ромейский империал погиб от рабства?- удивленно вращая желтыми полусонными глазами и уже в третий раз подряд вопрошал своего соседа Прохор Патроклович Ошуба, богатейший сабельный барон из неродовитых.- Да как же так может быть? Ведь рабы - это хорошо для хозяйства. Очень хорошо. И чем их больше, тем лучше для любого, даже самого захудалого империала. Я это так понимаю.

Мясистое, простое и широкое лицо Ошубы увенчанное снизу густою бородой самого простецкого, почти разночинного пошиба после этих слов словно бы слегка разглаживалось, но все его брыли и складки при этом начинало заметно потряхивать крупной дрожью, а унизанные тяжелыми перстнями толстые пальцы принимались нервно оглаживать отвороты аляповатого, безвкусно подобранного к его тяжелым бархатным рейтузам с золотой вышивкой и позументами, кафтана.

И глубокого малинового цвета кафтан его, и тяжелые бархатные рейтузы насыщенного меланжевого оттенка, были куплены недавно в столицах по присказке "Тащи сюда, купчина, самое дорогое и моднячее, что только у тебя есть. И чем оно дороже, тем лучше, и Провиденс уже с этим кафтаном, и с этими рейтузами, и с шапкой, и с кушаком, и с твоими дорогими рубахами и со всем остальным барахлом тоже. Есть у нас дела поважнее твоих рубах да кафтанов". И даже несмотря на недавнюю покупку, дорогущий кафтан его уже успел выйти из столичной моды, а вот рейтузы и короткие сапожки, выделанные из шкуры какой-то заморской ящерицы, все еще держались на ее гребне.