Молодой человек остановился. Шагах в десяти от просёлочной дороги, у одинокого тополя, стояла дивная красавица в простом сельском наряде, белой вышиванке, коричневой юбке чуть выше колен, черноволосая, чернобровая и черноглазая. Прекрасная той яркой и ошеломительной красой, каковая до сих пор частенько встречается порой в бескрайних просторах наших.

– Добрый вечер! – галантно поклонился Николя, легко переходя на вполне знакомую ему манеру речи. – А что, не во гнев вам будь сказано, делает столь прекрасная панночка ночью у дороги?

– Та так, скучаю…

– Панночка скучает? – не сразу поверил доверчивый гимназист. – Ночью, одна, в чистом поле? Действительно, почему бы и нет…

– А что ж, паныч, не развлечёте ли бедную девицу? – Красавица жалобно повела бровками и эдак причудливо, по-женски качнула круглым бедром. Движение сие было крайне соблазнительное и столь же целомудренное, било наповал, и неискушённый Николя не устоял.

Да и кто бы устоял перед такими очами, кроткими, глубокими и просящими…

– Что угодно моей ясновельможной панночке?

– Та так, а можно я положу на вашу милость свою ножку?

Подобная откровенность несколько смутила благородного юношу из хорошей семьи. Тем паче что, как и говорилось вначале, невзирая на внешнюю приятственность, девичьим вниманием Николя чрезмерно обласкан не был. По разным причинам. Всё как-то не с руки, не до того, учёба, стихи да грешные мысли о театральной карьере занимали всё свободное время его. Возможно, поэтому на этот раз долго он и не раздумывал:

– Да не только ножку, а хоть и вся положись на меня! В смысле нет, извините, бога ради. «Положись» – это двусмысленно, да?

– Та, есть трохи, – с игривой капризностью усмехнулась роковая красавица, вздыхая так, что груди её полные призывно колыхнулись под рубашкой. – Так шо насчёт ножки?

Николя и ответить-то не успел, как девица, взметнув коротким подолом, ловко оседлала молодого человека, крепко сжав коленями его шею, взявшись за уши, как за поводья.

– Но! Пошё-ол… – прорычала хрипло.

Гордый потомок запорожских козаков взбрыкнул как норовистый конь, но сбросить прекрасную наездницу почему-то не получилось. Более того, одним движением отломив гибкую ветку от того же тополя, незнакомка так ловко хлестнула парня по икрам, что он и не заметил, как припустил рысью!

– Что за бесовская сила? – удивился Николя, а ноги его уже оторвались от грешной земли и понесли его на сажень, на две, на три вверх мимо спящей Диканьки, едва ли не под самые звёзды. От страха высоты и ужаса происходящего начал он молиться про себя и…

– Куды?! – громогласно раскатилось откуда-то снизу, и длинная железная цепь обвила правую лодыжку нашего ретивого героя. – А ну, вертайтесь взад!

В единый миг Николя, практически вспорхнувший под небеса, самым бесцеремонным образом был низвергнут обратно, в придорожную пыль, и наверняка бы разбился, как аптекарская колба, свистнутая пьяным солдатом у гарнизонного лекаря и проданная за стопку водки хитрой шинкарке, если бы не надёжные руки верного друга.

А руки кузнеца, хоть и огрубевшие от постоянной работы с железом, обладали тем не менее столь недюжинной силой, что не только сдёрнули с ночных воздусей странную пару, но ещё и ловко подхватили околдованного приятеля. Восседавшая же на нём красотка с матерными словами (тоже нередкими в устах украинских красавиц), сверкнув ляхами, кувырком вылетела в кусты!

От изумления с Николя разом рухнули все чары…

– Э-э, во-первых, спасибо. Во-вторых, что это было, а?!

– Шо? – на мгновение смутился Вакула, наматывая длинную цепь на локоть. – Якие же могут быть спасибки промежду добрыми приятелями. А шо це за красава, про то у вас спросить надобно. Нешто вы, паныч, никогда ведьму не бачили?

– Ведьму?!

– А то ж! У нас таких по губернии, як в Киеве на базаре, щиро богато. – Вакула сложил цепь в мешок, достал оттуда два молотка, взвесил в руках, а потом тот, что поменьше, протянул другу. – Та берите, берите, мало ли шо…

– Точно, вооружение никогда не повредит. И, кстати, напомни, что у вас тут вообще с ведьмами делают? Борются с ними как-то?

– Так шо з ними бороться? Молотком её по лбу али в мешок с камнями та в Днепр!

– Это самосуд, – не очень уверенно определил господин гимназист, но тем не менее первый полез мстить в кусты.

Зрелище, открывшееся взглядам друзей, было неприятным…

– Ось бачьте, паныч. Кажись, мы з вами старуху вбили!

– А-а… красавица где?!

Вакула подумал и ещё раз указал взглядом на лежащую в репейнике дряхлую, костистую бабку в драных, возрастом за стопятьсот лет, лохмотьях, с кривым носом набекрень и жёлтыми ногами кверху.

– Но там же была девица с ресницами, косой и вот такими вот этими… упс, на себе не показывают.

– Та чего уж, покажите! – Вакула оценил, уважительно хмыкнул и уточнил: – Ще дышит али как?

– Не знаю.

– Ну, так то вы подывитесь, а я прикрою.

Предложение в целом звучало вполне логично. Друзья детства не первый раз вляпывались в разные ситуации, и обычно Николя как раз таки лез первым, а Вакула прикрывал. Что, кстати, по трезвом размышлении отнюдь не делало кузнеца захребетником или трусом. Подумайте сами, вот ежели, к примеру, двое мальчишек бегут с поворованными яблоками из сада господина исправника, а следом за ними несутся два вдохновлённых погоней цепных пса, то кто рискует больше – тот, кто впереди, или кто прикрывает тыл? То-то и оно! А в сельских драчках тыл и фронт вообще так часто меняются местами, что и не уследишь, пока не вломили…

– Ну, шо там? Ох, не томите, паныч, шо с бабкой-то? Може, не насмерть вбили?

– Похоже, не дышит. – Молодой гимназист осторожно, двумя пальцами, попытался прощупать пульс на щиколотке старухи. Нет, он знал, что надо на запястье, просто ноги были ближе. – Сколько я помню, научный метод предполагает приложение зеркала к устам умершей. Если на поверхности стекла не останется влажного пятнышка, бабке точно кранты!

– И де же я вам тут зеркальце раздобуду?!

– Можно ещё стук сердца послушать, – задумался Николя.

– О! Так вы и слухайте.

– Почему сразу я?

– Так ить чья бабка, тот и слухает, – парировал кузнец.

– Да с чего же она моя?!

– Тю, не орите ж так, всю Диканьку разбудите, – шикнул Вакула, и действительно, со стороны села донёсся полусонный собачий гавк. – А чья ж вона, чья? Мабуть, не вы её по небу на своём горбу катали? Чужих старух эдак-то, поди, не возют. Тока родня так на шею садится!

Любящий поспорить паныч Николя собрался было с философским ответом на зазубренной латыни, но передумал и плюнул. Пёс с ним, всё равно не проймёт. Но и приникнуть ухом к бабкиной впалой груди горячего желания не было…

– Давай просто отнесём её куда-нибудь? Да хоть к тебе в кузницу, здесь оставлять как-то не по-христиански будет.

– Ни! За! Шо! – набычился Вакула, а когда он вот так упирался рогом, уж тут сдвинуть его со своей позиции было не проще, чем бычка-шестилетка. – У моей кузне дохлой бабке не место! Та шо ж вы её к себе не хотите?

– Ага, вот тётушка-то обрадуется, – наигранно всплеснул руками Николя, раздосадованный, что такое чудесное разводилово не прошло. – Она ж спит и видит, как я заявляюсь поутру с трупом незнакомой старушки через плечо. А уж сестрицы двоюродные как подпрыгнут от счастья-а… Их и так никто замуж не берёт (пьют и страшны как кикиморы), так ещё такая веселая слава на всю губернию! Решат ещё, что, раз я гимназист, так мне оно для опытов надо…

– Ни-и, у нас за таковые шалости и дом сжечь могут, – рассудочно добавил кузнец, как быстро вспыхивающий, так же легко и отходящий сердцем. – Так от шо я мыслю, паныч, а ежели нам по здравом размышлении не турусы разводить, а на пару взять да и отнесть покойницу, к примеру, хоть в у ту заброшенную церкву, шо на отшибе стоит? Утром скажем, шо, дескать, нашли от, а отчего вона вмерла – того знать не знаем, ведать не ведаем!