— Не умрешь, Борис, если сам, конечно, не захочешь. В плечо он тебя подстрелил.

— Действительно, на хрена мне это плечо?.. — Борис попытался подняться, взвыл от боли, рухнул на спину. — Вы еще здесь, Александр Борисович? Бегите за ним… Не волнуйтесь, я позвоню куда надо…

Турецкий помчался за преступником. Обогнул здание и с мыслью: «А ведь он попытается меня убить! Раз уж я про все знаю, почему бы не задержаться на минутку?», и он совершил такой прыжок, что самому стало страшно. Очень кстати: грохнул выстрел, преступник поджидал, пока преследователь выбежит из-за угла. Турецкий покатился по щербатому асфальту, крича от боли в позвоночнике. Но пистолет не выронил, встал на колено, сжал рукоятку обеими руками и выстрелил трижды — в направлении вспышки. Загремела крышка мусорного контейнера, шум дождя слился со стоном. Размазанная фигура переместилась по стеночке, прихрамывая, человек побежал прочь. Обернулся, произвел несколько выстрелов, но Турецкий снова откатился. Преступник нырнул в подворотню, Турецкий пустился за ним. Выглянул из-за угла, но тот уже сгинул. Досадуя, Турецкий вылетел из подворотни, готовый стрелять. Преступнику не повезло — окрестные дворы он должен был знать наизусть, но угодил именно в тот, что завершался тупиком! Он метнулся к подъезду, Турецкий выстрелил. Преступник захромал в другую сторону — к кирпичной стене, украшенной толпой мусорных баков. Добежал до стены, обернулся, присел.

— Брумберг, бросай оружие! — крикнул Турецкий. — Хватит уже…

Пуля выбила кирпич за спиной. Турецкий присел, мишень тряслась перед глазами. Он с трудом различал, как Брумберг поднялся, подволок к стене какой-то ящик, взгромоздился на него. Повернулся, выстрелил. Турецкий открыл ответный огонь, стрелял, пока не кончились патроны. Фигура пошатнулась, ящик ушел из-под нее, как табуретка из-под ног висельника, и преступник покатился по земле. Турецкий уже подбегал. Упал на колени, выдернул из кармана тонкий фонарик. Все. По оскаленной физиономии детектива Брумберга молотили капли дождя. Глаза широко открыты, лицо искажено в посмертной гримасе. Одна из пуль попала в живот, другая пробила грудь там, где сердце. Не разучился ты еще стрелять, Турецкий…

Ну что ж, на мусорке этому парню самое место. Борис, лежа в позе зародыша, тяжело дышал.

— Только не говори, что тебе не больно… Вызвал, кого надо?

— Вызвал… Вы разделались со злодеем?

— Разделался…

Борис засмеялся, хотя его корежило от боли.

— Слушай, — вспомнил Турецкий, — не знаю, как у Нагибина, а у меня в машине, как у всякого прилежного автомобилиста, есть аптечка. Я готов извести ее на тебя. Даже ту странную штучку, что используют для проведения искусственного дыхания — изо рта в рот. Пойдем в машину? Ты как?

— Скорее, да, чем нет… — простонал Борис, — вы меня отнесете или самому дойти? Ведь это всего лишь плечо, да?

«Скорая», как всегда, опаздывала. Да и милиция не больно-то спешила. Уже в машине, сделав перевязку товарищу, Турецкий позвонил Нагибину, в двух словах описал сложившуюся ситуацию.

— Олег Петрович, нижайше прошу, прикрой меня. Да, я убил человека и знаю, где должен провести остаток ночи, невзирая на то, что это была самооборона. Но, возможно, уже сегодня ночью… Словом, я должен быть в другом месте. Выручай. С Борисом ничего страшного, жить будет, хотя ранение, похоже, не сквозное.

Он отключил телефон, повернулся к напарнику.

— Борис, в твоей пушке остались два патрона. Одолжишь до утра?

— Да берите, жалко, что ли… — простонал оперативник. — Я вам его в наследство оставлю, дарственную подпишу… Только не уходите, пока кто-нибудь не приедет, хорошо? А то мне одному тут страшно…

В двенадцатом часу ночи Турецкий явился домой — грязный, страшный, смертельно усталый. Приложил палец к губам, предупреждая «бабий плач», стянул с себя одежду. Бормоча под нос, что нуждается в регулярном подкармливании и обильном поливе, потащился в ванную. Помылся, съел кусок мяса, поставил будильник и провалился в крепкие объятия Морфея.

