— Остановитесь, Екатерина Андреевна, я все понял. Понимаю вашу обиду. Вы не стали долго расстраиваться, вспомнили, что у вас на примете имеется частный сыщик, который уже однажды работал на вас. Ну, хорошо, если вам так не терпится узнать странную правду… Ваш муж был застрелен пулей восьмого калибра, выпущенной из пистолета «Браунинг». Днем ранее из того же оружия был застрелен гражданин Пожарский — чиновник Министерства финансов. Последующим днем — художник Кошкин, модный импрессионист. Определенные обстоятельства позволяют утверждать, что стрелял один человек.
— Какие обстоятельства? — голос вдовы задрожал, стал ломаться.
— Стреляли в голову.
— О, боже правый!..
— Все трое, как установило следствие, не были связаны между собой.
— Но я действительно никого из них не знаю…
— Возможно, их знал ваш муж, хотя утверждать не берусь. Вот вам тайна следствия, Екатерина Андреевна, которой я неразумно с вами поделился. Надеюсь, больше вы не будете пристраивать за мной частных ищеек?
— Я ведь обещала…
— Вам стало легче после того, как вы узнали все, что знаю я?
— Признаться, нисколько, Александр Борисович. Вы меня озадачили. Постараюсь выяснить, не было ли у моего мужа чего-нибудь с этими людьми…
«Будем надеяться, они не посещали один гей-клуб», — подумал Турецкий.
— Только ради бога, Екатерина Андреевна, не мешайте следствию. Всего вам доброго.
Его окликнули, когда он садился в машину. Проклиная свою неосторожность — ведь точно когда-нибудь схлопочет пулю, и объясняй потом в морге соседу по полке, что ты ворон ловил, — он дружелюбно улыбнулся и раскланялся перед выходящей из машины Татьяной Вениаминовной.
Женщину сегодня было не узнать. Вчерашняя пьяная вульгарная особа предстала утонченной светской дамой, несущей траур не на словах, а на деле. Бледная кожа, темный облегающий брючный костюм, густые волосы тщательно вымыты, уложены и залиты лаком, сохраняющим форму. На безымянном пальце правой руки поблескивало скромное обручальное колечко. Причину этого феномена выяснять, видимо, не стоило, можно и так догадаться.
— Здравствуйте, Александр Борисович, — приветливо, хотя и несколько глуховато сказала дама.
— И вам здоровьица, — снова поклонился Турецкий. — Вот, забежал к вам, знаете ли, хотел продолжить нашу вчерашнюю беседу.
— Ну, так пойдемте, — уверенности в ее словах не было, и он решил не злоупотреблять гостеприимством.
— Поздно уже, Татьяна Вениаминовна, — он вскинул руку с часами, — да и примета недобрая — возвращаться. Если не возражаете, давайте здесь поговорим. Или торопитесь?
— А там, — она кивнула подбородком в сторону дома, — кто-нибудь есть?
— Полный комплект, — улыбнулся Турецкий, — Павел ждет вашего прихода, домработница Галина драит полы. Я поговорил с ними в ваше отсутствие, надеюсь, ничего страшного?
— Без проблем, я ведь не адвокат, чтобы присутствовать при беседе с моим сыном. Надеюсь, беседа протекала в мирном ключе?
— О, да…
— Странно, — нахмурилась вдова, — Галина до обеда не собиралась приезжать…
Турецкий перехватил встревоженный взгляд. Но ничего не сказал. А она ничего не спросила. Но тень сомнения и неуверенности улеглась на чело скорбящей дамы: мол, не выпустила ли она чего-то из-под контроля?
— Ездили по делам, Татьяна Вениаминовна?
— Какие там дела, просто сил уже нет сидеть в четырех стенах. Нализалась вчера, как последняя алкоголичка… Вы уж простите меня, я, наверное, вела себя не вполне адекватно…
— Нормально вели, — возразил Турецкий, — все в порядке, Татьяна Вениаминовна. Существует множество людей, которые пьют без повода, от нечего делать…
— Я знаю, — улыбнулась женщина. — От нечего делать пьют только недалекие люди. Умный человек всегда найдет причину.
— Да уж, что ни говори, а причина у вас есть. Не обращайте внимания, Татьяна Вениаминовна. Хорошо прогулялись?
— Прическу сделала, — она посмотрела на него как-то виновато. — А еще заехала в химчистку, забрала вещи, которые мы с Георгием сдавали две недели назад, — она кивнула на багажник. — Я просто забыла про них.
