За страшной борьбой последовал некоторый период мира. Винведская победа привела Мерсию к полной покорности Освью, но в 659 году всеобщее восстание снова свергло иго Нортумбрии. Новое освобождение Мерсии не повлекло, однако, за собой восстановления язычества. Оно умерло вместе с Пендой. «Освободившись от нортумбрийцев, — повествует нам Беда, — мерсийцы со своим королем стали служить истинному царю, Христу». Все три провинции Мерсии, т.е. древняя Мерсия, Средняя Англия и Линдисвар, создали одну епархию под управлением Кеадды, епархию св. Чеда (St. Chad), который считается основателем личфилдской кафедры. Кеадда был монах из Линдисфарна, по характеру столь простой и непритязательный, что все свои долгие миссионерские путешествия совершал не иначе как пешком до тех пор, пока архиепископ Теодор собственноручно не посадил его на коня. Христианская поэзия облекла легендой его последние часы: она рассказывала, как в маленькой келье, где лежал умирающий, послышались с неба голоса, певшие чудные песни. Потом эти песни снова улетали на небо, откуда пришли. Это приходила с небес в сопровождении хора ангелов душа брата Кеадды, миссионера Кеадды, усладить последние минуты умирающего епископа.
Слава Кутберта почти затмила в Нортумбрии деятельность других миссионеров. Ничто не даст нам такого ясного понятия о религиозной жизни той эпохи, как рассказ об этом апостоле Нижней Шотландии (Lowlands). Рассказ вводит нас в северную часть Нортумбрии, в долины Чевиота и Твида. Кутберт родился на юге Ламмермура и с восьмилетнего возраста жил в доме бедной вдовы в деревеньке Ренголме. Крепкое телосложение и поэтическое настроение с детства отличали мальчика, даже в мелочах обыденной жизни обнаруживалось его призвание к великим делам. Путешественник в белой мантии, съехавший с горы и остановившийся, чтобы осмотреть случайно ушибленное колено мальчика, показался Кутберту ангелом. Пастушеская жизнь привела его в горы, славящиеся и теперь своими прекрасными пастбищами для овец, хотя чахлая зелень едва покрывает там песчаные скалы; здесь метеоры небесные казались ему ангелами, уносящими ввысь душу епископа Айдана, здесь созрела и его решимость сделаться монахом. Наконец Кутберт направил свои стопы к группе бревенчатых домов, в которых монахи из Линдисфарна устроили миссионерский пункт, — в Мельрозу.
Ныне это страна поэзии и романа. Чевиот и Ламмермур, Эттрик и Тевиотдель, Ярроу и Аннануотер полны звуков старых баллад и песен менестрелей. Эти долины прекрасно обработаны, а дренаж и сила пара превратили поросшие осокой болота в луга и фермы. Но для того, чтобы представить себе Нижнюю Шотландию в том виде, в каком она была в дни Кутберта, нужно отрешиться от зрелища этих лугов и ферм и вообразить себе группы жалких лачуг, разбросанных в обширной пустоши, по болотистым дорогам которой путники ехали не иначе как вооруженными, боязливо озираясь вокруг. Нортумбрийское крестьянство в основном было в то время христианским лишь по имени, приняв новую веру с тевтонским равнодушием, уступая желаниям своих танов, как сами таны уступили желанию короля; поэтому в их среде рядом с христианским богослужением процветали и старые суеверия. Каждая болезнь, каждое несчастье заставляли их обращаться к помощи талисманов и амулетов, а если что-либо подобное случалось с жившими среди них христианскими проповедниками, то это служило доказательством гнева прежних богов.