Казалось, и не спал. Окаянный будильник заверещал в третьем часу ночи, Турецкий машинально поднялся, понес чугунную голову на ватных ногах.

— Ну, куда еще?… — простонала Ирина, хватая его за руку. — Какая сволочь поставила будильник?

— Сволочь — это я, — прошептал Турецкий, пропадая в ванной.

Она угрюмо смотрела, как он одевается, застегивает ветровку с капюшоном, достает из-под кепки на полке для шляп пистолет с двумя патронами, прячет в боковой карман, в другой убирает диктофон и вползает в кожаные прочные ботинки.

— Ты куда? — обреченно вымолвила она, когда он взялся за замок.

— Работать, — он поцеловал ее. — Не волнуйся, скоро приеду.

Она смотрела на него, как никогда не смотрела, слезы блестели в глазах. «Можно подумать, я собрался к друзьям, поиграть в русскую рулетку», — недовольно подумал Турецкий и покинул уютное семейное гнездышко.

Машин по городу Москве хватало и ночью. Встречались даже гаишники. Один такой кадр остановил его на пересечении Ярославского шоссе и улицы Красная Сосна, проверил документы, дал подышать в трубочку. Турецкий терпеливо сносил унижения. В три часа ночи он был равнодушным Буддой. Укоризненно покачав головой, инспектор проверил наличие огнетушителя, обрадовался, узрев раскуроченную аптечку. Турецкий молчал, хотя намек был предельно прост. Вздохнув, гаишник пригласил его в свою машину для составления протокола. Писал медленно, явно издеваясь. Турецкий смотрел на часы. Ничего, он успевал.

— Спасибо вам, — сказал он, пряча в карман свежеиспеченное постановление.

— За что же? — насторожился инспектор.

— Вы так профессионально испытывали мое терпение…

Он съехал с Ярославского шоссе, проехал мимо Бабушкинского кладбища, остановился у заброшенного цеха швейной фабрики «Красная зарница», вышел из машины и осмотрелся. Дождь утих, стылая морось царила в воздухе. Бывшая фабрика давно превратилась в свалку металлолома. Пустующие здания, пустыри, загроможденные железным мусором. Бомжи в такую даль не забираются, они предпочитают ютиться поближе к цивилизации.

Турецкий сел в машину, подъехал к основному зданию, от которого сохранился только остов, и оно напоминало гигантский шалаш. Загнал машину за покосившуюся цистерну, чтобы не бросалась в глаза и пешком отправился в здание. Сел на бетонную станину, переложил поближе пистолет, стал ждать.

Он ждал недолго. Небо покрывалось предутренней серостью, когда послышался шум подъезжающей машины. Турецкий сунул пистолет между коленями и сидел, заговаривая головную боль. Он в эту ночь был воистину Буддой…

Приближался джип. Он медленно въехал на пустырь, остановился в нескольких метрах от заброшенного цеха. Водитель заглушил мотор. Видимо, осматривался, куда же это его занесло. Медленно открылась дверь, вышел человек — размытая клякса в предрассветной хмари. Постоял, неторопливо направился к зданию. Пикнула сигнализация. Действительно, вдруг угонят…

В здание вошла женщина. Стройная, среднего роста, крепко сложенная, в длинном плаще. Она помялась, обернулась, сделала еще несколько шагов. Сидящего на станине человека она пока не видела. Сунула руки в карманы, поежилась.

— Здравствуйте, Екатерина Андреевна, — глухо вымолвил Турецкий, включая фонарь. Женщина сощурилась от яркого света, закрыла ладошкой лицо. Он сместил фонарь в сторону. Она убрала руку. Бледная, губы плотно сжаты, волосы небрежно собраны на затылке.

— Кто это?

— Турецкий, — представился сыщик. — Можете называть меня лейтенантом Коломбо.

— Вот черт… — она дернулась, но осталась стоять. Куда тут убежишь? — Я должна была догадаться…

— Пожалуйста, Екатерина Андреевна, выверните карманы. Охотно верю, что у вас нет пистолета, но на всякий случай, как говорится.

Женщина задумалась, выполнила просьбу. Карманы были пусты, за исключением телефона.

— Можете оставить его, — разрешил сыщик. — Спасибо, Екатерина Андреевна. Давайте поговорим. Кстати, ваш сообщник Брумберг уже дает признательные показания.