-- Я знаю, что нельзя. Но, по-моему, все равно можно. У нас в палате сдвигали. А если кто из взрослых заругается, ставили все по местам, а потом ночью опять... Вот, придумала. Давай сдвигать на ночь, а утром вставать пораньше и ставить, как было.
-- Что-то мне не хочется париться по утрам.
-- Зато ночью не так скучно.
-- Знаешь что, давай, перенесем это мероприятие на день-другой. Мне кажется, что у меня начинается ангина, - я не хочу тебя заразить. На вот, почитай пока книгу - это совсем не скучно.
И Мария, протянув на вытянутой руке "Незнайку на Луне", раз - другой кашлянула в надежде на то, что утром и впрямь обнаружится ангина. Поспешно спрятав руку под одеяло, она приготовилась отвернуться к стенке, но прежде отметила краем глаза, что Света, подперев ладонью щеку, медленно, рассеянно листает книгу.
-- Когда закончишь, можешь погасить свет, - сказала Мария, лежа лицом к стене. - Смотри, в общем, сама.
Она была удовлетворена тем, как ловко ей удалось закруглить беседу.
Но из-за спины неожиданно донеслось:
-- Знаешь, я, пожалуй, тоже попробую уснуть. Извини, но мне совсем не нравятся такие книги.
-- Та-а-ак. А какие тебе нравятся книги? - вырвалось удивленно у Марии.
-- Диккенс нравится. Ремарк... Но особенно - "Евгений Онегин"
-- Но ведь это же совсем взрослoе!
-- А у нас дома в шкафу не было детского. Родители, уходя на работу, оставляли меня с дедушкой. Он, бывало, достанет Драйзера с полки, полистает-полистает и передает мне. Так мы с ним классиков и перелопатили.
-- Подожди, а этот... Евгений Онегин тебе чем приглянулся?
-- Ну, это долгая история. Понимаешь, там есть такая героиня - Ольга - ей все время весело. Я смотрю на нее, и мне тоже иногда хочется смеяться. А ее сестра Татьяна - ужасная зануда. Совсем, как я. А я не всегда люблю похожих на себя. Ты у меня исключение. Иногда просто не выношу. А из предисловия можно подумать, что надо любить Татьяну. По-моему же, Татьяну лучше совсем никогда не любить. Вот.
-- Нда... - только и смогла сказать Мария.
Она очень не хотела говорить со Светой, но почему-то лежала уже не спиной к ней, а развернувшись всем корпусом и приподнявшись для верности на локте. Она строго всматривалась в глаза соседки, надеясь обнаружить где-нибудь на их донышке искорку шутливости, чтобы хмуро прижать ее, как окурок, ко дну пепельницы, но не нашла ничего, кроме ставшего уже привычным сочетания робости со смелостью. Взгляд девочки был по-прежнему ровен, доброжелателен и до странности далек. Мария бы, пожалуй, растерялась перед этой далью, если бы подступы к ней не смягчала грустная, смущенная улыбка.
Свет был потушен, и Мария, шумно выдохнув, повалилась на спину. Она была вся в поту, и полная луна серебрила ей волосы. "Должно быть, и вправду ангина - большая, белая", - успела подумать она, ускользая за грань яви.
4
Но ангины не случилось. Просто она долго шла во сне по белоснежным облакам, и повсюду из белой пены выплывали вершины синих гор с ровно-сияющими снегами. Она просто шла по прохладному небу, и дыхание с каждым шагом становилось все ровней. Потом она проснулась, как от мягкого толчка. И почти сразу же за пробуждением раздались первые, еще прозрачные, звуки горна. С ней это случалось и раньше - просыпаться на секунду-другую раньше, чем хотел горнист. Быстро поднявшись, она попыталась понять, отчего у нее такое приподнятое, умиленное настроение и вспомнила, что сегодня в лагере - день обмена опытом, в честь чего их даже освободили от физзарядки. Это означало, что в гости к ним понаедут ребята из других лагерей, чтобы наглядно изучить, что у них есть хорошего, ну и, конечно, выказать себя. По этому случаю было велено принарядиться, то есть одеть не какие-то там юбки-платья, а школьную пионерскую форму. Мария любила пионерскую форму, несмотря даже на то, что приходилось менять шорты на юбку. Главное, что юбка была подпоясана кожаным ремнем с сияющим на бляхе пламенем костра. Но особенно ей нравилась белая накрахмаленная сорочка с погончиками. Если бы ко всему добавить пилотку, то Мария чувствовала бы себя летчицей, на которую собиралась выучиться после школы. Но пилотка в лагере полагалась только старшему пионервожатому, барабанщикам и знаменосцу.
