Правитель подождал, когда из кара вывалится победитель, внимательно следя за тем, кому в этом году удалось преодолеть все препятствия и обогнать соперников.

      Айк еле смог открыть едва не заклинившую после удара об одну из скал дверцу машины и потому, не рассчитав усилий, едва не пропахал мордой рыжий песок, но очередным чудом смог устоять на ногах. Затем, как мог быстро отошел от коптящей черным дымом светло-голубое небо машины, доковыляв почти до трибуны, на ходу отстегивая респиратор, бросая его на песок, а после и шлем. Растрепанные, выгоревшие уже давно в свете двух солнц его родной планеты, волосы были мокрыми от пота, струящегося по вискам и шее за шиворот армированного гонщицкого комбинезона.

      — Твое имя, победитель? — Властно спросил Правитель, смотря на терранина и про себя скучающе гадая, что тот решит попросить в награду.

      — Айк Флоон, мой Правитель, — с трудом поклонившись, сгибая адски ноющую спину, представился гонщик и, распрямившись, посмел посмотреть в желтые, чуть щурящиеся от лучей закатного солнца, глаза. Посмел посмотреть и понял, что все. Он пропал.

      — Что ж, Айк Флоон, как было положено традицией множество циклов тому назад, ты вправе требовать исполнения любого одного своего желания. Я внемлю тебе, — давя неуместную ухмылку, произнес ритуальную фразу маалканин и прикрыл на краткий миг глаза, не реагируя на дерзость гонщика.

      — Я… — тот вдруг понял, что и желания-то у него нет. Он в гонках участие принимал не ради награды. Он желал испытать себя и кар собственной сборки, где-то на подкорке понимая, что кроме этой машины ему и терять-то, собственно, нечего. Хотя… Желание появилось. Вот совсем недавно, но зато какое! Ха! — Я… боюсь, оно не исполнимо, мой Правитель.

      — Вот как? От чего же? — Тот все так же спокойно смотрел на Айка, сам с собой споря, что тот пожелает. Может, его грызет алчность, и он потребует в дар целую галактику? Ха! И не такие были!

      — Я осознаю дерзость свою и понимаю, что вы скорее самолично распылите меня на атомы, нежели согласитесь на такое, — без обиняков и, хоть и стараясь выдержать высокий слог, как-то все равно по-простецски выдал гонщик, все же отведя взгляд и теперь рассматривая песок под ногами.

      — Не тебе, терранин, об этом судить. Назови же свое желание во всеуслышание и будет оно исполнено! Таков закон нерушимой и чтимой традиции! — Ну что ж он мямлит? Это стало уже даже интересным Правителю, самую малость.

      Кто знает, сколько храбрости надо, чтобы отважиться участвовать в гонках. Кто знает, какой отвагой надо обладать, чтобы победить в них. Но уж точно вся эта храбрость и отвага понадобилась Айку, чтобы озвучить самое глупое и бредово желание, пришедшее ему на ум, едва он взглянул в глаза Правителя.

      — Прежде чем вы услышите это, скажу, что я не употребляю наркотики и другие туманящие рассудок вещества, не признаю допингов и прочих легких путей для достижения победы. Мой разум предельно ясен и я не ради корысти прошу то, что прошу! — Гонщик сглотнул на сухую и выдохнул:

      — Поцелуй, — Айк вновь поднял глаза на мужчину, — я хочу поцеловать вас. В губы, — зачем-то уточнил он, чувствуя, как холод сковывает низ живота, отчего все внутренности его словно покрываются ледяной коркой.

      Правитель молчал, все же потеряв свою привычную маску невозмутимости и подняв в изумлении брови.

Зато трибуны не молчали — волна шепотков подобно шелесту лесной листвы в ветреный день волной прокатилась по ним. Подданные таращились на этого перепачканного в пыли, крови, саже и соленом поту наглеца и гадали, как поступит их мудрый Правитель и что же будет потом с этим терранином.

      Пауза не затянулась надолго:

      — Что ж… Пусть будет так, Айк Флоон, — кивнул ему Правитель и, к изумлению собравшейся на трибунах толпы, стал медленно спускаться по ступеням, устланным, в дань древней традиции, синим бархатом, который напрочь глушил звуки его шагов.

      У Айка затряслись колени, когда Правитель, сойдя с бархатной дорожки и сделав добрых десять шагов по сыпучему рыжему песку, подошел к нему вплотную.

      Еще один вдох и тот уже нагибается, касаясь пыльной щеки кончиками пальцев. И испытующе смотрит на гонщика, что так развлек его своим желанием.

      Айк, потеряв весь свой страх в один момент, от этого прикосновения резко привстает на цыпочки и касается своими губами, покрытыми кровавой коркой, губ Правителя, жестких и почему-то горячих. Таких же горячих, как, наверное, раскаленный мотор его кара на одном из самых крутых виражей сегодняшней гонки.

      Несколько ударов сердца и гонщик отстраняется, отчаянно краснея, что не слишком заметно под слоем грязи на его лице. А Правитель усмехается по-доброму и смотрит на него совсем не грозно и не зло, даже без ожидаемого отвращения.

      — И все? — Все же изумился маалканин и его усмешка превратилась в мягкую улыбку. — Ну кто же так целуется? — Притворно возмущается перед тем, как ухватить охнувшего от неожиданности Айка за волосы на затылке, чуть резко притянуть к себе и поцеловать того уже всерьез, лаская жарким языком его губы, слизывая с них запекшуюся кровь, чуть прикусывая нижнюю, а затем, деля этот кровяно-сладкий вкус на них двоих, почти насильно раздвигая губы гонщика, целуя того все жарче и жарче, словно он, Правитель, оголодал именно по таким вот поцелуям, распаляющим, безрассудным и забирающим дыхание. Гонщика начала бить мелкая дрожь, он сам не понял, как посмел ухватиться за Правителя, крепко сжимая того за предплечье одной рукой, а второй обнимая за шею. Поцелуй все длился, становясь приторно-нежным, придворные начали роптать, вытягивая шеи с трибуны, пытаясь разглядеть диковинное зрелище получше, понять, как такое вообще смогло свершиться…

      А двоим вообще не было дела до происходящего вокруг. Даже до того, что неподалеку прогремел взрыв — кар Айка так и не был потушен и топливный бак не выдержал столь высокой температуры. Охрана Правителя всполошилась, тогда как он сам даже не вздрогнул, все же разорвав поцелуй и смотря в глаза терранина, все еще касаясь рукой его щеки и чувствуя ответные объятья. И, видно, отыскав во взгляде гонщика то, что искал, вздохнул, кажется, обреченно, а после совершил поступок, который окончательно добил ошеломленных наблюдателей происходящего.

      Правитель отпустил Айка, но только затем, чтобы еще чуть нагнуться, обвивая того руками за талию, а после рывком вскидывая того себе на плечо, словно и не замечая тяжести опешившего от происходящего коренастого парня в армированном комбезе. А после чинным шагом направился к своему личному флаеру, лишь на пару секунд, уже стоя на трапе, обернувшись к злосчастным трибунам и бросив: