– Не беспокойтесь, – сказал Генри, – вы это заслужили. – Он поднялся и церемонно пожал всем руки. – Ваше назначение официально состоится первого ноября, ровно через неделю. Тогда мы пригласим вас на краткое собеседование в зале заседаний, а потом на ланч.

Они оба должны были понимать, насколько глубоко я счастлив, и сами, казалось, были довольны. Аллилуйя, подумал я. Я сделал это. Я попал сюда… Я начал честно.

Гордон вышел вместе со мной к лифту, все еще улыбаясь.

– Они несколько месяцев не могли решиться, крутили то так, то эдак, – сказал он. – С тех пор как вы приняли мои дела, когда я заболел. И вот сегодня утром я рассказал им про ваши новости от мультипликатора. Кое-кто заявил, что это просто везение. Я объяснил им, что вам последнее время слишком часто везет, чтобы это было просто совпадением. Так что вы здесь.

– Не знаю, как благодарить вас…

– Это ваша заслуга.

– У Джона будет припадок.

– Вас его зависть не заденет.

– Просто мне это не нравится, – сказал я.

– А кому нравится? Глупый человек, он сам портит свою карьеру.

Гордон самолично известил весь офис, и Джон, побледнев, на негнущихся ногах покинул комнату.

Неделей позже я неуверенно принял официальное назначение, а также приглашение на первый ланч и через несколько дней, как водится, привык к новому обществу и к более высокому уровню осведомленности. В отделах узнают о решениях, которые уже приняты; в обеденном зале узнают о решениях, которые будут приняты.

– Наше ежедневное совещание, – пояснил Генри. – Гораздо легче, когда каждый может просто сказать, что думает, и никто не подает докладных записок.

На обеде обычно присутствовали от десяти до пятнадцати директоров, хотя при крайней необходимости продолговатый овальный стол мог вместить двадцать три человека – весь личный состав. Люди то и дело исчезали к телефону и по делам. Сделки, покупка и продажа акций были первой необходимостью, еда – второй.

– По средам всегда подают барашка, – говорил Генри у буфета, выбирая себе пару постных котлет и гарнир. – Цыплята по вторникам, бифштекс по четвергам. – Генри никогда не ест жареного.

Каждый день в начале обеда подавался прозрачный бульон, в конце – фрукты и сыр. Спиртное – по желанию, но желающих было немного. Тому не следует иметь дело с миллионами, кто усыпляет свои мозги, говорил Генри, попивая неизменную минеральную воду. Все это резко отличалось от доморощенных сэндвичей на моем столе.

В разоблачении «бумажных» компаний, которым банк ссужает деньги из пяти процентов, я не преуспел, и об этом дипломатично молчали, однако Вэл и Генри, как мне было известно, разделяли мою точку зрения, считая, что причиной доноса была злоба, а не факты.

Я провел несколько дней в большом помещении в тылу нашего этажа, где вершилась техническая часть банковских операций. Там на огромном пространстве (ковер на этот раз был серым) ряд за рядом громоздились длинные столы, поверхности которых ломились от телефонов, калькуляторов и компьютеров.

Отсюда исходили чеки на проценты, выплачиваемые вкладчикам, которые ссужали нам деньги, чтобы мы, в свою очередь, ссужали их всяким «Домашним пирожкам „Райское наслаждение"» и «Очистке стоков» в Норфолке. Сюда приходили проценты, которые платили нам пирожки, стоки и мультипликаторы и еще десять тысяч таких же клиентов. Машинки трещали, телефоны звонили, люди бегали туда и сюда.

Большей частью здесь работали девушки, и для меня оставалось загадкой, почему так мало женщин среди управляющего персонала. По словам Гордона, причина была в том, что немногие женщины хотели бы посвятить всю свою жизнь деланию денег, а Джон (в те дни, когда он еще разговаривал со мной) сказал с типичным презрением, что они предпочитают их тратить. Как бы то ни было, в Банковских Операциях не было женщин-менеджеров; в правлении их не было вообще.

Несмотря на это, моим лучшим помощником в выслеживании мошенника оказалась рыжекудрая головка по имени Патти, которая, как и многие ее коллеги, посчитала статью в «Что Происходит…» личным оскорблением.

