Сложившись, залайцы дружно повели плечами, показали стене фигу и с возгласами "Уходим! Уходим!" вышли, и, кажется, насовсем.
Мария, которую не удостоили на прощание даже кивком, играла в это время в шашки. Заняв среди сверстников третье место в турнире на первенство лагеря, она прослыла неплохим игроком, и поэтому в гости к ней иногда захаживали шашисты. Среди них ей особенно полюбились две девочки.
Первую звали Лика. Она была ростом ниже Марии, но значительно подвижней ее, а, главное, ловчее, выверенней в движениях. Была она вся стремительная и не сидела за шашечной доской, которую они распахивали на середине кровати, а непрерывно, слаженно двигалась - то садилась со скрещенными ногами и, подперев кулаками подбородок, искоса приглядывалась к сложившейся позиции большими серыми глазами в обрамлении черных до плеч волос, то стояла в белоснежных носках прямо на кровати со сдернутым покрывалом, скрестив на груди руки и барабаня по локтям пальцами с пронзительно-красным маникюром, то, отступив на шаг, красиво откидывалась, прислонившись к спинке кровати или, соскочив на пол, кувыркалась между двумя другими спинками, а то и просто расхаживала по палате. Все это делалось без показухи. Марии было видно, что человек нешуточно занят игрой.
Но больше всего любила Мария Лику за песню, которую та серьезно и звонко исполняла на всех концертах, а то и просто - на случайных сборищах или даже одному человеку, даже если этот человек был всего лишь партнером по шашкам.
Песня была про БАМ. Легко и задорно лилась захватывающая дух мелодия:
Веселей, ребята!
Выпало нам
Строить путь - дорогу,
А короче - БАМ.
Мария так и видела двух стальных змеек, вьющихся в голубой тайге впереди грохочущего локомотива. Поезд, который вела Мария, словно преследовал ползучих гадов, оставляя за собой ровные, накатанные рельсы. Всюду, где проходил их состав, вырастали хвостом дороги. Но впереди - вились змейки. И Мария, приподняв козырек фуражки железнодорожника, точными, выверенными движениями все накручивала и накручивала скорость.
Вторую девочку звали Зоей. Обычно она стучала, прежде чем войти, а войдя, стеснительно и в то же время радушно улыбаясь, бросив неопределенное всем: "Здрастье!" проходила к Марии, присаживалась на край кровати и говорила: "Ну что, сыграем?" И они играли партию-другую. Мария вся сладостно изнемогала в чем-то мягком, кошачьем и движения ее руки, передвигающей шашки, сбившись с привычной угловатой резкости, становились плавными, закругленными.
Зоя почти не поднимала глаз от доски, а, поднявши, взглядывала на Марию с улыбкой, в которой намешалась целая песня. Мария просто-напросто переставала быть от этой песни, она вся становилась грустным, мучительно-трогательным слоном.
Где баобабы вышли на склон
Жил на поляне розовый слон.
Слон жил на поляне и отличался от других слонов тем, что был розовым, а не серым. Но вот хитрый охотник взял его в плен, поместил в зоопарк и все увидели, что слон все-таки серый. Все стали потешаться над сереньким слоником.
Слон улыбнулся, слон им простил,
Но почему-то слон загрустил.
Слоник, мой слоник, ты не грусти,
В жизни бывают серые дни.
Снова подарит солнце рассвет -
Выкрасит кожу в розовый цвет.
В тот радостный миг, когда залайцы навсегда покинули палату, Мария как раз доигрывала с Зоей последнюю - вторую - партию. Мария выиграла партию, и Зоя, безмятежно улыбнувшись, сказала обычное: "До свиданья" и удалилась так вежливо и плавно, словно вела за собой на веревочке тихого, услужливого слоника.
Мария стремительно вскочила и принялась расхаживать по палате. На радостях она даже перекувыркнулась между спинками каждой свободной отныне кровати. Ей и в голову не пришло схватить, поддавшись чехарде, сумку и броситься на поиск другой палаты. У нее уже появилась другая палата - вот эта вот, одна-единственная, на нее одну. Мария даже подпрыгнула от этой мысли.
