Полный расцвет новой литературы начался в Англии с Эдмунда Спенсера. Мы мало знаем о его жизни. Он родился в 1552 году в Восточном Лондоне в бедной семье, но находился в родстве со Спенсерами Элторпа, уже тогда бывшими, как он горделиво замечал, «издревле известной фамилией». Он был вольным слушателем в Кембридже, но еще юношей покинул университет и направился домашним учителем на север: там в безвестной бедности он провел несколько лет, а затем пренебрежение «прекрасной Розалинды» снова увлекло его на юг. Школьная дружба с Габриэлем Гарви принесла ему знакомство с лордом Лестером, который отправил его гонцом во Францию; на службе у него Спенсер впервые познакомился с племянником Лестера, сэром Филиппом Сидни. Из дома Сидни в Пенсгерсте в 1579 году вышло самое раннее его произведение, «Календарь пастуха»; по форме это, подобно «Аркадии» Сидни, пастораль, в которой любовь, патриотизм и религиозность странным образом сталкиваются с вымышленной пастушеской жизнью. Оригинальная мелодичность и богатая фантазия пасторали сразу принесли ее автору почетное место среди тогдашних поэтов. Но он уже тогда задумал более крупное произведение; судя по некоторым словам Гарви, Спенсер решил поспорить с Ариосто и надеялся даже превзойти «Неистового Роланда» в своей «Царице фей». Однако недоброжелательность или равнодушие Берли разрушили надежды, которые он возлагал на покровительство Сидни или Лестера и на милостивый прием королевы. Сам Сидни попал у Елизаветы в немилость и удалился в Уилтон, чтобы возле своей сестры писать «Аркадию», а «недовольство долгим и бесплодным пребыванием при дворах и томление напрасными ожиданиями и пустыми надеждами» увлекли, наконец, Спенсера в изгнание. Он последовал в качестве секретаря за лордом Греем в Ирландию и по отозвании наместника остался там чиновником и владельцем участка земель, конфискованных у графа Десмонда.
Так Спенсер попал в число поселенцев, от которых тогдашняя Англия ожидала обновления Менстера, а его практический интерес к «бесплодной почве, на которой царят холод, нужда и бедность», сказался позже в прозаическом трактате о положении острова и его управлении. В Дублине или в своем Килколменском замке, в двух милях от Донерэла, «у подножия Мола, этой белой горы», и провел он десятилетие, в течение которого погиб Сидни, сложила голову на плахе Мария Стюарт, пришла и ушла Армада. В этом замке нашел его Уолтер Рэли «в полном бездействии», как показалось его неутомимому другу, «в прохладной тени серых ольх на берегу Муллы», во время посещения, воспетого в стихотворении «Возвращение Колина Клута домой». Но в бездействии и уединении своего изгнания поэт окончательно обработал великое произведение, начатое в период двух лет веселой жизни в Пенсгерсте, и вернулся вместе с Рэли в Лондон для издания первых трех книг «Царицы фей».
Появление «Царицы фей» представляется поворотным пунктом в истории английской поэзии; оно решило вопрос, суждено ей существовать или нет. Старая народная поэзия расцвела и замерла с Кэдмоном; затем вдруг она проявилась с еще большей силой у Чосера, но потом замерла еще сильнее. За границей шотландские поэты XV века сохранили отчасти живость и блеск своего учителя; в самой Англии поэзия итальянского Возрождения отозвалась в творчестве Сёрри и Сидни. Новая английская драма также начала проявляться с удивительной силой; деятельность Марло уже подготовила путь для Шекспира. Но как ни блестящи были задатки для будущей поэзии во время высадки Спенсера в Бристоле с «Царицей фей», однако уже почти два века в английской литературе не появлялось крупных поэтических произведений. С появления «Царицы Фей» поток английской поэзии течет без перерыва.
Бывали времена, например, непосредственно следовавшие за ее появлением годы, когда Англия «превращалась в гнездо певчих птиц»; бывали времена, когда песнь становилась редкой и жалкой; но уже не бывало времени, когда бы Англия оставалась совсем без певца. Новая английская поэзия осталась верной источнику, из которого она вытекла, и Спенсер всегда считался «поэтом поэтов»; но в свое время он был поэтом всей Англии. «Царица фей» была встречена общим ликованием. Она стала «утехой для образованного человека, образцом для поэта, утешением для солдата». Поэма служила верным изображением тогдашней жизни. С тонким поэтическим чутьем Спенсер заимствовал основу своего сюжета из волшебного мира кельтской поэзии, чудеса и тайны которой, в сущности, вернее всего изображали чудеса и тайны окружавшего его мира. В век Кортеса и Рэли сказочная страна стала действительностью, и никакие приключения дам или рыцарей не могли быть чудеснее тех историй, которые ежедневно рассказывали серьезным купцам на бирже закаленные моряки южных морей. Сами несообразности истории короля Артура и рыцарей Круглого стола, как ни были они изукрашены объединенными силами певца, поэта и священника, делали ее наилучшей формой для изображения того мира противоречивых чувств, который мы называем Возрождением.
