Была свадьба, вопреки пожеланиям моего друга отметить бракосочетание скромно и в семейном кругу, молодая баронесса созвала едва ли не три сотни гостей, выписала из Лондона, Парижа и Мюнхена самых известных музыкантов и артистов. Она отплясывала и развлекалась с ними до самого рассвета. А мой пунктуальный друг в гордом одиночестве отправился в опочивальню - как всегда, в десять часов вечера, строго по расписанию дня...

Барон и Бернардина-Якобина стали жить вместе. Но этой девице мой постаревший друг был не нужен, ее манили только его деньги, его поместье, его всемирная слава путешественника и правдолюбца. Не сошлась новая баронесса и с домочадцами Карла Иеронима. Феофил, сын барона Мюнхгаузена от первого брака, сквозь зубы называл ее "мамашей Берни".

Душевного тепла и участия мой друг барон от своей второй супруги так и не получил, быстро разочаровался в ее женских прелестях, и уже в мае 1794 года мы сорвались из Боденвердера в новый тур путешествий и приключений. В этом "галопе по Европе" мы и встретили в декабре 1794 года в Париже шотландского архитектора, механика, изобретателя и оружейника Карла Чарльза Гаскойна.

3.2

Впрочем, встреча была не случайной. Гаскойну нужен был именно барон Мюнхгаузен. К тому времени Карл Чарльз уже четыре года жил в России, лишь изредка наведываясь по делам в родную Европу. Шотландец поставил своей целью открыть чугунолитейный завод где-то на юге, в так называемой "Дикой степи". В Санкт-Петербурге никто толком не знал тех мест, и кто-то из придворной челяди присоветовал Гаскойну обратиться за консультацией к Мюнхгаузену - барон, мол, носится по белому свету на пушечных ядрах, знает всех и вся, и уж он-то непременно поможет отыскать оптимальное место для заводика по производству этих самых пушечных ядер. Гаскойн внял совету и после множества неудачных попыток пересечься с Мюнхгаузеном, таки настиг барона в самый канун Нового года на рождественском карнавале в столице благословенной Франции.

Карл Иероним выслушал сбивчивую от волнения речь Карла Чарльза и дал свое согласие: многие годы назад именно через просторы "Дикого поля" мы возвращались из турецкого плена, и оба знали те места, как свои пять пальцев. Конечно, за полста лет в тех краях многое могло измениться, но сама местность-то осталась. И вообще, почему бы на закате дней не пройтись вновь "по тропинкам молодости и боевой славы"?

Мы провели необходимые приготовления и вместе с Гаскойном и его компаньонами джентльменами Артуром Чебом и Джоном Еном сразу после новогодних празднеств отправились в новую экспедицию.

В середине февраля 1795 года, обогнув морским путем всю Европу на арендованной каравелле "Пендюклякль", наша уже сдружившаяся за недели плавания по морям и океанам пятерка высадилась в Крыму, в порту Феодосии, и, не мешкая, купив три кареты для пассажиров и груза, отправилась дальше, на север. Кроме карет у нас с собой была довольно больших размеров пушка, установленная на колесном лафете, и небольшой запас ядер - как утверждал Гаскойн для "динамических испытаний" новой модели артиллерийских орудий. Пушку на колесах мы прицепили к хвостовой карете.

Кстати, здесь же, в Феодосии, Карл Иероним приобрел большую партию абрикосовых косточек - чуть ли не три пуда. На наш вопрос - зачем нам в дороге сия обуза? - ответствовал:

- Для проведения селекционных опытов. Мне кажется, что там, в диких степях, крымские абрикосы прекрасно приживутся!

Весна в том году выдалась необычно ранней, холодной и дождливой. Дороги превратились в болотистое месиво не только от таяния снегов, но и от немыслимого количества осадочных вод. Мы ползли вперед с черепашьей скоростью, то и дело увязая в грязи и утопая в многочисленных лужах едва ли не на всю высоту колес наших экипажей. Иногда приходилось выбираться из карет прямо под холодный дождь и на пронизывающем до самых костей ветру выталкивать наш транспорт из очередной залитой буро-коричневой жижей каверны. Ветер буквально валил с ног и едва не рвал в клочья промокшую насквозь одежду. Небо, казалось, в любой момент готово было обрушиться на наши головы темным и вогким потолком сизых, как нос запойного пьяницы туч. Единственной радостью в пути на север к "диким полям" был запас вин и оптимистические рассказы пыхающего трубкой барона о наших былых похождениях. По выражению, застывшему на лицах Гаскойна, Чеба и Ена можно было с легкостью убедиться, что ни сам Карл Чарльз, ни его молодые компаньоны ни на йоту не засомневались в выборе консультанта и провожатого для путешествия в загадочные "дикие поля".

Глава четвертая. Самое то, или любви все возрасты покорны

4.1

Так мы ехали и ехали, и вот вечером восьмого дня месяца марта 1795 года выехали всем нашим обозом к неширокой речушке под названием Лугань. С ходу форсировали водное препятствие, приведя в полнейшее звуковое неистовство полчища местных лягушек, стали искать ночлег и вскорости оказались у маленького поселения под смешным названием Каменный Брод. Полвека назад, когда мы с Карлом Иеронимом проезжали именно эти места, никакого поселения в этом месте еще не было.

Гаскойн, который в Британской королевской библиотеке хорошо теоретически подковался для путешествия в "дикие поля", рассказал нам историю происхождения этого названия:

- Лет двести назад со стороны Черного моря в Москву ехал некий итальянский скульптор - тогдашний московский царь захотел воплотить свой образ в камне и пригласил зарубежного специалиста. На берегу Лугани итальянец и сопровождающие его лица решили сделать привал на несколько дней для отдыха - уж очень утомила их дорога. Тут-то итальянский мастер и обнаружил на берегу реки гигантский природный камень. Местные проводники утверждали, что давным-давно эта громадина неким образом упала с неба. Что увидел в камне итальянский мастер - неведомо, но он споро взялся за дело и уже через несколько дней, аккурат перед самым отъездом путешественников на север, в степи возвышался некий монумент, который сам маэстро из Рима нарек "Каменный бред". Многие годы скульптура, изображающая непонятно что, так и простояла на берегах реки, пока практичные казаки, прибывшие сюда откуда-то из днепровского запорожья лет этак сорок назад, не решили устроить именно в этом месте реки Лугань переезд. Ну, а строительного материала для будущей переправы было в округе не слишком много. Вот тогда-то и решили расколоть "Каменный бред" на отдельные глыбы и ими выложить дно небольшой речушки. Саму же выстроенную таким вот образом транспортную артерию стали со временем называть уже не Каменным бредом, а Каменным бродом. Потом, когда тут возникло постоянное поселение, название переправы постепенно перешло и на него.

На окраине поселения мы обнаружили небольшую "корчму" - что-то вроде степной таверны, - и решили перекусить в ней, а если там найдутся гостевые покои - то и переночевать. Хозяин заведения - невысокий, плотный, с длинными усами и модной местной прической "оселедец", - встретил нас самым душевным образом. Ужин начал тут же готовиться, ночлег же добрый тавернщик из бывших "козакив" обещал нам в собственном каменном доме, который был буквально в двух шагах от приютившего нас питейного заведения.

- Что желает выпить честная компания? - поинтересовался хозяин, когда мы - Карл Иероним, Гаскойн, Чеб, Ен и я - уселись за длинный деревянный стол. - В наличии имеются крымские и молдавские вина, московская водка "Столичная" и приморский коньяк "Шустов".

- О, найн! - вскричал мой друг барон и замотал головой. - Никаких вин и коньяков! Хозяин, у вас есть...

Карл Иероним сделал паузу, глубокий вдох и по слогам произнес:

- Пер-цов-ка?

Брови тавернщика изогнулись, как спины двух встретившихся мартовских котов, губы расплылись в широкой улыбке: