Бенор Гурфель

Эта весёлая студенческая жизнь

Рассказ

Трёхэтажное, светло-оранжевое здание Горного Института располагалось на правом берегу реки, разделявшей город на две неравные части. Центр города с его проспектом, высокими зданиями, трамваем, куполом цирка, городским садом, универмагом и рестораном находился на левом берегу.

Правый берег был попроще. Он начинался привольно раскинувшимся сосновым бором, за которым открывался типичный шахтёрский пейзаж: дымящиеся терриконы ("...над туманами, над туманами огни терриконов горят..."), вышки шахтных стволов, опускающиеся и поднимающиеся шахтёрские клети. И над всем над этим мелкая пыль шахтёрского уголька - штыб.

Там-то, окружённый с одной стороны вплотную подступившими соснами, а с другой - далеко раскинувшимися непаханными полями, и находился только что созданный, горный институт - будущая база инженерных кадров бассейна.

Сюда-то и приехал поступать Марк. После того, как отца не стало, пришлось забросить мечты об университете, о литературной карьере и думать практически: как обеспечить хлеб насущный себе и матери. Тут-то и подвернулся этот институт. Правильно рассудил Марк. Институт молодой, мало известный. Значит конкурс будет небольшой и даже с моими "знаниями" по математике есть шанс поступить. И оказался прав. Хотя и не добрал баллов по физике да математике, но пятёрки по русскому языку и литературе перевесили поступил. И началась весёлая студенческая жизнь.

Это было время, когда вождь назвал шахтёров "гвардией труда". (Как пелось в песне "...Славься шахтёров племя, славься шахтёрский труд, мы покоряем время, Сталин наш лучший друг... шахтёры первые всегда, шахтёры гвардия труда..."). И как по волшебству посыпались ордена и медали, большие деньги и громкие титулы.

Красивые студенческие униформы, чёрные с золотыми погонами, сводили с ума студенток соседнего Педагогического института, готовых на всё, чтобы ублажить блистательных горняков. И горняки, естественно, не зевали.

Марк и его закадычный друг Артур, подружились с Галей и Таней. Галя была высокая, спортивного сложения девушка, с волосами цвета спелой пшеницы и озорной улыбкой. Таня - природно смуглая, с нежным продолговатым овалом лица, с маленькими руками и ногами в чём-то дополняла подругу.

Дружба эта заключалась в совместном хождении в кино, на танцы и в совместном поедании разных вкусностей, привозимых или присылаемых из дому. Поцелуи и объятия только грезились где-то вдалеке, а пока вот эта совместность и была самодостаточной сама по себе.

Девушки жили в комнате No 4 женского общежития Пединститута. В этой уютной, чистой комнате, увешанной немудрёнными вышивками и домашними украшениями жила ещё и третья девушка - Полина. Она была коренаста, скуласта, скромна и молчалива. Когда шумные и разбитные Марк-Артур приходили в гости, всегда старалась тихонько уйти из комнаты и не участвовать в общих разговорах.

День был полон - оглянуться некогда. Коллоквиумы и зачёты, зимние и весенние сессии, конспекты и курсовые, театр и концерты. И уж конечно танцы, под полу-запрещённых Вертинского да Лещенко ("...о небо в Гаграх, о пальмы в Гаграх...") и студенческие пирушки с дешевым вином, винегретом и песнями ("...в одной руке держу бокал, да бокал. Да так держу чтоб не упал, не упал. Другою обнял нежный стан, и вот я Папа и Султан...").

Так и катилась обычная студенческая жизнь. Пока, в один зимний пасмурный денёк, в три пополудни в комнату, где жили Марк-Артур, влетела зареванная, бледная Таня.

- По-о-ля повесилась!!!

- ???

- Мы утром уходили с Галкой, а она осталась, говорит - не пойду сегодня на лекции, голова болит. Мы с лекций пришли, а дверь закрыта изнутри. Стучались, стучались... Потом коменданта вызвали, он дверь взломал, а она виси-ит, ли-цо чё-ёр-ное...

И она зарыдала снова.

Потом начались скучные формальности, сопутствующие смерти: медицинское обследование, милицейский протокол, вопросы, справки, допросы. К вечеру немного стихло и удалось выпить по стакану чая и закусить сушкой. Общежитие примолкло, ни звуков патефонных пластинок, ни взрывов смеха, ни толкотни на кухне. Все старались обходить комнату No4 стороной.

