А ещё зачем-то на нашу молодёжь напал! Это уж совсем никуда не годится. Молодёжь – наша смена, строители светлого будущего, и это святая истина, хоть и превратили её в газетный штамп. Кто, скажем, целину освоил? Кто БАМ строит? И неправда, что только за длинным рублём едут! Это всё мещанские разговорчики. Заработать можно и больше где-нибудь на складе, или в ресторане, или в такси. Если мухлевать, конечно. Да на самой обычной стройке ребята такие деньги заколачивают – любо-дорого посмотреть! Но нашей молодёжи подавай трудности, романтику – сибирские морозы, тайгу, палатки, лишения!
И как это у тебя, Георгий, рука повернулась такое написать?! Это наверняка февральская мокрядь и хандра природы в душе слякоть развели. А пришёл солнечный март – и всё увиделось в правильном свете. Слава богу, что из всего этого только роман для печати предназначен, а остальное – так, мысли вслух. И всё равно – стыдно; какая-то графоманская злобность проскользнула в тех строчках.
Может, и правильно Раиса Павловна и Ростик считают меня графоманом? А?
А вот и буду графоманом! Возьму и напишу в стихах. Печатали же меня в заводской многотиражке. Например, так:
Утром воспела заря пробужденье от дрёмы героя.
Встал Римовалс благородный, умылся и вышел на двор.
Зубы почистил себе драгоценною белою пудрой,
Вытер лицо полотенцем, выплюнул в тазик слюну.
Быстро примчали его шесть шлемоносцев в Квартиру,
Двери открылись пред ним, редким металлом звеня.
Знал повороты он сам и рукой отстранил провожатых,
Все коридоры прошёл, лестницы все миновал.
Потом покрылось лицо, грудь зачесалась под сбруей
(Выпить любил наш герой на ночь бетеля кувшин).
Так и вошёл Римовалс к Бабушке, трижды великой.
Важный, видать, разговор ныне ему предстоял…
Нет, не знаю, как там у Гомера обходилось, но на мой вкус скучновато. Надо поживее.
В этот день, едва проснувшись,
протерев глаза от спячки,
отрыгнув ночные ветры,
Бабушка на ложе сел.
Он сидел, правитель мудрый,
с думой крепкой и печальной,
в ожидании, когда же
принесут ему хитон.
Он сидел, слегка зевая,
но сердиться и не думал,
ибо знал он про Квартиру
больше, чем любой другой.
Может, Главный Одеватель
приголублен Домом Дружбы
за сношения с коварным
и злокозненным врагом?
Может, выкрали из шкафа
ночью все его одежды
(и такое тут случалось),
не оставив ничего?
Наконец, быть может, просто
он давно уже низложен,
и судьбу его решает
в дальней комнате Совет?
Так сидел он, а за стенкой,
словно буйный зверь, метался,
распираемый желаньем,
благородный Римовалс.
Наконец не вынес муки,
обратился к шлемоносцу:
«Отопри-ка, братец, быстро
личный Бабушкин сортир».
(В это время Одеватель
уже выбежал с хитоном:
оказалось, выбирали,
чтоб почище был хитон).
Встал тут Бабушка Великий
и за стену к Римовалсу
он прошёл, быстрее вихря,
слыша возгласы его.
Обратился он к герою:
«Дело мы начнём согласьем.
Не положено по чину,
но не буду возражать.
Эй, вы, слуги-шлемоносцы,
отоприте быстро двери,
чтоб не мучился напрасно
наш прославленный герой.
А потом, в согласье дружном,
мы рассудим наши споры…»
И сказал начальник стражи:
«Засорился ваш сортир».
ДЕЙСТВИЕ СЛЕДУЮЩЕЕ
Столица. Кабинет Бабушки в Квартире. Бабушка и Римовалс сидят против друг друга на торцах стола, обильно уставленного фруктами, зеленью и напитками. Время действия – за неделю до возвращения Комиссии в Столицу.
Бабушка: Угощайся, друг мой.
Римовалс: Да-да, конечно (рассеянно берёт что-то, кладёт обратно на стол)
Бабушка: Ты чем-то расстроен?
Римовалс: Нездоровится… Годы, наверное…
Бабушка: А я их вроде не чувствую. Всё дела, дела, некогда болеть.
Римовалс: Мне бы твоё здоровье.
Бабушка: Как говорится, береги это самое смолоду. А ты, помнится, не очень-то…
Римовалс: Что было – то было.
Бабушка: Ну ты слишком не расклеивайся, держи себя в руках.
Римовалс: Стараюсь…
Бабушка: Женщин, вот, не обходи. Говорят, что молодит.
Римовалс: Ах, где вы, где вы, женщины моей молодости!..
Бабушка: Не говори, ещё встречаются весьма и весьма…
Римовалс: Не знаю, не знаю…
Бабушка: Ну вот, хотя бы эта… новенькая… Анири, что ли?
Римовалс: Видел. Не в моём вкусе.
Бабушка: Ну ты скрытник! А кто шептался с ней вчера в комнатёнке за Бетелевым залом?
Римовалс: Вот уж сразу и шептался – ничего в этом доме не скроешь! Просто познакомились, поболтали…
Затемнение. Свет выхватывает другую часть сцены, где мы видим это свидание Римовалса и Анири.
Римовалс: Знаю, знаю, всё знаю, больше тебя знаю, и про твоего ребёнка, и про Ясава, и про всю эту историю… (Пауза) Тебе не кажется, что ты здорово влипла?
Анири: Да почему же?
Римовалс: Ты что – не видишь, что у нас происходит?
Анири: Что?
Римовалс: Овечка. Валсидалв и сто его сторонников убиты, архив Дома Дружбы сожжён, Семейные Советы отменены, завтра будет объявлена война… А ты…
Анири: По-моему, нормальная жизнь…
Римовалс (улыбаясь): Чувствуется наше, семейное воспитание… (Резко) Хватит притворяться! Может, ты ещё скажешь, что веришь в эту байку насчёт прощения твоего родителя?
Анири: Ну это было бы слишком…
Римовалс: Так. И дальше?
Анири: Всё я понимаю давно: баб у вас не хватает, а бабушке родить надо.
Римовалс (резко): Он нравится тебе?
Анири: Ты что! Ой, я… (смутилась)
Римовалс: То-то. Дело идёт к настоящей войне. Не с каким-то Гнусным врагом, а с… Поняла?
Анири: Но мне-то что за дело?
Римовалс (издевательски): Ах, тебе нет дела! Ну ладно. Извини. (Оборачивается, будто бы уходя).
Анири: Стой. (Римовалс поворачивается к ней) Есть дело.
Римовалс: Так оно лучше. Ты уже выбрала… или всё ещё, как… цветок в проруби?
Анири: Что такое прорубь?
