Поражение государства атлантов в борьбе с афинянами должно было стать, согласно замыслу философа, достойной расплатой за непомерную титаническую гордыню этого народа, проявляющуюся абсолютно во всем: и в невероятной роскоши, окружающей атлантов в их повседневной жизни, и в грандиозности и великолепии их построек, в которых они явно стремятся соперничать с самой природой, и в их тайных магических знаниях, которые ставят их чуть ли не вровень с богами, наконец, в их претензиях на мировое господство. За все это атланты должны были рано или поздно жестоко поплатиться, и, конечно, далеко не случайно, что орудием божественного возмездия за их прегрешения стало государство, во всех отношениях противоположное их собственному, то есть не знающее того обилия земных плодов, которым боги так коварно наградили Атлантиду, живущее в добром согласии с природой, не ведающее ни роскоши, ни тайных знаний, не стремящееся к захватам чужих земель. Разительное неравенство сил обеих противоборствующих сторон (всего 20 тысяч афинян, которым к тому же изменили их союзники, против несметных полчищ атлантов), очевидно, должно было еще сильнее и резче подчеркнуть главную мысль Платона: поражение и гибель Атлантиды были неизбежны, можно даже сказать, что она сама несла в себе свой конец.
Вместе с тем нельзя не заметить, что в отношении самого Платона к государству атлантов есть известная двойственность и непоследовательность. Можно было бы ожидать, что, поставив своей главной целью изображение государства, по своей природе извращенного и в силу этого обреченного на гибель, философ сделает все возможное, чтобы внушить читателю отвращение и неприязнь к цивилизации атлантов. Приходится, однако, признать, что с этой задачей, если он действительно ее перед собой ставил, Платон не сумел по-настоящему справиться. Как это нередко бывает в истории литературы, писателя захватил и увлек плод его собственного воображения, и дальше уже нелегко было понять, кто кем управляет — автор своей фантазией или же, напротив, она им. Живописуя порочную в своей основе жизнь чудесного острова, Платон (это без особого труда заметит каждый, кто внимательно читал «Крития») сам поддался ее соблазнам. Он с видимым наслаждением, любовно и старательно изображает роскошь и богатство этой жизни, невероятную щедрость природы, великолепие и мощь архитектурных и инженерных сооружений.
Видимо понимая, что он повел свой рассказ не совсем в том направлении, в котором его следовало бы вести, Платон уже в самом конце «Крития», как бы спохватившись и возвращаясь к первоначальному своему замыслу, быстро и как-то сбивчиво объясняет читателю, что вначале атланты были добродетельны и не поддавались развращающему влиянию окружающего их богатства, но мало-помалу заложенное в них их прародителем Посейдоном божественное начало смешалось с человеческим и, таким образом, утратило свою силу, что привело этот гордый народ к нравственной деградации, а затем и к гибели.
Как бы то ни было, изначальная идейная и художественная заданность платоновского мифа не вызывает никаких сомнений. Несмотря на некоторые логические неувязки, все в нем подчинено единой, с самого начала четко сформулированной самим философом цели. Миф об Атлантиде сочинен Платоном как наглядная иллюстрация к его же теоретическим построениям, содержащимся в трактате «Государство», вместе с которым «Тимей» и «Критий», как это давно уже признано в науке, составляют некое подобие философской трилогии, развивающей, в сущности, одну и ту же тему.
Проект идеального полиса, с которым мы знакомимся в первой части трилогии, разумеется, не мог быть просто скопирован с какого-то одного реально существовавшего греческого или варварского государства. Правильнее было бы оценить его как результат синтеза целого ряда разнородных элементов, переплавленных могучим воображением великого философа в единое художественное целое. Внимательный анализ обнаруживает в этой сложной конструкции заимствования и из спартанского «ликургова космоса», и из «конституции» дорийских полисов Крита, и из кастовой системы Древнего Египта, и из сочинений других греческих философов-утопистов, предшественников Платона. Едва ли существенно иными были методы, которые автор «Государства» использовал при работе над логически продолжающими это его сочинение диалогами «Тимей» и «Критий». Судя по всему, и праафинское государство, и противостоящая ему, Атлантида были сконструированы из самого разнородного материала по тем же самым законам утопического жанра, по которым был создан и проект идеального полиса в «Государстве».
