Жени нет, наверное, и Вани — тоже, пожаловаться некому. Разве что — дяде Паше? Но он — что? Обычный участковый, кто его в расчет примет? Да и старый уже, за пенсию свою, наверное, больше всего беспокоится… Так и получается, что от «этих» никакого спасения нет, везде достанут. А на законы какие-то им просто наплевать… Грустный итог для человека, вырвавшегося на желанную свободу, на которую уже и не рассчитывал…

Расстроенному и растерянному по причине такой идиотской нелепицы с упрямым лейтенантом, Николаю Васильевичу Корнилину теперь только этого телефонного звонка и не хватало…

Рыча от ярости, полковник юстиции Муранов, подобно супруге своей, как известно, не сдержанной на язык, в течение нескольких минут материл следователя «по особо важным», не слушая ни объяснений, ни возражений. Федор Зоткин еще не успел уехать в дачный поселок, где была спрятана ожидавшая своей печальной кончины узница, чтобы окончательно решить «ее вопрос», и озадаченно наблюдал, как меняется выражение лица Кольки. Тот покраснел, побагровел даже, потом побелел, потом словно ожесточился и попытался что-то «вякнуть», но тут же замолчал, ибо ярость изливалась из телефонной трубки неостановимым бурным потоком. Зоткин не то чтобы испугался, нет. Он понял уже, что «рычит» Колькин начальник, который лично ему, Федору, был абсолютно до лампочки — ведомства разные, и подчинялся Зоткин, вместе с Фоминым разумеется, своему полковнику — начальнику областного управления уголовного розыска. Поэтому, если что опять не так, пусть Колька сам и отдувается. Какие-то, понимаешь, свои игры затевают, и сами же недовольны!..

Однако и ехать бы надо: Федор помнил свое задание, хоть и не лежала к нему душа. Но что делать, сам повязан уже по уши. Вовке-то попроще, он на даче не был, не досталась ему «сладкая девочка». Может, и к лучшему. Но все равно — не дело резать такую женщину, в другое время можно было бы хорошо еще с ней наиграться, запрета ведь нет… И он сделал жест Корнилину, что, мол, надоело слушать крики, и он поедет, пожалуй, пора уже. Но Колька резко махнул рукой и состроил страшную «рожу», которую ему и так не надо было напрягать: наградил Господь «видиком», страх Божий, а когда ухмыляется, так вообще… ну его на хрен…

Зоткин так и не понял, о чем шла речь, потому что звонивший не давал Кольке произнести ни слова, и «разговор» закончил такой тирадой, что Федор только головой покачал: во дает!

А Корнилин, бросив трубку городского телефона, — вот, наверное, восторг у тех, кто захотел бы их — подслушать! — смаху рухнул на стул и сжал виски руками. Действительно беда, что ли? Этого еще не хватало! Один Маркин — уже выше крыши! Так что же еще? Мельком уловив тревожное выражение во взгляде коллеги, следователь в отчаянье махнул рукой. Что-то он больно часто сегодня, мелькнуло у Зоткина.

— Сучка сбежала, — мрачно проговорил Корнилин и с ожесточением плюнул на пол.

— То есть, как? — не понял Федор. — Она же на…

— Была «на…»! А эта… — Николай ожесточенно выругался, и из его тирады оперативник понял, что эти «жгучие эпитеты» имеют самое непосредственное отношение к хозяйке дачи, где проводился «эксперимент». — Примчалась, барыня, мать ее… и открыла подвал! Нам надо было?

— Да ни хрена нам не надо было, — огрызнулся Зоткин. — И чего она, сама отпустила девку, что ли? А как? Та же — на цепи!

— Какая цепь, твою мать?! Она уже освободилась и выла у двери. А эта дура и открыла, не спросив даже у своего козла, что там и зачем. Так знаешь, что дальше?

— А ну?

— Девка ей на голову ведро с дерьмом надела и убежала.

Зоткин захохотал, но, увидев свирепый взгляд Корнилина, замолчал.

— И чего теперь? — нет, он не мог делать серьезный вид.

— Чего, чего?! — взвился Колька. — Приказано немедленно найти! Кровь из носа! Иначе… ну, ты сам знаешь… Там статьи серьезные… висят…

— Так что теперь, пятки нам смазывать? — не унимался «веселый» оперативник.

