Иншаков пробормотал:

— Лихо!

Куценко сказал:

— Похоже на авантюру.

Бражной потер лоб, всмотрелся куда-то перед собой прищуренными усталыми глазами.

— Пожалуй, если хорошо приготовиться, это выход.

И неожиданно все согласились с ним. Вошел красноармеец. Подал Бражному записку. Тот разрешил ему идти, прочитал, сообщил:

— Банда выдвигается к городу. Разъезды усилены. Наши посты отходят к окраинам.

И тогда Куценко сказал:

— А ведь Иншаков правильно говорил.

Спор закипел с новой силой.

В темноте глухо скрипели мажары селян, чавкала грязь под копытами лошадей. Банда Хрена обкладывала город. Батько, Охрим, ординарцы стояли на холме, прислушиваясь и угадывая во мгле движение тех или иных частей войска. Князев и Клешков, найдя ставку атамана, подъехали и пристроились позади. Кто-то во тьме прискакал, чавкая сапогами, полез на холм.

— Батько тут?

— Ходи ближче.

— Батько, подай голос.

— Хто будешь?

— С третьей сотни. Там наши хлопцы позаду оврага червонных накрыли. Двух узяли.

— Пусть приведут, — распорядился Хрен.

Связной молча зачавкал по грязи. Потом звук его шагов утонул в сплошном шорохе перемещения нескольких сотен людей. Ветром нанесло запах лошадиного пота и навоза. Ночь устанавливалась ясная, многозвездная. Прорезалась из-за облаков луна. В смутном ее свете стали видны кучки всадников, разъезжающих неподалеку от холма. Лес оставался сзади. Вокруг была степь, и по всему ее ровному раздолью мелькали неясные тени: группировались по сотням бандиты, уходили вперед секреты, коневоды стреножили коней. Когда тянулись к этим местам лесом, кое-где еще белел снег, здесь же вся степь превратилась в сплошную глинистую хлябь. Лошади и люди с трудом вытягивали ноги.

Привели пленных. Охрим, нагнувшись с лошади, стал их допрашивать. Топот и движение вокруг не позволяли Клешкову расслышать, что иные отвечали. Охрим вдруг привстал на стременах и резко махнул рукой. Один из пленных упал на колени, застонал. Конвоир сзади ударил второго. Тот тоже упал в грязь.

Князев приблизился к Хрену, подождал, пока к нему подъедет Охрим.

— Батько, — торопливо заговорил Охрим, — оба краснопузые брешут, что Кикотя раскостерили.

— Шо таке? — повернулся к нему Хрен.

— Ей-бо! Я их сек и уговаривал не брехать, но они уверяют, шо Кикотя разбили на болотах, шо привели пленных и шо по городу усю ночь шли обыски.

Хрен молча повернулся в седле и поскакал к оврагу. За ним, грузно топоча, помчались остальные. Клешков и Князев, шлепая по лужам, поехали следом.

У оврага перебегала бандитская цепь.

— Батько! — вполголоса окликнул чей-то бас.

Хрен подъехал и спешился. Впереди дрожали зыбкие огни городка.

— Батько, — сказал тот же голос, — тут перебежчик с отряду Кикотя, та я не верю.

Подвели человека. Хрен, за ним остальные — спешились.

— Батько, це я, Пивтораивана, — торопливо заговорил перебежчик, — узнаешь?

— Узнаю, Васыль, — мрачно буркнул Хрен, — откуда взявся?

— Забрали нас, батько. На болотах застукали. Пулеметами порезали на гати.

— Де Кикоть?

— Не могу знаты того, батько! Я в атаке був. Там и в плен взятый.

— Як тут оказался?

— Сбег. Воны до штабу нас вели, а я в сады, тай и сбег. Я город добре знаю.

— Ладно, — сказал Хрен, — ходи в третью сотню, кажи, шо я приказал одеть и вооружить.

— Дуже дзякую, батько.

— Охрим, — резко обернулся Хрен, — где эти… З городу?

— Тут, батько! — сказал Охрим.

— Узять пид стражу.

В несколько секунд Князева и Клешкова содрали с лошадей, обезоружили и плетьми подогнали к Хрену.

— Зрада! — сказал Хрен. Лица его не было видно в темноте. Только плотный силуэт в папахе. — Зрада! Продали моих хлопцев?

— А мы тут при чем? — заспешил Князев. — Мы-то при тебе были.

— Хто при мне, а хто и в городу, — сказал Хрен. — А зарез треба мне отходить. Большевики ждут, шо я сунусь, а я не сунусь. Будемо возвертаться, там и разберемся, кто и шо кому продал.

Клешков вздрогнул. Но тут же успокоился. Что они могли знать?

— Возвертаемся, Охрим, — приказал Хрен, — передай…

За оврагом, на склоне, где уже начинались первые дома города, вдруг грохнуло и просыпался беглый ружейный огонь. Потом заорали десятки голосов. По вспышкам было видно, что бой перемещается в сторону города.

— Шо таке? — спросил сбитый с толку Хрен.

— Там третья сотня, — раздумчиво сказал Охрим.

Подскакал всадник.

— Батько! Третья сотня взяла пулемет и гонит червонных!

— Охрим, — внезапно повернул голову Хрен, — а не морочат нам голову комиссары? Распустили слух, шо воны ждут, пленных подбросили, нашей людыне дали сбечь, шоб вин нам про Кикотя рассказав? Воны не хотят ли, шо бы мы опять у лес забрались? Га?

— Не знаю, батько, — проговорил Охрим.

В это время еще раз грохнула бомба и жарко запылал дом на окраине. В его свете было видно, как перебегает улицу пехота банды и как врываются на улицу первые всадники.

— На штурм! — Хрен кинулся к лошади и вскочил в седло. И тут же сотни голосов закричали, загомонили вдоль оврага. Зашлепали сапоги, затопотали копыта.

Охрим кинулся назад удержать в резерве хотя бы полусотню всадников. По всему полукругу оврага заплясали вспышки ружейного огня. Скоро они переместились в улицы. Штурм начался. Князев и Клешков, отведенные назад двумя конвоирами, молча смотрели, как вспыхивает и разрастается в городе сумятица боя. Вспышки выстрелов неслись уже из центра. Ветер иногда доносил изодранные клочья криков. Внезапно от казарм и с колокольни ударили длинными очередями пулеметы и вспышки ружейных выстрелов, бандитов сразу отбросило к окраине. Пылало несколько домов.

— А наши-то, наши? — тревожился рядом Князев. — Неужто взяли их? Саня, чего молчишь?

— Откуда мне знать, Аристарх Григорьевич, — отвечал Клешков.

«Как там они?» — думал о товарищах Клешков и вздрагивал от тревоги. Сзади подъезжали мажары с мужиками. Самые отчаянные гнали их прямо в город.

Бубнич и Бражной следили с колокольни за боем в городе. По Румянцевской бандиты выходили во фланг казармам. Одим пулемет, приданный с вечера чоновцам, был взят и уже работал против красноармейцев, защищавших штаб. С трех сторон цепи бандитов отжимали пулеметные группы красных к центру.

Иншаков мотался где-то у исполкома, сбивая вокруг себя побежавших было чоновцев. Горели дома. Непрерывно сыпался огонь винтовок, дробно заглушали все звуки пулеметы.

— Не пора ли Сякина бросить в дело? — спросил Бубнич.

— Нет! — отрезал Бражной.

Гуляев смотрел, как назревал кризис у исполкома. Там руководили обороной Иншаков и Куценко. Бандиты вели огонь из пулемета, а кучки их, накапливаясь в садах, все ближе придвигались к стенам исполкома. Отчаянная пальба не прекращалась ни на минуту.

— Дай-ка им прикурить! — приказал Бражной, и тут же пулеметчик на колокольне повел стволом. Там, у исполкома, сразу задвигались и начали отбегать темные фигурки, а пулемет вел и вел свою огненную строчку. Бандиты в садах приумолкли. Едва только почувствовалось, что атака на исполком ослабла, из дверей особняка сыпанули человечки. В свете горящих домов они быстро растягивались в цепь. Вот выбежал вперед командир и махнул шашкой. Цепь, попыхивая огнем, побежала через площадь. Навстречу ударил короткими очередями пулемет, и цепь легла. Опять из садов послышались залпы оправившихся бандитов. Пулемет на колокольне начал поединок с вражеским пулеметом. Наконец тот замолк,

Бубнич повернулся к Бражнову.

— Кажется, отбили атаку, пора самим атаковать.

— Рано, — сказал Бражной. — Гляди, что на флангах делается.

Действительно, вспышки выстрелов косо отжимали оба фланга красных к той же исполкомовской площади.

— Эскадрон у нас — единственный резерв. — Бражной опять уставился вниз.

Вокруг пахло жженым железом, бренчали под ногами гильзы, веревки колоколов мешали ходить, связные, переступая и отбрасывая их, страшно ругались. Бубнич все время поглядывал на монастырь. Там в полной боевой готовности ждал эскадрон Сякина — основная сила гарнизона: семьдесят обстрелянных всадников с опытным командиром и две пулеметные тачанки.