– На жизнь вряд ли хватит, но сейчас здесь побольше, чем было, когда Антон жил дома.

Трудно было с ней не согласиться. На счете фру Хансен оказалось сорок восемь крон; в самом деле, негусто после напряженной трудовой жизни. Я понял, что последнее время она экономила на всем. Пять месяцев назад ее баланс составлял всего четыре кроны. Куда бы ни делись двести пятьдесят тысяч крон со счета Харальда Олесена, они явно не перешли жене сторожа.

Сначала я собирался подняться к Лундам, а потом зайти к Саре Сундквист, но фру Хансен обмолвилась, что Кристиан Лунд уехал на работу около девяти, но сначала позвонил своей секретарше и попросил ее тоже выйти, несмотря на выходной день. Жене сторожа он объяснил, что нужно скорее закончить инвентаризацию, поработать с документами. Я быстро поменял планы. Кристиан Лунд – вот с кем нужно поговорить безотлагательно! Я попросил фру Хансен набрать его рабочий номер и сухо сказал, что мне нужно поговорить с ним как можно скорее, и, наверное, будет проще, если я приеду к нему в магазин. На другом конце линии последовало молчание; видимо, он сообразил, в чем дело, и согласился. Я предупредил, что приеду примерно через четверть часа. Лунд обещал дать распоряжение секретарше, чтобы та впустила меня.

Спортивный магазин, в котором работал Кристиан Лунд, оказался просторным и современным, с двойными дверями и большой витриной, выходящей на оживленную улицу. Я подумал, что управляющему магазином, наверное, неплохо платят. Кроме того, такое место – отличная стартовая площадка для дальнейшей карьеры в бизнесе. Впрочем, времени для размышлений у меня было немного. Секретарша Кристиана Лунда, через несколько секунд открывшая мне дверь, оказалась миниатюрной блондинкой лет двадцати пяти, стройной и гибкой. Протянув мне руку, она сообщила, что ее зовут Элизе Реммен и что «наш дорогой управляющий» ждет меня у себя в кабинете. Покачивая бедрами, она повела меня по длинному коридору. По пути Элизе Реммен сообщила, что спорттовары продаются хорошо и их магазин опережает конкурентов. Их магазин сетевой, и несколько других магазинов поменьше недавно перевели к ним всю свою бухгалтерию.

В кабинете управляющего горел свет. Дверь была открыта.

Кристиан Лунд встретил меня стоя и протянул руку через стол. Он очень изменился. Потом я понял, что он, во-первых, по-другому держится на работе, а во-вторых, немного успокоился, так как после убийства уже прошло некоторое время. В своем кабинете он явно чувствовал себя хозяином положения. Высокий, хорошо сложенный и сильный, Лунд производил весьма благоприятное впечатление. Однако я помнил, что совсем недавно он мне солгал.

До тех пор пока его приторно любезная секретарша находилась в кабинете, Кристиан Лунд сохранял свою маску. Элизе Реммен предложила мне кофе или чаю, так зазывно улыбаясь при этом, что я едва не согласился. Затем Кристиан Лунд громко сообщил, что я приехал сюда в связи с убийством его соседа, и попросил не мешать нам. Секретарша прощебетала «конечно» и быстро покинула кабинет, мягко прикрыв за собой дверь.

Как только мы остались одни, Кристиан Лунд сразу изменился. Взгляд стал резче, движения – напряженнее. Это укрепило мое впечатление, что он – человек-хамелеон с талантом менять внешность в зависимости от обстоятельств.

Поскольку начинать разговор никто не хотел, пару минут мы молча смотрели друг на друга. Кристиан Лунд достал сигарету и закурил. Все напоминало дуэль на шпагах, в которой ни один из противников не хочет делать первый выпад. При этом мы оба понимали, что кому-то все же придется начать.

– Итак, чем я могу вам помочь? – спросил он в конце концов.

Я тут же воспользовался возможностью и бросился в атаку:

– Во-первых, хотелось бы знать, почему во время нашего прошлого разговора вы солгали о своей матери.

