Однако в половине пятого зазвонил мой внутриофисный телефон, и на другом конце провода был Вэл.

– Зайдите и заберите ваши бумаги, – сказал он. – Генри говорит, что целиком полагается на ваше решение. Так что пан или пропал – решать вам.

Первый раз появившись на Королевских скачках в Аскоте, человек, в зависимости от его взгляда на мир, испытывает либо восторженное изумление, либо пуританское негодование. Либо душа воспаряет при виде изумрудных травяных дорожек, бесчисленных цветников, ярких платьев, игривых шляп и элегантных мужчин в пристойно-сером, либо возмущается презренным мотовством, легкомыслием и клеймит позором шампанское с земляникой, пока в мире кто-то голодает.

Я, несомненно, принадлежал к жизнелюбам: и по воспитанию, и по наклонностям. Так уж случилось, что Королевские скачки в Аскоте были единственным событием в мире скачек, из которого мои родители неизменно исключали меня. Три из четырех дней праздника детей на Королевскую трибуну не допускали, а мать в данном случае интересовали не столько ставки, сколько возможность повращаться в обществе. Школа, твердо повторяла она каждый год, должна быть на первом месте; правда, в другие дни эта строгость как-то забывалась. Так что я испытывал ощущение двойного праздника, проходя через ворота в воскрешенном отцовском наряде и прокладывая путь через возбужденную толчею к указанной верхней закрытой трибуне.

– Добро пожаловать на представление! – бодро сказал Гордон, вручая мне бокал с пузырящимся напитком, а Джудит в желтом шелке, мурлыкая от удовольствия, воскликнула:

– Ну, разве не здорово?

– Изумительно.

Я и вправду так думал. Загоревший и поздоровевший Гордон представил меня хозяину ложи:

– Дисдэйл, это Тим Эктрин. Он работает в банке. Тим – Дисдэйл Смит.

Мы обменялись рукопожатием. Рука Дисдэйла была пухлая и горячая, как и его тело и лицо.

– Рад познакомиться, – сказал он. – Вам уже нашли? Отлично. Знакомы с моей женой? Беттина, солнышко, поздоровайся с Тимом.

Он положил руку на талию девушки более чем вдвое моложе его самого. На девушке было обтягивающее белое в черный горошек платье, низко вырезанное на груди и спине. Еще была широкая черная шляпа, прекрасная кожа и нежная, отработанная улыбка.

– Привет, Тим, – сказала она. – Я так рада, что вы пришли!

Ее голос, по-моему, походил на все остальное: эффектный, хорошо поставленный, неестественно мелодичный и все-таки еле заметно отдающий сточной канавой.

Сама ложа была приблизительно пять на три ярда, большую часть ее занимал обеденный стол на двенадцать персон. Одну стену целиком заменяло окно с видом на зеленый скаковой круг; за стеклянной дверью начинались ступени, ведущие вниз на обзорный балкон. Стены ложи были по-домашнему обиты бледно-голубой рединой; пушистый голубой ковер, розовые цветы и картины создавали атмосферу роскоши, на что ушло гораздо меньше средств, чем могло показаться. В ложах, в которые я по пути заглядывал, стены большей частью были покрашены строителями в универсальный маргариновый колер, и я мимоходом прикинул, у кого из них такой хороший вкус – у Дисдэйла или у Беттины.

Генри Шиптон и его жена стояли в проеме балконной двери, глядя один внутрь, другая наружу, как двуликий Янус. Генри приветствовал меня через всю комнату, приподняв бинокль, а у Лорны, как всегда, был такой вид, словно она заметила чью-то оплошность.

Лорна Шиптон, высокая, невыносимо самоуверенная и одетая этим цветистым днем в глухое серое платье от дорогого портного, была женщиной, от которой презрение струилось, как поток. Казалось, она не знала, что слова могут ранить, и не видела причин не обнародовать во всеуслышание невеликодушные мысли. Я встречал ее примерно столько же раз, сколько и Джудит Майклз, и по большей части в тех же обстоятельствах, и если я подавлял в себе любовь к одной, то по отношению к другой мне приходилось скрывать раздражение. Естественно, судьба распорядилась так, что из них двоих именно Лорна Шиптон оказалась моей соседкой по столу.

