Никки приветствовал его слабой улыбкой.
– От нас нет никакого покоя, Гринлоу! – заметил юноша.
– Совершенно верно, мастер Ник, но мне очень жаль видеть вас в таком состоянии, – отозвался доктор и начал разматывать бинты. – И в какую же историю вы попали на сей раз?
– Будь я проклят, если знаю, – признался Никки. – И мне не было бы до этого никакого дела, если б я попал в того типа!
– Барроу нес какой-то вздор насчет французов. Это что же, был взломщик, сэр?
– Да, разумеется, – подтвердил Никки, метнув предостерегающий взгляд на Элинор. – Ну, что скажете? Это ведь всего лишь царапина, верно?
– Да, вы родились под счастливой звездой, сэр, как я уже говорил вам неоднократно, – откликнулся Гринлоу, открывая саквояж с инструментами устрашающего вида.
– Да, когда я упал с крыши конюшни и сломал ногу, – согласился Никки, с некоторой опаской наблюдая за приготовлениями доктора. – Что вы намерены со мной делать, мучитель?
– Я должен извлечь пулю, мастер Никки, вследствие чего, боюсь, причиню вам некоторую боль. Могу я вас попросить, мадам, принести мне горячей воды?
– Вода уже здесь, – ответила Элинор, поднимая медный тазик, стоявший перед камином, и надеясь, что выглядит не так отвратительно, как себя чувствует.
Но и она, и Никки мужественно вынесли суровое испытание, проявив большое присутствие духа; девушка – потому что отвела глаза от рук доктора, когда тот взялся за рану, а Никки – потому что стиснул зубы и напряг мускулы. Гринлоу подбадривал обоих неспешным разговором о всяких пустяках, но они благополучно пропустили его слова мимо ушей. Элинор с радостью убедилась, что действует он быстро и умело. Пуля засела неглубоко и вскоре была извлечена, рана промыта и обработана целебным бальзамом. Гринлоу ловко забинтовал ее, отмерил порцию сердечного средства и заставил Никки проглотить его.
– Ну вот, теперь с вами все будет в порядке, сэр! – сказал доктор, укрывая своего пациента одеялом до подбородка. – Я не стану пускать вам кровь.
– Только этого мне не хватало! – слабым голосом отозвался неисправимый Никки.
– По крайней мере, до завтрашнего дня, – мрачно пообещал ему Гринлоу.
Поманив за собой Элинор, доктор вышел из комнаты, дал ей некоторые указания, сообщил, что, поскольку Никки, скорее всего, крепко проспит несколько часов подряд, она тоже может вернуться в постель, и, пообещав посетить их после обеда, отбыл восвояси. У Никки в самом деле уже закрывались глаза, поэтому, заперев на всякий случай дверь в комнату, в которую выходила потайная лестница, Элинор вернулась к себе в спальню, где вновь легла в постель.
Однако заснула девушка не скоро. Даже оставив в стороне отчаянное поведение юноши, она была не на шутку встревожена повторным появлением таинственного незнакомца. Стало очевидно, что он действительно хотел забрать что-то из Хайнунз, и, поскольку его поступок свидетельствовал о том, что он не остановится ни перед чем, дабы получить желаемое, перспектива остаться в доме еще на некоторое время начисто лишала Элинор самообладания. Шуршание мышки, пробежавшей по полу, напугало ее чуть ли не до полусмерти, и она еще долго не могла заснуть, напрягая слух и пытаясь расслышать посторонние звуки. Когда же сон наконец сморил девушку, ей снились кошмары, а утром она проснулась, чувствуя себя совершенно разбитой и нисколько не отдохнувшей, да еще сверх всякой меры разгневанной на Карлайона за то, что он поместил ее в Хайнунз.
Никки, сидя на постели, с аппетитом завтракал; казалось, он вполне оправился от вчерашних злоключений. Миссис Барроу сделала ему перевязь для левой руки, так что всякий раз, когда он мог обходиться без ее помощи, юноша продевал руку в перевязь, чтобы экономке было приятно. Он тоже размышлял над событиями прошедшей ночи и приветствовал Элинор неожиданным соображением, что незваный ночной гость был французским шпионом.
– Шпион! – воскликнула девушка. – О нет, только не это!
– Точнее, один из агентов Бони[30], – поправил себя Никки. – Джон говорит, что у него их много, да и у нас в стране их полно.
– Однако что могло понадобиться французскому агенту от твоего кузена?
– Не знаю и, говоря по правде, я никогда бы не подумал, что Евстасий мог быть кому-нибудь полезным, – ответил Никки. – Но теперь готов биться об заклад, что именно так оно и было! – Он вгрызся в кусок холодной телятины и невнятно продолжал с набитым ртом: – Смею предположить, мы еще увидим того типа, причем очень скоро. Судя по всему, мы с вами столкнулись с чем-то по-настоящему грандиозным!
Было совершенно очевидно, что подобная перспектива не вызывает у него ничего, кроме неподдельного энтузиазма. А вот Элинор отнюдь не разделяла воодушевления Никки. Чувствуя, как по спине у нее пробежал холодок, она сказала:
– Не говори так! Если это правда, то мне даже страшно представить, что с нами может случиться в этом ужасном доме!
– Как раз об этом я и думал, – кивнул Никки, щедрым слоем намазывая горчицу на очередной кусок говядины. – Все что угодно! Словом, я остаюсь здесь!
– Но я не останусь здесь ни за какие блага! – язвительно заявила Элинор. – У меня нет ни малейшего желания вести жизнь, полную таких приключений!
– Вы разве не хотите поймать одного из агентов Бони? – поинтересовался Никки так, словно не верил своим ушам.
– Ничуть. А если бы и поймала, то не знала бы, что с ним делать. Хотя нет, знаю! Посадила бы твою ужасную собаку сторожить его!
– Да уж, мой пес сторожил бы его как нельзя лучше, не так ли? – во весь рот ухмыльнулся Никки. – Ох, кузина Элинор, не могли бы вы оказать мне любезность и выпустить беднягу из денника? Я говорил об этом Барроу, но тот отказался наотрез. Он такой трус, оказывается!
– А собака меня не укусит? – спросила Элинор.
– С чего бы это моему псу вас кусать? – подбодрил девушку Никки. – Только не отпускайте его далеко! Мне бы очень не хотелось, чтобы чертовы сторожа сэра Мэттью подстрелили его.
– А вот я была бы не против, – заявила Элинор и отправилась выпустить пленника.
Как выяснилось, Баунсер даже не помышлял о том, чтобы укусить ее. Он приветствовал девушку как свою благодетельницу, с которой был разлучен на долгие годы. Пес несколько раз подпрыгнул, пытаясь лизнуть ее в щеку, пронзительно и визгливо залаял, отчего у нее заложило уши, трижды обежал конный двор и наконец притащил девушке громоздкую ветку, которую, по его убеждению, она должна была бросить ему, чтобы он принес ее обратно. Однако Элинор отказалась играть с ним в эту игру, справедливо заподозрив, что развлечение может продолжаться до бесконечности и вместо этого позвала пса следовать за ней в дом. Подхватив с земли свою ветку, он потрусил рядом с ней. Баунсер занес бы палку прямо в холл, если бы девушка не помешала ему. Поскольку пес остался глух ко всем увещеваниям Элинор бросить ее, девушка просто ухватила ветку за один конец и стала тянуть на себя, пытаясь вырвать. Обрадовавшись тому, что она предложила ему забаву, которую он знал и любил, Баунсер с воодушевлением принялся играть в «перетягивание каната», время от времени кровожадно порыкивая и яростно виляя хвостом. К счастью, поскольку Элинор не могла составить ему конкуренцию, в этот момент из-за угла особняка показался грум, и Баунсер, заприметив его, отпустил ветку, дабы загнать бедолагу обратно. Элинор поспешно зашвырнула палку в густые колючие кусты. Вскоре Баунсер вернулся к девушке с довольным видом пса, исполнившего свой долг, уселся перед ней и склонил голову набок, вопросительно глядя на нее. Он снизошел до того, чтобы сопроводить ее в дом, хотя явно остался невысокого мнения о ее умственных способностях, раз она предпочла сидеть взаперти в такое славное утро. Но когда она привела его наверх, в комнату Никки, пса охватила неподдельная радость при виде хозяина, которого он не видел целых десять часов. Он, запрыгнув на кровать, принялся визжать и скулить попеременно, в экстазе облизывая лицо Никки. После чего, призванный наконец к порядку, вновь спрыгнул на пол и простерся у огня, часто и шумно дыша.
