У него пересохло во рту, надоело держать в вертикальном положении открытую банку с пивом, но он терпел и не подносил банку к губам.

– Брезгуете после меня пить? – Изящный поворот головки в его сторону. Обворожительная улыбка. – Остановите машину и выбросьте. А то ведь все брюки обольете.

– Я брезгую? После такого красивого свежего рта? – Он сам удивился своей галантности, сделал глоток – и восприятие сразу изменилось.

Приятно одурманило и вместе с тем бесследно испарилось внутреннее напряжение, точно снежинка на румяной щеке растаяла недоверчивость, и настороженность уступила место беспечности.

Взял ее руку и поцеловал не тыльную сторону запястья, а душистую ладонь.

Посмотрела в глаза. В самые зрачки. Странен был взгляд. Более чем странен.

«Гоп-стоп! Семен, засунь ей под ребро. Гоп-стоп! Смотри, не обломи перо об это каменное сердце суки подколодной…»

Дорога сузилась. Кончились каштаны. Замелькали кусты.

«Гоп-стоп! Ты отказала в ласке мне. Гоп-стоп! Ты так любила звон монет…»

Ему не хотелось допивать пиво. Насторожило странное послевкусие. Но не держать же банку в руках из-за боязни облить брюки.

Последний глоток был особенно горек. Он допил, и сразу же приятное одурманивание трансформировалось в дурноту. Чудовищно ослаб и обмяк. Уткнулся лбом в спинку переднего сиденья.

Что это со мной? Отравили!

Шофер обернулся, коротко взглянул на пассажира и съехал с дороги.

Он удерживал сознание из последних сил. Отравили, но как? Все понял. В пачке из-под пенталгина лежали другие таблетки. Она взяла их в рот и тут же сплюнула в банку с пивом. Какой прокол!.. В бутылке он бы рассмотрел, а в банке… Не сдаваться. Бороться со сном… Вытаскивают из машины… Не показывать виду, что ослаб. Надо их перехитрить. Притвориться обессилевшим и, улучив момент, провести водителю болевой прием. Бороться нужно, пока не потерял сознание. Сначала крепко схватить за одежду, чтобы не вырвался, потом попытаться их уговорить. Надо им сказать… Обязательно надо им сказать… Что сказать? Ограбление – это Beraubung, но они не поймут. Они называют это «гоп-стоп». Надо сказать им… Путаница немецких и русских слов:

– Гоп-стоп, битте…

Он хотел сказать: «Гоп-стоп, битте, нихт» – не грабьте, пожалуйста. Мобилизовал все силы и ухватился, теряя сознание, за одежду таксиста.

У него был железный организм. Отравленный смертельной дозой препарата, он ухитрился встать на ватных ногах, мертвой хваткой вцепившись в куртку неприятеля.

«Гоп-стоп, битте…» Он не успел произнести nicht. Почему его всегда произносят после глагола? Ich will nicht – я хочу не. Почему отрицание в конце предложения? Ведь когда просят не стрелять, догадываются сказать сначала «нихт», а уж потом «шиссен». И это логично, потому что если сначала сказать «шиссен», то ведь можно и не успеть сказать «нихт».

«Гоп-стоп, битте», – он не разжимал судорожным усилием сведенные пальцы на куртке таксиста и не отпускал его от себя.

Удар в лицо ребристым металлом кастета, как вспышка магния перед глазами. Сноп разноцветных искр.

Закапало теплое. Ослабли руки. Упал на спину, и навалилась темнота.

– Ну что ты за человек, Чемодан? Он на ногах не стоит, а ты его уродуешь.

– Его вообще надо замочить. Оторвал карман, пидар! – Таксист пнул со всей силы ногой в лицо.

Дернулась от удара голова, кровь оросила траву, но пассажир не шевельнулся.

Подбежала, толкнула в грудь со всей силы.

– Хватит! Кассир сказал тебе, клиента не калечить!

– Влюбилась, Нинон?

Открыли рюкзак. Опа-на! Вытряхнули деньги. Обыскали. Раздели до трусов. Уложили одежду в рюкзак, отнесли в сторону, завалили травой и ветками. Вещдок! Вернулись. Чемодан извлек из бардачка бутылку «Жигулевского» и вылил пиво на ограбленного.

Сели в машину, проехали пару метров. Таксист нажал на тормоз.

– Нельзя его так оставлять, – водитель достал из-под сиденья монтировку, – пойду его грохну.