Но тут случилось нечто непредвиденное, нечто совсем ужасное. В дверь со стороны коридора робко постучали и, когда Мария, присев на всякий случай на собственную кровать, крикнула своим громким, преувеличено-решительным голосом: "Войдите!", думая, что это вернулась Зоя, дверь медленно и скрипуче приоткрылась и в нее после секундной заминки протиснулась Света.
Света была в салатовом платье. Оно ядовито облепило нелепую долговязую фигуру с безвольно опущенными руками. И в то же время платье словно боролось, прильнув листом к телу, с неведомой, зреющей в недрах силой. Словно молило оно о чем-то, строя преграду.
Марии тоже захотелось стать преградой, присоединившись к платью. Она поднялась со своего места и, встав напротив гостьи, решительно и выжидательно, впервые в жизни посмотрела той в глаза.
Глаза у Светы были похожи на прозрачные голубые камешки, которые ворочались попыхивая, в красноватой тьме.
-- Знаешь, я давно за тобой наблюдаю - ты на меня похожа. Давай дружить? - промолвила она тихо, но решительно.
Мария просто опешила от такой прямоты. Она представляла себе дружбу как игру в поддавки. Если перевернуть шашечные кругляшки вверх тормашками и тихонько продвигать их навстречу партнеру, а тот как бы невзначай будет продвигать свои, и победителем окажется тот, кто первым сдаст без боя свои кругляшки - то это и будет игра в поддавки. Точнее, не будет в ней никакого победителя, а просто доиграют двое партию и как бы невзначай улыбнутся. А чтоб вот так вот, без игры... Нет, так Мария не умела. Она и не думала уметь дружить с девочками, так как все они делились на две неравные категории: одни вызывали презрение или снисходительную улыбку, а другие - восхищение, которое можно было лишь таить - издали.
Но эта Света не просто нарушила правила игры в поддавки, решив пройти сразу в дамки, но и сморозила несусветную глупость. Глупость эта громыхала в ушах Марии как гром, а щеки стремительно заливала краска.
-- Как это? Ну нет... Нет, я не похожа. Не похожа я на тебя, - только и смогла она вытолкнуть одеревеневшим языком.
-- Нет, ты похожа, - неожиданно живо возразила Света, не своя с нее внешне спокойных и в то же время просительных каких-то глаз.
И отчего бы ей не промолчать? Мария все бы ей простила за одну только паузу. Но Света, дергано приподняв левую руку и прижав ее затем к животу, точно заслоняя его от удара, громко и решительно выдохнула:
-- Похожа! Ты тоже ходишь всюду одна, и у тебя нет подруг. А еще ты тоже всегда грустная. Вот.
Света задыхалась, словно за ней гнались. Капельки пота скатывались из-под ее белых волос как огненные, солнечные капли. Она нервно провела по лбу правой рукой и, словно стряхнув частицу жара, сказала уже не тем твердым голосом, а несравненно более робким, но полным неслыханной дерзости человека, который добился своего:
-- Можно, я перенесу свой чемодан? Давай жить вместе. И никого нам больше не надо, ведь, правда?
-- Перенеси, - только и смогла вымолвить Мария. Повернувшись, она открыла двери на террасу.
И Света принесла чемодан. И выжидательно замерла с гнущим ее к полу чемоданом посреди палаты.
-- Располагайся, - сказала Мария, - А я пока схожу по одному делу.
Все это было как во сне.
Мария выскользнула на террасу и побежала.
Дальние горы были как зубы с налипшей на них пеной облаков. Пена была в красном, предвещающем ветер, зареве. Краснота, зацепившись за край глаза, словно бежала струйкой у виска. Из струйки выныривали нарядные полевые цветы на поляне за лагерной оградой. "Не похожа, и все тут", - снова подумала Мария. И она была отчасти права. Ведь у нее был на липовой аллее тайник с рогаткой, был приятель Мавродий, подруги по шашкам - Лика и Зоя, был целый отряд "Буревестник", да что там говорить - взмывало на торжественной линейке пионерское знамя и - Мария чувствовала с замирающим сердцем, что весь этот замерший лагерь - ее... А у Светы не было всего этого. Света жила как моль, заблудившаяся между двумя ладонями - макеевской и залайской. Стоило ей сесть на одну, как другая норовила ее прихлопнуть.
