Остервор остановился перед непредвиденным препятствием, озадаченный его наличием. Он знал, что в тридцати шагах зияет люк, что на полпути вниз по первому лестничному пролету следует остерегаться проворачивающихся ступенек, уклониться от копий с пружинным приводом сразу за вторым поворотом, — эти и другие ловушки описывались в обрывках дневников, которые он отыскал. Упоминания о сплошной стене, на какую он сейчас натолкнулся, там отсутствовали.

"Поздняя переделка", — решил Остервор. В какой-то момент хозяин цитадели разделил эту систему переходов стеной. И все-таки, следы Кейна вели сюда. Пройти мимо него на обратном пути Кейн не мог никак; значит, убийце наверняка известен другой выход из перехода. Или его ведущие обратно следы, уже не сырые, поскольку ночь снаружи шла на убыль, при первом взгляде остались Остервором незамеченными?

Остервор крадучись двинулся обратно по коридору, выискивая Кейна в противоположной стороне. В десяти шагах от места входа вытянутые пальцы Остервора наткнулись на каменную стену.

Остервор молча выругался, начиная ощущать страх. На ощупь он осторожно двинулся вдоль сплошной стены и далее назад по коридору, пока его носки не задели свечу, замотанную его шарфом.

Вспышка трутницы ослепляла, а когда он поднес ее огонь к свечному фитилю, его рука дрожала. Ее света вполне хватило, чтобы заметить, что коридор замурован с обоих концов.

Дверь, через которую Остервор попал в переход, отказалась открыться, вопреки всем его хитроумным попыткам активировать ее скрытый механизм, равно как не поддались толстые дубовые панели под яростным градом его ударов.

В поисках иного пути выхода Остервор напрасно сжег большую часть единственной оставшейся у него свечи. Казалось, что следы сапог Кейна, бешено затоптанные его собственными, каким-то образом уходят в обоих направлениях и в никуда. Бросив это занятие, Остервор принялся резать дубовые панели, через которые вошел. Его последняя свеча давала свет достаточно долго, позволив обнаружить расположенную между панелями стальную перегородку, но разрешение загадки прочности потайной двери не особо обрадовало Остервора.

В наступившей долгой темноте пинки и удары Остервора не достигли большего результата, чем его же крики. Считалось само собой разумеющимся, что в северном крыле обитают привидения, и его посещали редко. Со временем его крики перешли в хрип, руки ободрались и кровоточили, тело от напрасных ударов о неподатливую преграду превратилось во множество причиняющих мучение синяков.

Удушливая пыль заставила его глотку поглощать ее еще быстрее, так что муки жажды какое-то время затмевали осознание, что воздух в переходе все более портится. Какой бы ни была циркуляция, ее не хватало для удовлетворения его потребности, и Остервор медленно задыхался внутри этой крипты. Он лежал неподвижно, сберегая силы, только мозг его бешено работал над задачей спасения. Время превратилось в бессмысленный промежуток между напрасными попытками открыть дверь; может быть, он спал, но удушливая темнота лишила ощущения количества пролетевших часов. Теперь боль от отравленного воздуха в его легких превосходила муку иссушенной глотки.

Воспрянув из безысходного забытья, Остервор осознал, что силы его угасают. Он через силу вобрал в легкие спертый воздух для последнего прерывистого стона отчаяния и швырнул истерзанное болью тело на неуступчивую дверь.

Дверь мгновенно повернулась под его весом, и Остервор упал головой вперед в комнату за ней. На полу возле его лица все еще горела свеча, которую он там оставил.

— В конце концов, время, — сказал Кейн, протягивая к нему руки, — просто относительно. Хриплое дыхание Остервора таяло в хлопьях инея на сапогах Кейна.

— Остервор, пошли со мной.