– Ты че, Чемодан? Он же в полном отрубоне.

– Так все-таки влюбилась? – Открыл дверцу, собираясь выйти из машины.

– Только попробуй! Скажу Кассиру, он тебя уроет.

– А если он потом нас вспомнит?

– Ни один еще не вспомнил.

– Ни один еще после такой дозы карманы мне не отрывал. – Водитель посмотрел в сторону поверженного пассажира, подумал немного, грязно выругался и нерешительно тронул с места.

Сидела с каменным лицом. Прикурила сигарету и тут же выбросила.

На фронтоне придорожного кафе «Ласточка» местный художник нарисовал птичку, похожую на летящего пингвина.

– Останови у «Ласточки». Живот скрутило.

Забежала в кафе, но пошла не в туалет, а к телефону.

– Верка, привет, – оглянулась, зашептала секретным голосом, – слушай, внимательно. Позвони в «Скорую». На шестом километре справа от столба, прямо за посадкой… Кто-кто? Клиент. Да, молодой. Да, красивый. Машина рядом? Отлично. Сгоняй. Укутай в одеяло – дубариловка. Пока «Скорая» приедет, он замерзнет на сто рядов… Да, влюбилась. А что, нельзя? Давай! Рассчитаюсь по-царски.

Вернулась. Села сзади. Закрыла глаза. Запрокинула голову.

Ей никто раньше не целовал ладонь. Он первый.

Белые стены приемного покоя и мучительно издалека, никак не понять откуда, бесстрастно, глухо, без модуляций:

– Фамилия? Как твоя фамилия?

– Не врубается, алкаш. – Женский голос, тоже лишенный сострадания.

– Ну, хорошо, а как маму-то зовут, помнишь?

– Не помнит! Как это, в сущности, ужасно, забыть имя матери. – Доктор в застиранном, тесном в подмышках халате покосился на смазливую медсестру и остался доволен произведенным впечатлением. – Смотрите, Леночка, был здоров от природы, можно сказать, как бык здоров. Живи – не хочу, но он, пьянь, целенаправленно, систематически, ежедневно отравлял себя зельем – и вот результат. Я понимаю, конечно, что алкоголизм – это болезнь, знаю, что из множества бытовых пьяниц, ежедневно употребляющих спиртное в течение нескольких лет, только восемь процентов превратятся в законченных алкоголиков, но не понимаю вот этого слабоволия, вернее, полного отсутствия воли. Ведь до того, как он приобрел болезненную зависимость от сивухи, он же мог остановиться? Мог?

– А почему только восемь?

– Ну это же всем известный медицинский факт. В войну солдатам каждый день давали так называемые наркомовские сто грамм. А потом война закончилась, и больше за обедом не наливали. Так вот, девяносто два человека из ста приступили к еде без стопарика, а восемь без стопарика есть не смогли и побежали искать спиртное. Вот они и составили восемь процентов. Статистика!

– Они за кайфом побежали.

– Ничего себе! За кайфом они побежали! Мне, например, тоже нравится состояние легкого опьянения, но я же понимаю, что у меня есть пациенты, работа, обязанности перед семьей, перед обществом, в конце концов, и именно поэтому я и не пью по утрам водку вместо чая.

– Ну и вонизм от него! Хоть закусывай!

– Это кровь, Леночка, пивом пахнет, кровь! Тут белой горячкой пахнет. Беспокоен слишком. Тревожен. Возбужден.

«Гоп-стоп, битте». Больной попытался приподняться, но ему не дали.

– Образованные алкаши пошли, – доктор надавил больному на плечи и придавил к кушетке, – типичный алкогольный бред. «Белочка», конечно. Давайте его в бокс для психов.

«Гоп-стоп, битте!» – кричал больной по дороге в бокс.

– У меня прямо мороз по коже от его гоп-стопа. Он же о чем-то важном просит. Я это как женщина чувствую. А может быть, он немец? – Лена зафиксировала локти больного специальным бинтом на железной раме кровати.

– Откуда немцу знать, что такое гоп-стоп?

– А может, это бандит, специализирующийся на ограблении иностранцев?

– Во что он был одет? Где его одежда?

– Вы не поверите. Он был в одних трусах.

– Это называется «налегке». Знаете, Леночка, старый анекдот? Студент пропустил лекцию и объясняет профессору, дескать, выскочил на балкон налегке и поэтому простыл. «Налегке – это как?» – спрашивает профессор. «Ну, в одном презервативе!»