— Я же не должна что-либо из этого понять, верно?
— Сдается мне, что никто не понимает.
— Хорошо, погодите, я записываю. Готово.
— Итак, вот о чем загадка кота Шредингера — это парафраз простого коана: существует ли реальность, когда ее не наблюдают? А если пойти еще дальше, вопрос станет таким: существует ли реальность, когда она наблюдается? Существует ли реальность вообще?
— Итак, все указывает на объяснение с перспективы царства сновидения.
— Ничто не указывает на иное, а материалистический взгляд подкреплен лишь верованием, основанным на видимостях. Материалистическое мировоззрение — это общеизвестная истина, а царство сновидения — сумасбродная гипотеза, но все следует развернуть наоборот: реальность-как-видимость должна быть в основе, а материализм — это храбрая гипотеза, которую надо защищать или отвергнуть. Материальная реальность — всего лишь гипотеза, пока она не доказана. Любой серьезный ученый был бы на моей стороне.
— Но материальную реальность невозможно доказать, верно?
— Правильно, видимая реальность признана действительной по общему согласию, но поскольку факты свидетельствуют лишь о реальности как видимости, согласие не принимается в качестве доказательства, что оставляет без всякой поддержки материалистическое мировоззрение в целом. Вот почему договорная реальность недопустима, а интерпретация с перспективы царства сновидений — подлинная основа.
— Ого, — говорит она после того, как взахлеб записала сказанное, — мы правда сбились с курса.
— Мы как раз оставались на курсе, чтобы посмотреть, куда он нас приведет. Любые разговоры ведут назад к тому же узлу, то есть сингулярности — бесконечному сознанию. Истине.
— Безумие, — говорит она, записывая. — Я знаю, что записываю все неверно.
— Исправим это в процессе.
^ ^ ^
— Эйнштейн однажды спросил какого-то человека, действительно ли тот верит, что луна существует только тогда, когда он на нее смотрит. Вопрос был саркастический, будто ответ слишком очевиден, чтобы заслуживать серьезного отношения, но это единственный серьезный вопрос, который может задать наука, а ответ на него вообще неочевиден. Существует ли существование? Реальна ли реальность? Этот вопрос, который Эйнштейн стремился высмеять, на самом деле убийца всей науки. Эйнштейн пытался защитить несостоятельное утверждение, что наблюдение образует доказательство. Его вопрос обнажает фальшивость основания, на котором покоится наука, и проливает свет на тот факт, что сама наука — это еще одна система верований.
— Даже если все наблюдают одну и ту же луну?
— Существование других людей недоказуемо, так что они не могут свидетельствовать о чем-либо еще. Можно только устранить верование из уравнения и начать заново. Первый вопрос о реальности: реальна ли реальность? Что-нибудь действительно существует? Никто никогда не мог ответить на этот вопрос, поэтому все остальное не может быть ничем иным, нежели верованием.
— Но наука работает. Они делают все эти удивительные штуки.
— Я не оспариваю способность науки описывать и подчинять себе исходное совершенство царства сновидений, я оспаривают их претензии на то, что они понимают его.
— Ой, да вы и правда питаете слабость к науке и религии?
— Если хочешь убедить людей подвергнуть сомнению их религию, тебе придется начать с убийства их богов и священников и осквернения их останков, что на самом деле представляет собой чрезвычайно приятное времяпрепровождение.
^ ^ ^
Если бы Эйнштейн спросил меня, верю ли я, что луна существует только тогда, когда я смотрю на нее, я бы поинтересовался, почему он пытается выставить мой аргумент в смешном свете. Почему он предпочитает сделать соломенное чучело и атаковать его, вместо того чтобы обратиться к настоящему вопросу: существует ли такая штука, как объективное знание?
— С моей стороны было бы довольно смешно верить в то, что луна существует только тогда, когда я смотрю на нее, — сказал бы я ему.
— Именно так, — согласился бы он.
— На самом деле, — продолжил бы я, — я верю, что луна существует так же, как я верю, что я человек, который смотрит на нее. Так же я верю, что существуете вы, существует время и существуют арбузы. У меня нет ни одного доказательства существования всего этого, но я верю в это, потому что это реальность и вот так она работает. Во что я не верю, так это в верование, я бы никогда не стал обращаться с истиной настолько бесцеремонно, чтобы приводить ее в замешательство с помощью видимостей, герр профессор.
— Пожалуйста, — сказал бы он, — зовите меня Альби.
— Но с другой стороны, — продолжил бы я, — вы говорите, что знаете, что луна существует, потому что видите ее, и это совсем другое дело. Свидетельства ваших чувств могут быть полезны в жизни, но едва ли соответствуют стандартам серьезной науки. Вот мой вопрос к вам: на основе какого подлинного доказательства вы утверждаете, что луна действительно существует?
— Очевидно, — признался бы Эйнштейн, теребя свою философскую шапочку, — таких доказательств нет.
Он бы засопел и полез обниматься, но я бы сделал бы шаг назад.
— Разумеется, нет, — сказал бы я. — Только само сознание может достичь этого уровня. Итак, мы видим, что ваш воинственный вопрос о луне предназначался лишь для компенсации того факта, что вся ваша беспристрастная научная система подтверждений основана не на чем ином, как на заскорузлой вере, замаскированной под науку. Верно ли это?
— Ja, ja, — забормотал бы он. — Ich bin ein неисправимый лжец.
Затем он вручил бы мне Нобелевскую премию и ушел бы в парикмахерскую подстричься по-человечески.
^ ^ ^
В ходе нашего обсуждения принципов чудес я осознал, что Мэгги не так уж сильно интересовалась этой темой, когда пришла с ней ко мне. Она знала, что я буду здесь, когда она приедет на лето домой, и хотела, чтобы нам было чем поделиться и что обсудить. Она полистала книги и пришла к заключению, что «Курс чудес» — как раз такая тема, которая поспособствовала бы нашему общению, как когда-то в Мексике. Однако в «Курсе» примерно сто двадцать страниц текста, поэтому она ограничилась перечнем принципов, которые вручила мне как приемлемый для нас обоих объем текста.
— Итак, — говорю я ей, — вовсе не соседка по комнате, я полагаю.
— Нет, — говорит она, — ну, отчасти. Мы вместе начали читать «Курс», но я думала, что напала на что-то стоящее. Нереальное не существует, реальному ничто не может угрожать, верно? Я думала, это что-то настоящее, что-то, о чем мы могли бы поговорить. Сначала я пыталась обсуждать это с мамой, но она просто смотрела на меня, как будто меня нет.
— Этого нет в книгах, — говорю я.
— Так она и сказала. Этого нет в книгах.
— Что ж, с твоей стороны было очень разумно сделать это усилие. Надеюсь, тебе понравилось.
— Мне правда понравилось зависать тут с вами, — говорит она, — но интересно, что мне следует со всем этим делать.
— По-моему, ты делаешь все правильно. Не беспокойся, ошибки нет. Будь терпелива. Дай себе время, чтобы открыть свое внутреннее видение.
— Мое внутреннее видение?
— Ты прыгаешь с самолета на высоте трех или четырех километров, а твоя зона посадки — пара крохотных линий на огромной площади планеты. Ты прыгаешь и сходишь с ума, ты летишь со скоростью двести километров в час, ветер слепит глаза, ты не испытываешь слишком большой благодарности, наверняка в шоке от прыжка в бескрайнюю пустоту, но потом справляешься с собой и наслаждаешься полетом, верно? Тебя даже не беспокоит в этот момент, где тебе предстоит приземляться, ты просто получаешь удовольствие и пытаешься помнить, что еще не время умирать. У тебя всего пара минут этого полета, а потом ты достигаешь точки, где твой парашют открывается и — бац! — скорость резко падает. Довольно неприятное ощущение, но теперь ты плывешь под куполом в относительной безопасности. Теперь ты видишь, куда тебе надо приземлиться и можешь сама подруливать парашютом. Начало было довольно сумбурное, но еще на изрядной высоте ты начинаешь примерно понимать, куда тебе приземляться, так что теперь можешь покружить и сесть буквально на пятачок. Вот такой путь ты и совершаешь сейчас, но ты все еще на том этапе, где много паники и мало благодарности. Получай от этого удовольствие. Ты можешь позволить себе быть слегка безрассудной. У тебя есть основной парашют и запасной, так что это отличный момент совершить глупость и попробовать что-нибудь новое. Однажды придет момент, когда твой парашют раскроется и ты войдешь в новую фазу этого путешествия. Звучит разумно?
