-- Ты ничего не понял, - сказала Мария вкрадчивым голосом. - Ты думаешь, ты - герой?

-- Не герой, а... - медленно начал Армен.

-- Этот человек не умеет смеяться.

-- Неправда, я умею смеяться, - обидчиво возразил Мавродий.

-- Ты думаешь, ты - герой? - быстро спросила его Мария.

Толкнув Мавродия прямо на поднявшегося, выпрямившегося Армена, Мария крепко сжала ладонь Светы и они, отвернувшись, побежали.

Они не знали, что совершается за их спинами. Но Мария почему-то верила, что семя ее упало на верную почву.

-- Вот мы и положили конец раздору племен, - сказала она, усмехаясь.

7

Весь день они носились у ворот, в которых почти непрерывно появлялись старшеклассники с валежником и сухостоем. Наваливаясь на старших, младшие буквально выхватывали у них этот ценнейший груз и волочили до громадной кучи посреди двора.

К вечеру костер запылал и, встав в круг, младшие пошли в пляс и запели.

Кто - куда, а мы лишь прямо -

Через мрак на свет костра.

Прощай, мама, прощай, папа,

Прощай, младшая сестра.

Пламя разгорается на весь земной простор.

Быть первыми время нас учит.

Ты гори, гори, мой костер -

Мой товарищ, мой друг, мой попутчик.

Мария и Света, крепко взявшись за руки, тоже неслись в кругу, и угольки, постреливая, оставляли следы на багряной от зарева одежде. Потом круг разомкнулся, и только они не выпустили рук, и потому их почти прижали к огню, потому что круг снова сомкнулся - уже из новых людей - и вновь качнулся вбок каруселью.

Поодаль, на концертной площадке, спели, вызвав бурю аплодисментов, Лика и Зоя. Потом на сцену выскочил Армен. Только он мог пропеть в танце зажигательное кавказское: "Аравай - вай! Вай-вай-вай-вай!" Карусель из сцепивших руки людей неслась все быстрей. Задрав голову, Мария увидела, как мечутся, срываясь в небо из костра, искры. Искры не хотели отлетать от костра, не хотели умирать и гаснуть, но сила огня с ожесточенной веселостью порождала их, чтобы вскоре отторгнуть. Еще вверху летали хлопья пепла и, спускаясь плавными парашютиками, оседали у них на волосах.

Света тоже смотрела вверх, и лицо ее под влиянием каких-то своих ассоциаций становилось все грустней и задумчивей. Потом они с Марией взглянули друг на друга и, не сговариваясь, направились в здание.

В этот час в помещении не были ни души. Они вошли в свою палату, и Света, выбрав одну из пустующих кроватей, растянулась на ней в полный рост.

-- Знаешь, лучше бы это кончилось поскорей - вся эта наша лагерная жизнь. А то бывает так хорошо, что потом без этого не сможешь. Так хорошо, как сейчас... - сказала она пресекшимся голосом, глядя в потолок.

Как порыв неуклонного ветра Мария покачнулась и, медленно разувшись, села на нее верхом. Она обхватила ладонями длинную, тонкокожую шею Светы и, шутя, слегка сжала пальцы. Но тут же руки ее размякли, и вся она так и поникла, потекла всем нутром от сумасшедше нежного тепла.

-Мы с тобой одной крови. Разве может это когда-нибудь пройти? - тихо сказала она, чувствуя, как набегают откуда-то снизу волны трепетного, соленого моря, как подступают они к глазам странным блеском, готовые нахлынуть каплями, что поползут по щекам. Вернувшись из своего далека, Света бережно коснулась ее щек взглядом повлажневших глаз.

Они даже не услышали, как в комнату прокрался посторонний.

-- Вы тут что... А ну, быстро встать!

Мария, вздрогнув, инстинктивно поднялась во весь рост и, не сходя с кровати, недоуменно посмотрела на немолодую воспитательницу, которая, сжав кулаки и выставив вперед подбородок, даже не понимала, как отвратительно ее перекошенное злобой лицо.

-- Ну, подождите!.. Я все расскажу директору. Немедленно убирайтесь вниз. Ну! Быстро! Чтобы я вас здесь больше не видела.