Однажды, когда плоты с материалами для постройки аббатства и находившимися на них рабочими-монахами были унесены из устья Тайна в море, то стоявшие тут же на берегу крестьяне, вместо помощи погибающим, кричали: «Не молитесь за них, не жалейте тех, кто отнял у нас нашу прежнюю веру и не научил тому, что следует делать, чтобы держаться их новомодных обычаев!» Пешком и верхом странствовал Кутберт среди этих людей, предпочитая отдаленные деревушки, от которых других проповедников отпугивали бедность и грубость их жителей. Проходя из деревни в деревню, он не нуждался, подобно другим своим ирландским товарищам, в переводчиках, и трудолюбивые нортумбрийцы охотно слушали такого же, как они, крестьянина, выучившегося их грубому наречию на берегах Твида. Его терпение, юмористический склад ума, ясность взгляда так же говорили в его пользу, как и его крепкое телосложение, вполне приспособленное к избранному им тяжелому образу жизни. «Ни один из верных служителей Бога не умирал еще с голоду, — восклицал он, когда ночь заставала его голодным в пустыне, — взгляните на орла, парящего над вашими головами! И он прокормит вас, если на то будет Божья воля». И действительно, один раз он утолил голод рыбой, оброненной к его ногам вспугнутой птицей. Снежная буря пригнала однажды его лодку к берегу Файфа. «Снег засыпал дорогу по берегу, а буря преградила путь по морю», сетовали тогда его товарищи. «Но путь к небу все таки открыт», — возразил им на это Кутберт.
В то время, когда миссионеры работали таким образом среди нортумбрийского крестьянства, в Нортумбрии возникало множество новых монастырей, братия которых не была связана суровыми правилами бенедиктинского устава, а собиралась обычно вокруг какого-нибудь богатого и знатного человека, искавшего в глуши пустыни спасения своей душе. Самой известной из таких обителей стал Стрине июльский монастырь, воздвигнутый Гильдой, женщиной царской крови, на вершине утесов Уитби, высившихся над Северным морем. Этот монастырь стал школой священников и епископов, а у самой Гильды часто просили советов короли и знатные дворяне. Святой Джон Беверлейский был одним из ее учеников. Но особенную славу приобрел монастырь после того, как из уст одного из его послушников впервые прозвучала чисто английская песня.
Послушник Кедмон был уже пожилым человеком, но, несмотря на это, не имел никакого понятия о стихосложении и не обладал искусством составлять аллитеративные напыщенные фразы (alliterative jingle), которыми забавлялись его товарищи. Поэтому, бывая иногда на вечеринках, где все должны были петь по очереди, Кедмон вставал и уходил, как только очередь доходила до него. Однажды, поступив таким образом, Кедмон ушел в хлев, в котором ночью стерег скот, как вдруг явился к нему некто и сказал ему: «Спой, Кедмон, песню мне». «Я не могу петь, и именно по этой причине я оставил пирушку и пришел сюда», — отвечал Кедмон. «Как хочешь, но ты должен мне спеть», — снова сказал тот, кто с ним разговаривал. «Что же должен я петь?» — молвил Кедмон. «О сотворении мира», — отвечал тот.
Утром Кедмон пришел к Гильде и рассказал ей о своем видении. Аббатиса и братия тут же решили, что «особая милость Божия почиет над Кедмоном», перевели для него одно место из Священного писания и просили, если он может, переложить это в стихи. На следующий день Кедмон передал Гильде превосходные стихи, и тогда аббатиса, уверившись окончательно в его Божественном даре, попросила его покинуть мирские занятия и посвятить свою жизнь Богу. Кедмон согласился и по частям переложил на стихи всю Священную историю. «Он воспел сотворение мира и человека, историю Израиля, исход его из Египта и вступление в Землю обетованную, воплощение, страдания и воскресение Христа, ужасы Страшного суда, муки ада и радость рая».
Людям той эпохи этот внезапно обнаружившийся дар поэтического творчества, конечно, казался чем-то сверхъестественным. «Старались слагать религиозные поэмы и другие, но никто не мог соперничать с Кедмоном, потому что он воспринял это искусство не от людей, а от Бога». По внешней форме английская песня мало продвинулась вперед со времен Кедмона. Сборник поэм, связанных с его именем, дошел до нас в позднейшей, западносаксонской версии, и хотя критики до сих пор спорят об имени их творца и эпохе их появления, но они принадлежат, без сомнения, разным авторам. Стих этих поэм, — кому бы они ни принадлежали, Кедмону или другим певцам, — стих сильный и прямой, производящий скорее впечатление силы, чем красоты, но он затемнен излишеством метафор и запутанными оборотами, вместе с тем это, краткое и чувственное выражение страстных эмоций, напоминающее песни воинов. Образ за образом, мысль за мыслью являются в этих ранних поэмах ярко, четко и выразительно. Стихи падают, как удары меча в пылу битвы.