При таком понимании мифа описываемая в «Тимее» война афинян с державой атлантов воспринимается как своеобразный эксперимент, призванный подтвердить правильность теоретических расчетов Платона. Но как понять совершенно неожиданную и необъяснимую на пер, вый взгляд концовку всей этой истории? Рассказав своим слушателям о том, как афиняне, изменнически оставленные своими союзниками, сражаясь в одиночку, не только остановили несметные полчища атлантов в их дальнейшем продвижении на восток, но и освободили от их владычества все уже покоренные ими народы и племена «по эту сторону Геракловых столпов», Критий завершает свое повествование такими словами: «Но позднее, когда пришел срок для невиданных землетрясений и наводнений, за одни ужасные сутки вся ваша воинская сила была поглощена разверзнувшейся землей; равным образом и Атлантида исчезла, погрузившись в пучину». Это странное завершение великой войны многих ставит в тупик.
В самом деле, атланты несут наказание за свою гордыню и нечестие, — это в общем логично и понятно. Но зачем было отправлять вместе с ними в преисподнюю доблестных и благородных афинян, покрывших себя неувядаемой славой и как будто ни в чем не провинившихся перед богами? На первый взгляд здесь явное попрание законов жанра, ведь во всякой порядочной драме под занавес проваливается в тартарары, к вящему удовольствию публики, закоренелый злодей, но никак не добродетельный герой. Д. С. Мережковский по этому поводу замечает: «Здесь у Платона концы с концами не сходятся: начал за здравие, кончил за упокой Сократовой и своей Республики. Град божий — плод всей своей мудрости — хотел вознести до неба и низверг в преисподнюю; только что попробовал сдвинуть его неподвижную схему, как все обрушилось, словно песочная башенка, игрушка детей…» И несколько далее такое резюме: «Люди перед смертью иногда сходят немного с ума: «Атлантида» такое безумие Платона».
В действительности дело здесь, разумеется, вовсе не в безумии Платона. Мережковский просто не очень внимательно читал предшествующий текст «Тимея» и не обратил внимания на довольно пространный рассказ египетского жреца (того самого, который беседовал с Солоно м в храме богини Нейт) о грандиозных мировых катастрофах, которые, происходя через определенные промежутки времени, уничтожают большую часть человеческого рода, которая погибает либо от страшных пожаров (Платон связывает их с отклонениями небесных светил от своих обычных орбит), либо от великих наводнений.
Во время этих катастроф погибают по большей части люди образованные, обученные грамоте, в живых же остаются, наоборот, невежественные и неграмотные пастухи, укрывшиеся в каких-нибудь горных ущельях или лесных чащах. Этим, как полагает Платон, и объясняется в первую очередь чрезвычайная краткость исторической памяти человечества, ее неспособность проникнуть в прошлое более чем на время жизни нескольких ближайших поколений. Так были забыты и Атлантида, и праафинское государство, и война, происходившая между ними. После одновременной гибели этих двух держав не осталось никого, кто мог бы передать память о них потомкам. Лишь один Египет благодаря особо благоприятному географическому положению избежал общей участи во время этой катастрофы, так же как и всех прочих. По этой причине только здесь и сохранились свидетельства о событиях девятитысячелетней давности. Итак, мы видим, что миф об Атлантиде может быть по-настоящему понят лишь в том случае, если мы будем рассматривать его, с одной стороны, в контексте политической теории Платона, его учения об идеальном государстве, с. другой же — в контексте его космогонических и тесно связанных с ними общеисторических представлений, в основе которых лежит идея цикличности или вечного возвращения к одной и той же исходной точке.