— Ты соображаешь, Федька, что несешь? Нам всем, особенно тебе да мне, СИЗО «светит»! Причем, тем же самым светом, который мы тому, второму, пообещали, помнишь, надеюсь? А этот козел… — Корнилин не называл имени того, кого он имел в виду, но Зоткин понял: речь о Муранове, — уже пообещал, что сделает все, чтоб мы с тобой на своей шкуре узнали, как оно там делается, понял? А ты мне тут… Расшибиться надо, а девку найти!

— И как же ты собираешься «расшибаться»? — не принял страха коллеги Федор. — Евдокимыч — твой начальник, между прочим. А у нас с Вовкой свой имеется. Пусть начальники между собой договорятся и сообщат, кого мне слушаться. А то ведь… знаешь, что бывает, когда у страха глаза велики? Знаешь, ну? — словно подначил он следователя.

— Ну?

— Из-за чего сыр-бор разгорелся? Из-за одной дуры-барыни! И мы это с тобой четко знаем. Вот и пусть-ка твой сперва со своей козой разберется, которая нам всю игру поломала, всех подставила и его самого, в первую очередь, а потом пасть свою дерет… Мне лично нас…, понял, на его истерики! — довольно грубо выразился оперативник. — Раньше надо было думать, когда дело затевал. Козу свою выручал. А что она теперь по уши в говне, так это по делу. И девка — молодец! Жаль, я не видел… Еще бы пистончик с бо-ольшим кайфом поставил…

— Тебе — смех! — обозлился Корнилин. — А делать-то что? Где ее искать?

— Чего искать-то? Дома у себя, небось. Или у соседей, у подруги той же… Спряталась. Но если еще и рассказать им про нас успела, то нам с тобой появляться там категорически противопоказано. Просто так, не видя снова перед собой, нас она не знает, ну, разве по именам, если запомнила. И кто мы и откуда, может гадать себе сколько угодно. Мы ж нигде не засветились! Зато подвал наверняка запомнила. А выяснить, чей он, как два пальца, понял! Вот оттого и свирепеет твой шеф, что за свою жопу боится! Но пусть сам и выплывает, а я его спасать не собираюсь. Ты — его сотрудник, валяй, делай, как хочешь, а я — нет.

— Ну, ничего себе, расписал, разложил по полочкам! И, думаешь, пронесет? А такого не видал? — он сделал рукой неприличный жест. — Этот мой козел не даст ни вам с Вовкой, ни мне спать спокойно. Как только его коснется, он же все на нас и свалит. Скажет: проявили преступную самодеятельность! Превышение там всего на свете! Замучили, блин, честного человека, вынудили к попытке самоубийства — раз! Все преступные деяния в отношении гражданки Крюковой — тоже на нашем с тобой загривке — два! Не знал он ничего, да и в своем доме разве позволил бы? Ну, и еще чего наберет, кляузы всегда на нашего брата найдутся. И загудим мы с тобой, потому что защищать новых «оборотней» никто не станет. А адвокат в нашей ситуации — пустое место. Вот и исходи! Он сейчас мне как раз все это и выложил в лучшем виде.

— Так я понимаю, но и ты зря молчал.

— Ха! А как тут ответишь? Если из него, как из фонтана с дерьмом?

— Да нет, — ухмыльнулся Федор, — как из того ведра. Мы ж его двое суток не выносили. Ну, букет! Но я не про это. Все, что делалось, производилось по прямому указанию зама прокурора Муранова. А без его указания мы и не могли, не имели права никого арестовывать и допрашивать с пристрастием. Вот и пусть теперь сам выкручивается… Слышь, я бы не стал сейчас рыпаться. Вот это — как раз и опасно… А про козу свою, барыню, — Зоткин снова ухмыльнулся, — он чего еще рассказал? Или только мат?

— Ты же слышал…

— Ну, так это, я думаю, у него скоро пройдет. Просто реакция на барыню. Ты представляешь, что она ему устроила по поводу подвала, ну и всего остального? Там не только с цепи сорвешься, там повеситься проще, чтоб только не слышать барыни… Ну и ну! А знаешь, мне девка нравится… Кабы в другой ситуации… но, увы, опоздали… Так что сообщаю твердо, Николай: искать ее не буду. Своя шкура, как ты верно заметил, дороже. Ну, и загривок там, и все такое прочее’. И тебе не советую. А вид можно сделать, отчего же? Мы послушные ребятки… Разовьем бурную деятельность. Пусть попробует проконтролировать…

— Так считаешь? — усомнился все же Корнилин.