Мария выскочила в коридор, чтобы успеть, как всегда, сделать все свои умывальные дела до всеобщей катавасии. И добродушно отметила про себя, что белая ее тень уже тут как тут. Завязывая на ходу волосы в хвост, Света вышагивала за ней, как цапля, сонная, глядящая куда-то под ноги. Так и казалось: вот притопает она в умывальную комнату и выловит себе на завтрак парочку-другую лягушек из прикрытого тряпкой ведерка.
Наскоро справившись с туалетом, Мария из вежливости задержалась около Светы, пока та тщательно водила щеткой внутри беззвучного по такому случаю рта. Вообще же, Света была, как видно, большой чистюлей - ногти на ее длинных пальцах, которые водили щеткой, как смычком, были аккуратно подстрижены под корень, так, что некуда было пробраться и пылинке, а пижама выглядела так, будто была надета на манекен, который соприкасается разве что с воздухом.
-- Сегодня все одеваются в форму, - предупредила Мария, когда они вернулись в палату.
- Ага, - согласилась Света и как-то так ловко, расторопно вылезла из своей стерильной пижамы, так незаметно обернулась в высокую, стройную пионерку с белыми гольфами под стать сорочке, что, глядя на нее с двадцати шагов, можно бы было, пожалуй, и ее признать за человека. Свете даже пришлось подождать, пока Мария возится с вечно съезжающей на бок пряжкой и сползающей на бедра юбкой.
Теперь можно было идти на линейку.
В коридоре Мария, осадив на ходу мальчишку, который намеревался дернуть Свету за волосы, попыталась отстать на шаг-другой - она не любила ходить плечом к плечу или, не приведи Господь, под руку, предпочитая пропускать спутников вперед. Но, видимо, Света была из того же теста и предпочла пропустить вперед Марию.
Вся надежда Марии была на белое море с красными чайками. Белое море из людей в белых сорочках - вся прибывающая мало-помалу пионерия - уже бурило, катая по двору шумные волны.
Мария, сумев-таки зайти за спину Светы, незаметно нырнула в один из боковых потоков, и ее понесло, как на льдине, словно не своими, не собственными ногами.
"Надо бы не забыть зайти в библиотеку и набрать для нее детских книжек, - подумала Мария, прежде чем окончательно забыть о своей неожиданной подруге. - Пусть привыкает к нормальному чтению, заодно и времени на разговоры останется меньше".
Позже, когда все уже построились, она еще раз вспомнила про Свету, видно, затем, чтобы оценить на почтительность расстояние между ней и собой, но не нашла знакомых очертаний ни в "Стражнике", ни в родном "Буревестнике", куда раскидали осиротевших соколят. "Наверное, Света вернулась в палату и сидит там в своих особенных думах, - решила Мария. - Пионерская линейка, как видно, тоже не шибко взрослое занятие. Ей бы сразу в комсомол!". Но странное дело: только Мария подумала про эти особенные Светины думы, как над белым морем с красными чайками, изнутри этого моря, вдали, у линии горизонта словно выросли снежные горы и от них повеяло такой радостью и таким покоем, что Мария, перестав сутулиться, чуть было не приложила к глазам руку козырьком. В глазах ее было светло и празднично. Так празднично, что она даже не сразу поняла, откуда взялся на площади рядом со старшим пионервожатым Армен. Вроде бы на этом месте положено стоять знаменосцу. Неужели в лагере, наконец, узнали про то, как они с Аликом выстроили на чердаке потайную пионерскую комнату - собственными руками, при помощи пилы и лобзика? И теперь произвели одного из умельцев в знаменосцы?
