В каком-то тумане, в лихорадке увидел, как распадается здание ресторана. Пф-ф-ф – и стены, потолок, пол разлетаются, как колода карт, кружа в голубом мареве, без верха и низа.

Нас с Плазмой, сплетенных воедино, окутал странный, розоватый туман. Заклубился вокруг, тонкими лентами опутал тела. Но мы так и не расстались. Словно все вдруг стало неважным, отступило перед силой нашей страсти. И мы парили в невесомости, не отрываясь друг от друга, продолжая то отдаляться на мгновения, то жадно стремиться навстречу друг другу.

Я проснулся – весь мокрый от пота, от собственного семени, едва дыша. Как и каждое утро после воскрешения.

Плазма… Я лежал с закрытыми глазами и думал о ней.

Улыбка сама собой растянула губы, сердце екнуло, и странное ощущение разлилось внутри. Ощущение, что то был не обычный эротический сон, нормальный для здорового мужчины, что уж говорить о полумельранце с его неукротимым либидо. Я чувствовал себя с ней, в ней совсем не так, как привык.

Было что-то до ужаса правильное в том, что мы вместе. Нечто невероятно сильное, незнакомое заставляло меня желать обнять ее и стиснуть даже после того, как стихло возбуждение.

Непривычные новые чувства, эмоции будоражили и сбивали с толку. Я не хотел, чтобы она ушла после секса, чтобы уехала домой. Я фантазировал, как Плазма встанет с постели, потянется, неспешно подойдет к окну и, распахнув шторы, поприветствует новое утро. Воображал, как она примет душ, и такая еще влажная, теплая вернется в спальню, обнимет, неловко чмокнет в щеку. А потом вдруг разулыбается, оденется и придет к завтраку.

Я не загадывал, как с прежними любовницами, хороший она кулинар или плохой, сварганит приличное блюдо или его придется заказывать. Достаточно того, что я сам неплохо готовлю, да и хороший ресторан доставит все, что пожелаешь, за десять-пятнадцать минут.

Мысли пронеслись в голове, и улыбка растянула губы шире.

Я нехотя распахнул глаза, и розовые флаги рассвета у горизонта разбудили окончательно. С моего четыреста пятого этажа городская граница, лес и горизонт были видны как на ладони.

Туманная, мечтательная дрема разом схлынула, уступив дневной суете. Я вскочил с постели и бросился в душ. Настенные трехмерные часы упорно крутили в воздухе голограмму 2:48. У меня совсем не осталось времени. Надо спешить в космотелепорт.

Чемодан караулил у моих дверей всегда – агент АУЧС всегда должен быть готов к дальнему путешествию. После очередной командировки я отдавал грязные вещи домохозяйке, она быстро стирала их и через день сама загружала в сумку. Иногда казалось, что домохозяйка и четыре уборщицы стали мне почти друзьями, почти родственницами. Я дарил им духи, косметику и дорогую бижутерию на праздники и дни рождения, придирчиво выбирал открытки с россыпью брошек, кошечками и сердечками. Зачем? Наверное, ощущал потребность заботиться о ком-то. Хотя бы так, но заботиться.

Затертым до дыр ритуалом проверив удостоверение и платежные карточки, я выскочил из квартиры и на ходу вызвал такси. Когда вышел из подъезда, машина уже зависла неподалеку, и пестрые газонные цветы поклонились ветру из-под капота.

И снова, прямо как возле офиса АУЧС, показалось – мимо пронеслось нечто. Очень быстрое, почти незаметное. Сердце екнуло, кольнуло, будто ледяная струйка затекла в желудок. И снова, в точности как тогда, я внимательно оглядел окрестности и ничего подозрительного не заметил. Может, просто не выспался? Я часто встаю до семи утра, но вот в такую рань – почти никогда.

Здание космотелепорта напоминало то ли мечеть, то ли старинный замок.

Круглое пятиэтажное среди цилиндров небоскребов казалось пухлым холмом среди стройных утесов. На сизо-голубых стенах и куполах поблескивали на солнце тонкие золотистые узоры в восточном стиле.

Такси резко сбросило высоту и вонзилось в одну из десятков арок – они предваряли входы в космотелепорт. Три белесые пластиковые двери пропустили нас внутрь поочередно. Круглые ряды кресел для пассажиров остались позади в мгновение ока.

Затормозили мы ближе к центру зала, дав лихой вираж около виртуальной цифры двадцать – она вращалась в воздухе, словно по волшебству. Чуть повыше повторяло ее движения время рейса.

Мне сразу бросилась в глаза фигурка Плазмы. Она стояла почти под номером пути, облокотившись о прямоугольную ручку темно-синего чемодана с выключенной воздушной подушкой.

Собранные в высокий пучок волосы в свете желтых ламп на потолке отливали янтарем. Ярко-синяя блузка с умеренным вырезом и узкие изумрудные брюки подчеркивали цвет прядей. Четкий, но мягкий профиль Лели так притягивал взгляд, что я не заметил Элдара Масгатовича. В традиционной белой рубашке и черных брюках, отглаженных до невозможности, он казался совершенно неуместным среди по-дорожному удобно одетых путешественников. Даже странно, что я упустил шефа из виду! Он возвышался в нескольких шагах от Лели в такой знакомой закрытой позе превосходства над всем и вся – руки сложены на груди, ноги широко расставлены, подбородок вздернут.

Я зацепил Элдара Масгатовича краем глаза, ощущая, как от вида Лели в животе разливается странное тепло и словно бы щекочет изнутри, улыбка сама напросилась на губы. А когда она резко повернулась, словно ощутила мой взгляд, жар бросился в лицо, ладони снова вспотели.

– Вы куда-то еще? Вайлис?

Только теперь я сообразил, что шофер уже не одну минуту пытается привлечь внимание рассеянного пассажира.

– А? – обернулся я.

– Вы куда-то еще поедете или мы прибыли? – с явным облегчением повторил вопрос шофер.

– Нет, приехали. – Сейчас улыбка казалась гораздо уместней, но губы упорно и не желали ее изображать.

Шофер бросил меткий взгляд через мое плечо, на Лелю – она стояла в нескольких метрах от нас, – и выдал: – Красотка. Что правда, то правда.

Я сунул парню карточку и, не глядя на жадную до денег машинку, заранее положил палец на серебристый квадрат наверху.

Что-то не понравилось мне в тоне, в словах шофера, но никак не удавалось смекнуть, что же именно. В груди кипело непонятное возмущение, на языке вертелись неуместные грубости.

Леля отвернулась и посмотрела вправо.

– Вайлис? – позвал шофер и ткнул мне в руку карточку. – Двести условок. Вы выходите?

Все еще в странном оцепенении я забрал свой «пластиковый мешок с золотом», отмахнулся от чека и вылез наружу.

Теперь стало ясно, что привлекло внимание Лели, да и Элдара Масгатовича тоже.

Воздух невдалеке от них заколебался, и казалось, настоящее серебристое зеркало появилось в еще минуту назад совершенно пустом центре зала. Упираясь в пол и потолок, оно легко пропустило бы сквозь себя шеренгу в сотню человек. Когда входы в кротовые норы только появились, мы, путешественники, тыкали в них пальцами, обходили вокруг, чтобы убедиться – за зеркалом» нет ничего. Ничего не видно, словно входа вообще не существует. Помню, как дети носились вокруг и смеялись, как подначивали друг друга: ну суть туда руку, сунь, и ее откусят. Как же это было давно! Теперь входы в кротовые норы воспринимались пассажирами в зале ожидания так же, как поезда в давние времена. Обыденно. Дети даже не оборачивались, не отводили взгляд от трехмерных компьютерных игр.

Из зеркала высунулась металлическая лестница транспортника и с недовольным цоканьем уперлась в пол. Из нее быстро выскочили перила, и лестница превратилась в нечто вроде самолетного трапа времен моей далекой юности. Только ветер из лопастей не швырял в лицо волосы, и бортпроводницы в оранжевых костюмах не следили за посадкой.

Шофер со стуком поставил рядом со мной чемодан. Я машинально схватился за ручку и встретил недовольный взгляд Элдара Масгатовича.

– Вайлис? Ты чего? Не проснулся, что ли?

Леля метнула в меня испытующий взгляд и официально поприветствовала:

– Доброе утро, Вайлис.

Она слишком быстро отвернулась, словно торопилась прервать зрительный контакт, и сердце почему-то снова болезненно екнуло.