Кристиан Лунд едва заметно скривился, потом пару раз покачал головой:

– Хм, солгал… Ну, возможно, я не сказал вам всего, что следовало. Потом я и сам понял: надо было упомянуть, что она состояла в «Национальном единстве» и после войны сидела в тюрьме. Естественно, вы хороший детектив и все равно все узнали. Но, по-моему, взгляды моей матери во время войны не имеют никакого отношения к убийству! Дело и без нее выглядит достаточно запутанным. Кроме того, поймите, мне надоело отвечать за поступки моей матери в молодости. Она уже умерла, а мне все нет покоя! – В голосе Кристиана Лунда послышалась горечь, и он чем-то напомнил мне Конрада Енсена. – Ну да, в юности моя мать состояла в нацистской партии и сотрудничала с бесчеловечным режимом, о чем я сожалею, но для меня-то она была никакой не нацисткой, а просто мамой! Немногим так повезло с матерью. Она была хорошая и добрая… страшно вспомнить, сколько ей пришлось пережить после войны. Три года мы с ней жили у ее родителей, моих бабушки и дедушки. Потом маме удалось получить низкооплачиваемую работу, она стала уборщицей. Уже не припомню, сколько раз я сжимался, когда ее при мне оскорбляли на улице. В детстве у меня не было приятелей; первый друг, который пригласил меня к себе домой, появился у меня только в одиннадцать лет. Потом все постепенно стало налаживаться. На мой двенадцатый день рождения ко мне пришли два друга, на тринадцатый – пять, на четырнадцатый – девять. И все же нашу жизнь постоянно омрачала тень, от которой никак не удавалось избавиться. Во время конфирмации мама стояла в церкви одна. Родители других детей демонстративно держались от нее в стороне.

Кристиан Лунд возмущенно покачал головой, вспоминая старые обиды. Насколько я понял, он мысленно перенесся в прошлое.

– Я дал себе слово, что не позволю меня сломить, наоборот, я еще всем покажу! И мне это удалось. Мама так гордилась моими успехами! Я стал ее единственной победой после войны. Все осуждали ее; она много лет ходила, не поднимая головы. А когда показалось, что худшее позади, у нее обнаружили рак. Скорее всего, болезнь стала следствием ее пристрастия к курению. Она всегда очень много курила; с детства меня окружали облака табачного дыма.

Он с отвращением посмотрел на свою сигарету и свирепо смял окурок в пепельнице.

– Все время пытаюсь бросить, но это не так легко… Пожалуйста, простите нас. Наверное, мы показались вам взбудораженными, издерганными, но поймите правильно, мы переживаем не лучшее время в жизни. Не успели прийти в себя после смерти моей матери и крещения сына, как убили нашего соседа… Мама была стойкой до самого до конца, но ей не повезло. Больше всего на свете ей хотелось перед смертью подержать на руках первого внука. Она прожила на четыре недели дольше, чем предсказывали врачи, но наш малыш опоздал родиться, пусть всего и на три дня. Так что нам всем пришлось нелегко.

Его рассказ показался мне весьма любопытным, однако хотелось выяснить побольше подробностей. Ясно было одно: положение Кристиана Лунда, вне всяких сомнений, нельзя было назвать легким.

– Ваши тесть и теща знают о прошлом вашей матери?

В ответ Кристиан горько усмехнулся:

– Я долго боялся им говорить, но оказалось, что мои опасения были напрасными. У моего тестя больше четырех миллионов, и три четверти своего состояния он заработал на по ставках оккупационным войскам во время войны. С точки зрения оборота и прибылей его компании тогда побили все рекорды. Но, думаете, потом его хоть кто-нибудь осудил? Что вы, никто не посмел упрекнуть промышленника из Берума. Зато все дружно накинулись на мать-одиночку из Драммена. Печальная история… И все же я не понимаю, какое отношение судьба моей матери имеет к убийству соседа.

Я сочувственно сказал:

– Да и я, признаться, тоже пока не все понимаю. Однако мне хотелось бы больше узнать о вашем отце, хотя бы ради того, чтобы убедиться, что он не имеет никакого отношения к делу.

Мой собеседник снова усмехнулся и покачал головой:

– Это будет нелегко. Никто, кроме мамы, не знал его имени, а она умерла. Вопрос об отце был единственным яблоком раздора между мной и мамой. Однажды она обмолвилась, что у них какое-то время был роман, но так и не сказала, как его зовут. В детстве я часто донимал ее вопросами об отце. Один раз всерьез обиделся на нее и не разговаривал с ней целый месяц, но она все равно не сказала, кто мой отец. Мама была упрямой. Она говорила, что он ее предал, а обо мне никогда не заботился, поэтому, если я узнаю, кто он такой, все станет только хуже. Позже, лет в восемнадцать – девятнадцать, я понял, что она права, и больше не донимал ее вопросами. Убеждал себя: мне не нужен отец, который нас бросил. А все-таки не избавился от обиды, особенно когда поступил в коммерческий колледж и оказался единственным студентом, который не мог попросить денег у отца.