Это было все равно, как если бы кто-нибудь, увидев в комнате орла, велел его выгнать из-за того, что комнаты созданы для ковров, а не для орлов.

Растерянно улыбаясь и в то же время наливаясь гневом, Мария не выпускала руки Светы, которую та подала ей, как только эта нелепая тетка завела свою речь. Готовая на отпор, Мария пружинисто спрыгнула на пол, но в это мгновение другая рука Светы легла ей на плечо.

-- Что она хотела? - спросила она удивленно, когда они пробежали до лестницы и, спустившись этажом ниже, нырнули в полумрак коридора.

-- Ну, понимаешь, она подумала, что мы занимались ЭТИМ.

-- Чем?

-- Иногда девушки занимаются друг с другом тем же, что и мужчины с женщинами.

-- Как это?.. Но ведь... у нас было не это, - потерянно произнесла Мария.

Света промолчала.

Двигаясь на ощупь в густом, словно волокнистом полумраке, они толкнули какую-то дверь и переступили порог палаты старшеклассников.

Здесь, в чужой обстановке, среди неизвестных вещей их опять обступила неловкость - минутная неловкость, которую Мария преодолела молниеносным решением.

-- Слушай, а ведь мы можем натырить здесь зубной пасты. А ночью сходим в поход на твоих залайцев.

Это было любимым лагерным озорством - тырить друг у друга, словно яблоки в саду, тюбики с зубной пастой, а после, пробравшись ночью к соседям, выдавливать втихаря содержимое спящим на волосы.

Перевернув пару матрасов, Мария действительно нашла под ними заветные тюбики и, удовлетворенно повертев их в руках, с важным видом рассовала по карманам.

Света, кажется, даже не обратила внимания на эту ее затею. Заметив на тумбочке книгу, она ровным, бесстрастным голосом прочитала вслух название.

-- Лев Толстой "Хозяин и работник".

Затем, протянув к книге обе руки, взяла ее с бережностью прилежной ученицы и, неторопливо раскрыв наугад, принялась читать: "Выгребши снег, Василий Андреич поспешно распоясался, расправил шубу и, толкнув Никиту, лег на него, покрывая его не только своей шубой, но и всем своим теплым, разгоряченным телом. Закрепив руками полы шубы между лубком саней и Никитой и коленками ног, прихватив ее подол, Василий Андреич лежал так ничком, упершись головой в лубок передка, и теперь уже не слышал ни движения лошади, ни свиста бури, а только прислушивался к дыханию Никиты. Никита сначала долго лежал неподвижно, потом громко вздохнул и пошевелился.

- А вот то-то, а ты говоришь - помираешь. Лежи, грейся, мы вот как... - начал было Василий Андреич.

Но дальше он, к великому удивлению, не мог говорить, потому что слезы ему выступили на глаза, и нижняя челюсть быстро задрожала".

Осекшись, Света замолчала и, подняв голову от книги, невольно уперлась взглядом в лицо Марии. И как всегда, словно ударившись о человека, что-то хрупкое и пронзительно-синее в ее взоре слегка отпрянуло вглубь, откатило. Но и там, в глубине, не удержалось, а тут же вернулось назад и, будто застигнутое врасплох, не нашло ничего лучше, как просиять кротчайшей улыбкой.

Им больше не надо было держаться за руки, чтобы чувствовать друг друга. Время - эта последовательность мысленного шума и звуков вокруг - текло лишь для них. Вновь оказавшись незаметно для себя в гуще резвящейся у исполинского костра детворы, они, как невидящие, прошли сквозь гущу и, устремившись в дальний, пустынный угол площадки, оседлали качели.

Моросил дождь. Длинная доска на перекладине промокла, и на ней отражался свет полной неоновой луны. Доска слабо, тоскливо поскрипывала, замирая в момент соприкосновения с землей. Соприкасаясь с ней, с землей, Мария смутно видела, как на другом конце доски высится горой Света, как, полуприкрыв глаза и слегка откинувшись назад, плавно отдается она потоку. Казалось в эти секунды - еще немного, и Света сольется с лунным потоком, станет полупрозрачным, мерно качающимся призраком.