– Никто не может провернуть такое у нас под носом! – горячилась она.

– Боюсь, что кое-кто может. Вы же знаете, что может. Вас никто не упрекнет, если вы этого не заметили.

– Ладно… С чего начнем?

– Со всех, кто занимал у нас деньги под фиксированную ставку в пять процентов. Или, может быть, четыре процента, или пять и семь десятых процента, или шесть, или семь. Как знать, насколько правдива эта цифра?

Она расстроенно взглянула на меня широко расставленными янтарными глазами.

– Но мы их так не сортировали.

Сортировали, она имела в виду, на компьютере. К каждой трансакции прилагался договор, который сам по себе мог в первоначальном виде варьироваться от одной-единственной полоски бумаги до контракта в пятьдесят страниц, и в каждом договоре обязательно говорилось, по какой ставке взимались проценты, например два сверх текущего тарифа. Тысячи подобных договоров были введены в компьютер и хранились на дисках. Можно было обратиться к любой сделке по ее идентификационному номеру, или по алфавиту, или по дате заключения, или по сроку выполнения обязательств, или по числу, на которое назначена очередная выплата процентов, но если вы запросите компьютер, кто какие проценты платит, вы получите чистый экран – это процессор по-своему пренебрежительно от вас отплюется.

– Вы не сможете рассортировать их по процентным ставкам, – сказала Патти. – Ставки скачут вверх-вниз, как качели.

– Но ведь должны быть еще ссуды, проценты с которых сохраняются на фиксированном уровне.

– В общем, да.

– Так что, когда вы заносите новые процентные ставки, компьютер, соответственно, корректирует проценты почти по всем ссудам, но не трогает те, что с фиксированными ставками.

– Думаю, это правильно.

– Так что где-то в компьютере должен быть код, который говорит ему, когда не надо трогать ставки.

Она прелестно улыбнулась, предложила мне немного потерпеть и через полдня предъявила бодрячка-программиста, которому мы и объяснили проблему.

– Ну да, есть такой код, – сказал он. – Я сам его и ввел. Вам нужна программа, которая напечатает все ссуды, помеченные этим кодом. Так?

Мы закивали. Он полчаса просидел над листком бумаги, терзая изжеванный карандаш, а потом скоренько набрал что-то на компьютере, с явным удовольствием давя на клавиши, и остался доволен результатом.

– Вы заносите эту программу сюда, – объяснил он, – затем вводите данные с диска и получаете результаты вон на том принтере. Только лучше запишу-ка я это все аккуратненько для вас, а то вдруг кто-нибудь выключит вашу машину. Тогда напечатайте это все заново, и вы снова в деле.

Мы поблагодарили его, и он удалился, насвистывая. Аристократ в муравейнике.

Принтер несколько часов выплевывал строчку за строчкой, а мы скармливали ему диск за диском, пока наконец не выстроился список примерно в сотню десятизначных чисел, используемых для идентификации счетов.

– Теперь, – отважно сказала Патти, – вам понадобится полная распечатка первоначальных договоров по этим ссудам?

– Боюсь, что да.

– Поболтайтесь пока где-нибудь.

Даже с ее помощью потребовалось два дня, чтобы разобраться в горе бумаг. В результате я не смог найти ни одной физически не существующей компании, хотя, только обойдя своими ногами все адреса и наведя справки на местах, можно было убедиться наверняка.

Однако Генри был против такой траты времени.

– Мы просто будем более бдительными, – сказал он. – Ужесточим меры предосторожности, составим схему отслеживания. Вы сможете это сделать, Тим?

– Смогу, с помощью программиста.

– Так давайте. Займитесь. Держите нас в курсе.

Я попросил Патти подумать, мог ли кто-нибудь из ее отдела, не обязательно менеджер, организовать такой подлог, но, подавив свое инстинктивное возмущение, она покачала головой.

– Кто будет этим заниматься? Было бы гораздо проще – чертовски легко, правду говоря, – изобрести мифическую фирму, которая ссужает нам деньги и которой мы платим проценты. Потом компьютер продолжает без конца посылать процентные чеки, и все, что нужно сделать жулику, – получить по ним наличные.