- Ну что ж, пожалуй идти надо? - неуверенно пробормотал Артур.

- Как это - "идти"?! - взвился голос Гали.- Чтобы мы одни с Таней ночевали в э-э-той комнате?! Ни за что! Вы остаётесь здесь! Мы с Таней будем спать вместе на одной койке, ты, Арик, ложись на Танину, а уж тебе, Марик, остаётся Полинина...

- Так женское же общежитие, как ты не понимаешь? - пытался возразить Артур.

- Ну что ж, в таком случае, если для тебя правила выше дружбы - уходите оба! Но что б ноги вашей больше здесь не было! - звенел Галин голос.

Так Марк и Артур провели ночь в женском общежитии. Если бы только знали к чему приведёт эта ночь? А привела она, ни более ни менее, к большому персональному делу, в которое оказались втянуты комсомольские организации двух институтов: горного и педагогического.

Когда ещё затемно, в шесть утра, парни покидали общежитие, они наткнулись на Виталия - комсомольского секретаря Пединститута. Что он делал в этом месте, в это время так никогда и не было узнано. Однако делу о моральной распущенности студентов и студенток был дан ход и... машина завертелась. Впервые тогда Марк ощутил на себе зубья, шестерёнки и передачи идеологической системы.

На всех этапах разборок: на групповых и факультетских собраниях, на институтских заседаниях все четверо без устали твердили только одно правду. Да - остались ночевать, потому что им было страшно оставаться одним. Да - спали на разных кроватях. Нет - не пытались. Почему? Да потому что подруги наши. Что? Нет не подглядывали. Вы уже спрашивали - не пытались! Мы не кричим, мы объясняем.

Наивными были до невозможности. Совсем желторотыми. Вместо того, чтоб каяться и признавать справедливость обвинения со стороны общественных организаций, они пытались убедить их, что те о-ш-и-б-а-ю-т-с-я. Как будто здоровый коллектив может ошибиться!? Да никогда и ни в чём!

И вот наконец решение институтского комитета комсомола:

"...за моральное разложение ...выразившееся ...из комсомола исключить и поставить перед деканатом вопрос об отчислении из института..."

Всё было кончено. Прощайте друзья-товарищи, прощай студенческая жизнь. И в самый последний момент, на утверждении решения институтского комитета на бюро райкома что-то не сработало. Или секретарь райкома оказался мягким, или члены бюро устали, или решение показалось черезчур; но так или иначе - не утвердили. Идите, живите, не забывайте! И жизнь продолжалась.

Каждую весеннюю сессию, когда большинство студентов сидели за конспектами, рассчитывали балки сопромата или решали интегральные уравнения, а в городском саду цвела черёмуха и играл духовой оркестр, Марк влюблялся. Высокую Галю сменила голубоглазая Светлана, ей на смену пришла Аня, великолепная фигура которой заставляла оглядываться всех проходящих мужчин. Потом появилась стройная Фаина и прочие и прочие. А влюблялся Марк серьёзно, со всем пылом своего романтического характера и прочитанных книг.

Светлана была дочкой врага народа - полковника генерального штаба Прозванцева. Память сохранила размытые картинки двадцатилетней давности. Как двухлетней она сидит на руках у отца, на правой трибуне, возле Мавзолея. Громко играет музыка, по площади, чеканя шаг, идут солдаты, а отец, красивый и весёлый, указывает пальцем на человека с усами и в полувоенном френче. Потом, конечно, наступили иные дни. Она с сестрой и мамой оказалась на далёком сибирском руднике, где мама стала работать бухгалтером, а Света окончив школу, уехала в город и поступила в химический техникум.

Познакомившись с Марком, она поведала ему свою тайную мечту - стать актрисой. Была она настолько отлична от окружающей среды, настолько неприспособлена к ядовитым жёлтым испарениям коксо-химического производства, что Марк проникся её мечтой и решил вырвать её оттуда. С присущей ему энергией он организовал ей просмотр в местном театре. Получив летнюю трёхмесячную стипендию, купил ей билет, кой-какую одёжку и отправил в Москву, для поступления в театральный институт. Со сжавшимся сердцем, он проводил её до Новосибирска. И там, стоя у подножки вагона, обнял в последний раз, проговорив: