Ольгерд спасал людей, не думая о себе совершенно. Гвардейцы, словно няньки, сами заботились о нем - не во дворце, конечно, там они старались не подходить к принцу - но в поездках у того всегда были готовы ванна, ужин, постель. Ольгерд никогда и ни о чем не просил для себя лично, он почти не разговаривал, замкнувшись в себе. Гвардейцам приходилось самим догадываться обо всем по малейшим деталям.
Вот и сейчас, стоило только Ольгерду сесть на траву, как перед ним сразу расстелили салфетку, достали хлеб, окорок, сыр, фляги с вином...
- Я сейчас, только руки помою...
Ольгерд спустился к ручью, а уже поднимаясь по склону обратно, увидел кустик полыни и замер...
Он мял в руках пахучие листья и, зажимая их между ладонями, все касался губами... Не хочу! Нет! Беззащитная, потерявшая броню душа плакала и рвалась назад… И только одно билось в голове... Вырваться! На волю! Пусть на минуту! Пусть сдирая при этом всю кожу! Пусть потом умереть! Но умереть свободным!
А на губы горечью последнего поцелуя ложился полынный сок...
Почему? Почему последнему нищему доступно то, о чем Ольгерд может только мечтать? Но поздно плакать, его жизнь такая, какая есть, и другой ему никто не даст...
Он вернется в королевский замок, который язык не поворачивался назвать домом, и будет снова жить так, как жил... Но уже не надеясь. Чем сможет помочь ему этот юноша? Ничем... О нем самом хотелось заботиться, оберегать... Нельзя его подставлять под месть Харальда.
Нужно забыть. Нужно просто перестать думать о нем. Это просто... наверное...
Нужно будет не вспоминать, как он выгибался, прижимаясь тесно и жарко... Не думать, как слепо искал его губы... Не помнить эти губы... сладкие, в вишневом соке, горячие...
Нет! Луана! Что же он делает... Надо просто забыть! Просто... Просто? А попробуй! Память подсовывала и подсовывала картинки... жаркие, страстные, невыносимые... И самая последняя, увиденная им уже у двери – спящий, истомленный юноша, расслабленно раскинувшийся на постели, прикрытый только легкой простыней, которая почти откинута, и из-под нее видна стройная длинная нога, чуть прикрытые ягодицы, изгиб поясницы и плечо... И эту красоту надо забыть?
Ну, хорошо, пошел на сделку сам с собой Ольгерд, может быть, не совсем забыть - может быть, вспоминать, но иногда, очень редко, когда его оставляют одного... Со временем все пройдет, он успокоится, придет в себя... снова станет ходячим мертвецом, душа вновь подернется льдом...
Тьма! Да не об этом надо думать! Надо вообще не думать, и все забудется. Пройдет. Ведь не нужны же ему были парни до этого, ни на одного он не смотрел с желанием... и на этого не будет. Ольгерд даже закрыл глаза, чтобы действительно не смотреть, и память тут же услужливо подпихнула картинку прошедшей ночи...
Ольгерд в бессилии зарычал и, выкинув смятые листья, вытер руки о рубашку.
А зря... Волны запаха тут же окутали его целиком, в паху потяжелело...
- Твою мать... – сквозь зубы прошипел он и все же сорвал новый кустик полыни, не в силах расстаться с его искушающим запахом, а потом... потом он вернулся к гвардейцам...
- Интересно… - протянул Харальд, наблюдая с галереи за приездом Ольгерда. – Выглядит он не так, как всегда… и трава эта в руке… Наркотиками мне так и не удалось его соблазнить… Тогда зачем эта зелень? То, что я не понимаю, мне не нравится. Сигурд! – Харальд оглянулся на бледную тень, стоящую рядом. – Узнал, где они были и что делали?
- Да, мой король. Они действительно были в цирке, и Ольгерд ночь провел не один. Я, правда, не видел, чтобы к нему в номер кто-то заходил, и ужин на двоих не заказывали... Но когда я утром, после его ухода, зашел в комнату, то все очень ясно говорило о том, чем там занимались, хотя в комнате опять никого не было... Я оставил там осведомителей понаблюдать... Может, что и выяснят...
- Умница... – король потрепал Сигурда по щеке, словно собаку, и, развернувшись, ушел.
Сигурд скривился и, вытерев щеку ладонью, с ненавистью посмотрел вслед удаляющейся десятке Ольгерда.
- Когда же ты, наконец, поймешь... друг...
*** Человеческий город Норк. Камия. Незнакомая комната в задрипанном трактире.
Я проснулся... Да здравствую Я! Да-да, с большой буквы... Себя-то я уж точно люблю. А почему бы не любить? Смотрю, вот, на себя по утрам в зеркало и нравлюсь себе до ужаса. Это с утра-то, да еще с похмелья... А вы представляете, какой я бываю после ванны, чашечки зеленого чая и причесавшись. Угу... Я - неотразим! Правда, это не мои слова, но я им свято верю... Потому что... потому что хочу - и все! Я сам для себя решаю, во что верить, а во что нет. А у вас разве не так? Ладно, я остановился на том, что я неотразим... в любое другое время... только не сегодня.
Почему? Да все как всегда. Если вчера было слишком хорошо, значит, с утра будет плохо – народная примета. Нет, не эльфийская... Вроде, человеческая. Или я опять с похмелья все путаю?.. А, кстати, где это я? Комнатка какая-то загаженная, бельишко на постели серенькое... Не иначе – трактир. Эх, не надо было вчера доказывать гвардейцам, что я в состоянии их перепить... сразу... всех пятерых...
Любой спор - и я в него встреваю... Ну, вот какого хрена?! За столько лет так ничему и не научился... А все из-за скуки... Скучно мне, видите ли... Зато теперь не скучно... теперь голова болит так, что даже тараканы, расплодившиеся в ней, как на кухне у нерадивой хозяйки, и то, кажется, усики повесили... Ладно, пора вставать. Ой, пол какой-то шаткий…
И светлый эльф кое-как уселся на кровати. Длинные, каштановые, с легкой рыжиной волосы закрыли лицо, когда он наклонился вперед. Эльф привычным движением откинул их назад. Тихо звякнули чёрные бусины, нанизанные на длинные нити, вплетенные в то, что осталось от роскошной прически...
- Очнулся? - большой серо-голубой попугай, сидя на высокой спинке кровати, наклонил голову набок и с любопытством посмотрел на эльфа одним глазом. – Выжил, значит...
- Не начинай... – простонал эльф, - от тебя одни неприятности с утра...
Попугай возмущенно поднял роскошный хохол перьев на голове.
- От меня... одни неприятности, Эст? – голос птицы слегка взвизгнул на слове «меня». – Твоя главная неприятность еще и не проснулась... – угрожающе продолжил он, переминаясь с ноги на ногу в каком-то издевательском танце.
- Завянь...
- Оглянись...
- Ух, мать твою...
- Не выражайся! – попугай даже подпрыгнул.
- Прости, Чивет...
Эльф даже не заметил, как у него вырвалось извинение... Он в тупом изумлении смотрел на девуш... э, нет... на женщину? Тьма тебя задери...
Красотка, что лежала рядом с ним в постели, была не первой свежести и даже не второй... Костлявая человеческая блондинка была далеко не девушка... В смысле – не юная девушка… Это сколько же надо было вчера выпить?
– Нам пора!
Эльф аккуратно вытек из постели и принялся собирать с пола свои шмотки, сверкая обнаженным телом. «Красотка» на постели открыла глаза и с удовольствием наблюдала эту картину... Посмотреть было на что... Блондинка облизнулась... Когда соблазнительной наготы осталось так мало, что как о таковой, о ней и говорить-то было нечего, дев... э... женщина подала голос.
- Куда это ты собрался, любимый?
Эльф замер на месте, словно памятник самому себе.
- Кто, простите?
- Любимый, конечно же. Разве у эльфов не так принято обращаться к будущему мужу?
- Э... э... это вы мне? - голос эльфа в конце реплики позорно сорвался на писк.
- Тебе, сладкий мой, тебе... Раз девушку опозорил, жениться придется по-любому...
Интонация костлявой блондинки не предвещала ничего хорошего.
- С какого это перепугу я на первой попавшейся ведьме жениться буду? – возмутился враз отмерший эльф. – Да и какая ты девушка? Из тебя девушка как, вон, из попугая конфета.
- А я-то тут при чем? – возмутился попугай, щелчком закрывая здоровенный клюв.