— Так и держите, Татьяна Вениаминовна. Не надо хандрить. Депрессия и алкоголь до добра не доведут, знаю по собственному горькому опыту. Прошу прощения, но я не все вам вчера рассказал. Вернее, я вам ничего не рассказывал, слушал вас. Помните, я спросил у вас, знакомы ли вам фамилии Кошкин и Эндерс?
Женщина пожала плечами.
— Мне стыдно, Александр Борисович, но я ничего такого не помню. Видимо, я ответила, что не знаю таких лиц?
— Совершенно правильно, вы так и ответили.
— И немудрено. Я их точно не знаю.
Несколько минут Турецкий приглушенно повествовал. О людях, павших смертью, о недопустимости случайных совпадений, о пулях восьмого калибра, которые, как отпечатки пальцев, строго индивидуальны и многое могут рассказать. «К сожалению, не все», — подумал он и грустно посмотрел, как Татьяна Вениаминовна с такой же грустью смотрит на него.
— Ваш вид производит серьезное впечатление, детектив, — тихо сказала вдова. — Не буду уточнять, не путаете ли вы чего-нибудь… Хотите сказать, в этом городе есть точно такая же вдова, которая точно так же пытается жить дальше?
— И девушка двадцати девяти лет, потерявшая жениха.
— Все это очень странно. Даже более чем странно. Вряд ли смогу вам чем-то помочь. Скажите, вы будете держать меня в курсе?
— Я постараюсь, Татьяна Вениаминовна. А вас попрошу еще раз хорошенько поработать головой. Сядьте, поразмыслите. Приветствуются любые воспоминания, способные вывести дело на новый виток.
— Не уверена, что окажу вам неоценимую услугу. Впрочем, посмотрим, Александр Борисович. Чего только не случается в этой жизни. Очень жалко, что следствие топчется на месте…
Он погружался в какое-то зловонное болото. Истина таилась где-то недалеко, а он не мог выбраться из порочного круга, продолжая общаться с одними и теми же людьми. Роль психолога и «семейного» психотерапевта начинала откровенно надоедать. Общение с людьми, призванными выполнять ту же работу, что и он, лишь усилило раздражение. Позвонил Нагибин, сообщил, что в Союзе художников царят тишь да гладь, никого не найти, но удалось выяснить у секретарши, что Роман Кошкин членом Союза художников не являлся, хотя упомянутая организация, в знак сострадания и признания заслуг живописца, и выделила на его похороны некую сумму. Предоставить информацию о творческом наследии автора секретарша не может, поскольку таковой не владеет.
— Копаем дальше, Александр Борисович, — вздохнул Нагибин. — Или имеются особые поручения?
— Особых нет, — проворчал Турецкий, — оставайтесь на связи, диггеры вы мои. Борис с тобой, Олег Петрович?
— Отозвали Бориса, — фыркнул следователь. — У них сегодня в управлении коноплю сжигают. А поскольку Борис принимал в добыче этого продукта деятельное участие, без его присутствия обойтись не могут.
— Замечательно, — обрадовался Турецкий, — передай ему, что коноплю следует сжигать в закрытом помещении, находясь при этом внутри. И следить, чтобы выгорело все без остатка. Иначе смысл?
— Хорошо, я передам, — усмехнулся Нагибин. — А еще начальство бушует. Звонил лично заместитель прокурора Москвы, грязно ругался. О, вы бы слышали эту пламенную речь. В его представлении, на раскрытие тройного убийства город бросил лучшие силы милиции и прокуратуры…
— А разве не так?
— Издеваетесь, — констатировал Нагибин. — Хотите знать, что он сказал?
— Ну, скажи.
— Маты опустить?
— Опусти.
— Он промолчал. Я уверил господина заместителя прокурора, что в деле появились зацепки, и не сегодня-завтра все благополучным образом разрешится.
— Неужели? — изумился Турецкий и выключил трубку, чтобы не выбрасывать деньги на ветер.
В центре Москвы, как всегда, никто никуда не ехал. Ни назад, ни вперед, и что особенно противно, повсюду знаки, запрещающие остановку, а также люди с полномочиями, следящие за тем, чтобы жизнь автомобилистов стала еще невыносимее. Только в три часа дня он нашел клочок безумно дорогой московской земли, куда приткнул машину, а дальше снова двинул пешком, благо до нужного дома было уже не семь верст с крюком.