* * *

Ситильвон предпочитала называть подвальную комнату своей мастерской. Сидя за письменным столом, она внимательно уставилась перед собой в полуисписанный лист пергамента. Ее перо опять высохло, и, чтобы не допустить клякс, она рассеянно смочила его кончик языком, — привычка, дарившая ей чернильное подобие усов, когда она засиживалась в мастерской допоздна. Она оглядела уже неподвижное тело юноши, привязанного головой вниз к Х-образной конструкции в центре комнаты. Большую серебряную чашу под висящей головой почти до краев наполняла подкрашенная кровью рвота. Ситильвон перечитала свои записи, сделанные этим вечером ранее, затем макнула чистое перо в чернильницу и завершила записи.

"Объект 3 — молодой мужчина, крепкого телосложения и здоровый. Принудительно накормлен концентратом рвоты объекта 2, помещен на каркас. В течение второго часа наблюдались резкие конвульсии, в течение третьего часа интенсивность возрастала вкупе с рвотой содержимым желудка в полном объеме, после чего скоро снизилась. По истечении четвертого часа видимые признаки жизни отсутствуют".

Ситильвон нахмурила брови и продолжила писать.

"Похоже, в продолжении данного направления исследований мало смысла. В опровержение всеобщего убеждения доказано, что соединение мышьяка и ртутной соли, когда яд, полученный путем рвоты одной жертвы, вводится следующей, не приводит к повышению токсичности.

— Очевидно, ты только уменьшила его ядовитость, — прокомментировал Кейн, читая через ее плечо. — Все равно, что утверждать, якобы клинок становится острее каждый раз, когда рассекает плоть и кости.

Перо Ситильвон уронило каплю чернил на лист, но иных видимых признаков смятения она не подала.

— Яд мог впитать эссенции смерти всех жертв, — спокойно сказала она.

— Что? В солях тяжелых металлов? — Кейн насмешничал. — Полная чушь.

Она медленно поднялась со стула и встала напротив Кейна, вернув значительную долю уверенности в себе в связи с тем, что убийца не перерезал ей глотку сразу после того, как незримо подкрался к ней.

— Мне помнится, я распорядилась не беспокоить меня. Мне позвать моих стражников?

— Сейчас они не очень-то способны повиноваться тебе, — сказал Кейн.

— Чего ты хочешь?

— Я думаю, ты должна знать ответ.

Ситильвон знала, но она знала также, что, пока они беседуют, она остается живой. Она расправила складки платья на бедрах и хладнокровно посмотрела ему в лицо. Хотя она пренебрегала уходом за своим внешним видом, она знала, что черты ее лица хороши, а ее фигура волнует редких любовников, — а Кейн, в конце концов, всего лишь мужчина.

— Ты не обычный убийца, — призналась она ему, — иначе ты бы прикончил меня сзади.

— Меня заинтересовали твои выводы из этого эксперимента, — сказал Кейн. — Поначалу же меня забавляло чтение твоего дневника. Поистине увлекательно.

— Стоило догадаться, что убийца заинтересуется практическими, а то и теоретическими аспектами токсикологии, — Ситильвон улыбнулась, тихонько двигаясь в направлении буфета. — Можно мне выпить стакан вина?

— Было бы невежливо отказать тебе, — разрешил Кейн. — Особенно методичны записи, где ты устанавливаешь токсические характеристики для каждой дозы растения аконит. Сорок детей — восхитительно!

— Выпьешь стакан со мной? — предложила Ситильвон. — Эта лоза хранится в наших подвалах с тех пор, как награблена еще при жизни моего отца. Никто из нас не сумел ее распознать.

Она разлила в два прозрачных, как лед, бокала насыщенное темно-желтое вино, а затем передала один Кейну.

Кейн наблюдал за каждым ее движением. — Другой бокал, будь любезна, — сказал он, игнорируя тот, что она предложила.

Ситильвон пожала плечами и заменила бокал. — Как пожелаешь.

Она сделала добрый глоток из своего бокала, потом заметила, что Кейн, по-прежнему наблюдавший за ней, не спешит пробовать собственное вино.

— Я уверен, ты поймешь, если я еще раз поменяюсь с тобой бокалами, — Кейн улыбнулся, вручая Ситильвон свое вино и забирая ее собственное.

— При данных обстоятельствах, я могу понять твою осторожность, — Ситильвон ответила на его улыбку поверх своего бокала. Она пила жадно, и Кейн последовал ее примеру.