На наш взгляд, представляется, пожалуй, несколько смешным странное смешение персонажей в «Царице фей», фавны, пляшущие на мураве, где бились рыцари, чередование дикарей Нового Света с сатирами классической мифологии, встреча великанов, карликов и чудовищ народной фантазии с нимфами греческих сказаний и с юными рыцарями средневековой романтики. Но как ни странно это смешение, оно верно отражает еще более странное смешение враждебных идеалов и непримиримых стремлений, наполнявшее жизнь современников Спенсера. Не только в «Царице фей», но и в изображенном ею мире религиозный мистицизм средневековья сталкивался с духовной свободой Возрождения, — аскетизм и самоотречение оказывали чарующее действие на умы, стремившиеся к жизни, полной разнообразия и неисчерпаемости, мечтательная поэтическая утонченность чувства, выражавшаяся в фантастических грезах рыцарства, существовала рядом с грубой практической энергией, вытекавшей из пробудившегося сознания мощи человека, а необузданная сила идеализированной дружбы и любви шла рука об руку с нравственной строгостью и возвышенностью, почерпнутыми Англией из Реформации и Библии. Но как ни противоречат друг другу элементы поэмы, их объединяют спокойствие и ясность, отличающие настроение «Царицы фей». Нас окружает здесь мир Возрождения, но прикосновение автора внесло в него порядок, благородство и спокойствие. Страстные сцены, взятые им из современной итальянской поэзии, доведены до идеальной чистоты; сама борьба окружавших его людей освобождена от мелочей и вознесена в высокие сферы душевной борьбы.
Попадается много намеков на современные события, но спор Елизаветы и Марии Стюарт принимает идеальную форму борьбы Эны и лживой Дьюэссы, а стук оружия испанцев и гугенотов доходит до нас, ослабленный прозрачным воздухом. Подобно сюжету, стихи катятся естественно, сами собой, без поспешности, усилий и задержки. Роскошный колорит, подробные и часто сложные описания, расточаемые воображением Спенсера, не оставляют в уме читателя впечатления путаницы. Каждая фигура, как она ни странна, представляется ясно и отчетливо. По спокойствию, ясности и духовной возвышенности «Царицы фей» мы чувствуем, что новая жизнь наступающего века придаст правильные и гармоничные формы жизни Возрождения. Как по идее, так и по способу ее воплощения в законченной части поэмы, она написана в тоне будущего пуританства. В своей ранней пасторали, «Календарь пастуха», поэт смело стал на сторону более решительных реформаторов против церковной политики двора; прообразом христианского пастыря он взял архиепископа Гриндэла, бывшего тогда в опале за свои пуританские симпатии, и резко нападал на пышность высшего духовенства.
В религиозном отношении «Царица фей» носит глубоко пуританский характер. Худшим врагом ее «рыцаря красного креста» является лживая, одетая в багряницу, «Дьюэсса Рима», отвлекающая его на какое-то время от истины и приводящая его в жилище гордыни. Упорно и безжалостно Спенсер настаивал на казни Марии Стюарт. Спокойствия его стихов не нарушают выражения горечи, кроме моментов, когда он касается опасностей, грозивших Англии со стороны католицизма; они погубили бы его рыцаря, «если бы его не поддерживала небесная благодать и если бы стойкая истина не избавляла его от них». Но еще более заметны благородные глубокие стороны английского пуританства в характере и цели произведения Спенсера. В своих прежних думах в Пенсгерсте поэт намеревался превзойти Ариосто, но веселость последнего оказалась совершенно чуждой его поэме. Никогда рябь смеха не волнует спокойной поверхности стихов Спенсера. Он обычно бывал серьезен, и серьезность его тона служит отражением серьезности его цели. По его словам, он стремился представить нравственные добродетели и указать для каждой из них рыцарского защитника, который своими подвигами и доблестью доказывал бы ее превосходство и попирал ногами порок, ей противоположный.