Остальные гости прибыли после меня. Дисдэйл и Беттина приветствовали их возгласами и поцелуями, потом устроили что-то вроде общего невнятного представления, но имена были незамедлительно забыты. Дисдэйл решил, что будет меньше толкотни, если все усядутся, так что занял свое место во главе стола, а Гордон сел напротив, спиной к окну. Когда оба устроили вокруг себя своих гостей, оказалось, что два места свободны: одно рядом с Гордоном, одно с края Дисдэйла.

Лорна Шиптон сидела справа от Гордона, затем я; слева от него было свободное место, потом Генри, за ним Джудит. Девушка справа от меня почти все время просидела отвернувшись, разговаривая с пригласившим ее Дисдэйлом, так что, хоть я хорошо изучил ее спину и плечо в голубом шифоне, я так никогда и не узнал ее имени.

Смех, болтовня, изучение расписания заездов, то и дело наполняемые бокалы; Джудит в шляпе с желтыми шелковыми розами; Лорна, извещающая меня, что моя визитка выглядит несколько тесноватой.

– Осталась от отца, – пояснил я.

– Очень глупый человек!

Я вытаращил на нее глаза, но она явно не собиралась меня оскорблять, она просто выразила свое мнение.

– Прекрасный день для скачек, – сказал я.

– Вы должны были быть на работе. Вы знаете, что вашему дяде Фредди это не понравится. Я уверена, что, когда он выручил вас, он поставил условие, чтобы вы и ваша мать держались подальше от ипподромов. А вы снова здесь! Это плохо, очень плохо. Я, разумеется, обязана буду ему сообщить.

Меня всегда поражало, как Генри ее терпит. Да и всех, кого ни возьми, поражало, как он на ней женился. Однако он, по супружеской привычке, уловил голос жены с другого конца стола и дружелюбно пояснил:

– Фредди знает, что Тим здесь, дорогая. Мы с Гордоном добились, как говорится, временной отмены обета. – Он с улыбкой подмигнул мне. – Гнев Господень предотвращен.

– О-о! – разочарованно протянула Лорна Шиптон, и я заметил, что Джудит с трудом удерживается от смеха.

Дядя Фредди, экс-вице-председатель, ныне в отставке, еще настолько принадлежал к банку, что там всегда чувствовалось его незримое присутствие. Я знал, что он имеет обыкновение два-три раза в неделю звонить Генри и выяснять, как идут дела; но лишь из накопившегося интереса, а не из желания вмешаться. И конечно, однажды настояв на своем, он больше никогда не вмешивался в жизнь матери и мою.

В этот момент прибыл последний гость Дисдэйла. Было такое впечатление, что его появление сопровождается пением незримых фанфар; он вошел немного театрально, точно ожидая торжественной встречи и сознавая свое право на нее. Дисдэйл вскочил на ноги, приветствуя гостя, и дружески хлопнул его по спине:

– Кальдер, вот здорово! Знакомьтесь, это Кальдер Джексон.

Последовали восхищенные взвизги гостей Дисдэйла и вежливые улыбки гостей Гордона.

– Кальдер Джексон! – Дисдэйл оглянулся на стол. – Вы знаете, он просто волшебник. Возвращает лошадей к жизни. Да вы, должно быть, видели его по телевизору.

– О да, – отозвался Гордон. – Разумеется.

Дисдэйл просиял и вернулся к гостю, который с показной скромностью упивался комплиментами.

– Кто это, он сказал? – вопросила Лорна Шиптон.

– Кальдер Джексон.

– Кто?

Гордон покачал головой, явно неосведомленный. Он вопросительно поднял брови, обернувшись ко мне, но я также незаметно качнул головой. Однако мы прислушались и вскоре поняли.

Кальдер Джексон был невысокий человек с прической, рассчитанной на то, чтобы ее замечали. Рассчитанной в буквальном смысле, как я догадывался. Темные кудри, оттененные благородной сединой, у шеи были сострижены на нет, но свободно и мягко спадали с макушки на лоб; борода узкой каймой росла от висков по всей линии подбородка. Борода тоже была густая и вьющаяся, но почти белая от седины. Анфас его обветренное лицо было обрамлено кудрями; в профиль он выглядел так, будто носил шлем. «Или ведерко для угля», – непочтительно подумал я. В любом случае раз увидишь, никогда не забудешь.