— Мы, бойе, мало-мало белку сменяли! Худо сменяли!

— Худо! — подтвердил горячо Овидирь. — Молился русский, шаман, молился, а парень умер. Товар плохой дали. Плохой! Мало!

— Ах, ошибся! — сокрушался Савелий.

Приказчик понял в чем дело...

Власия привели в лавку, куда набился народ. Председатель сельсовета, ухмыльнувшись, встретил Власия:

— Плохо торговали, отец духовный!

— Плохо! — вскипели тунгусы. — Шибко плохо!

— Отвечать теперь придется за торговлишку! За беззаконие!

Власий сморщился, словно у него схватило нестерпимой болью зубы:

— Поклеп! Чистейший поклеп!.. Вот как пред истинным...

— Да что уж тут запираться. Вот они, свидетели, налицо! Они врать не станут! Тунгус разве когда врет?

— Не торговал я, — растерянно оправдывался Власий. — С молитвой ездил. Гостинцы повез... Как спокон веку велось...

— Спокон веку! — возмутился председатель, а мужики кругом зашумели угрожающе. — Что <…>^[13] ...ша воля обманывать народ!

Оглядываясь смущенно и загнанно, Власий искал от кого-нибудь из окружающих поддержки. Но никто не поддержал его. Даже тунгусы.

Вечером в церкви, которую переделали в клуб, было устроено собрание. На сцене за столом, покрытом красным коленкором, расселся президиум.

В президиуме, смущаясь и робко взглядывая в переполненный полутемный зал, рядом с монастырскими жителями сидели два тунгуса: Овидирь и тот молодой, который в чумах во время приезда туда Власия и Макара Павлыча спорил против пользы водки.

На собрании этом молодой монастырский партиец по-тунгусски делал доклад о современном положении. Тунгусам, когда их звали сюда, сказали проще: им сказали:

— Приходите послушать о новой, о настоящей жизни!

О новой, о настоящей жизни тунгусы слушали внимательно, не перебивая докладчика. Лишь изредка кто-нибудь из них изумленно качал головой и тихо присвистывал. Особенно оживились они, когда докладчик заговорил о болезнях и о том, что лечить их нужно не шаманством, все равно — тунгусским, или русским, а лекарствами, и что вот теперь будут здесь часто бывать врачи и тогда болезней станет совсем мало. Но когда докладчик рассказал, что вот скоро приедет к тунгусам доктор, который будет лечить больных оленей, тунгусы не выдержали.

— Оленей лечить?! — повскакали некоторые с мест. — Оленей?!

Было это так необычно: лечить оленей. Ведь олень не дитя, не человек. Он сам себе в тайге, в тундре найдет помощь, он сам отобьется от харги!

Было это необычно, и тунгусы смотрели на докладчика с недоверием. Но не верить ему нельзя было: так хорошо и правильно говорил он о жизни, которая меняется к лучшему, так хорошо и правильно рассказывал он о том, что было и о том, что будет.

На собрании было весело. Ах, как весело было слушать о том, что приходит новая жизнь!

Овидирь тесно придвинулся к молодому тунгусу, сидевшему рядом с ним за столом:

— Правду они это говорят? — шопотом спросил он.

— Самую настоящую правду! — убежденно ответил сосед. — Здесь обману нет!

Тогда Овидирь засверкал глазами. Он беспокойно и нетерпеливо заерзал на месте. Его подмывало сказать всем этим людям, которые вместе с ним слушали молодого русского, сказать что-то свое, сокровенное. И он дождался. Едва докладчик кончил и председатель спросил, не хочет ли кто-нибудь сказать свое слово, как он вскочил на ноги и закричал:

— Я скажу! Овидирь скажет! Слушайте!

Он сказал свое слово. Оно было сбивчиво, не раз с трудом подыскивал он подходящие слова, не раз не хватало ему слов. Но он сказал все, что хотел, все, что нужно было сказать.

Овидирь сказал:

— Ох, самые маленькие люди тунгусы были. Самые маленькие! Вроде мыши лесной маленькие. И каждый, кто хотел, обижал тунгусов. Шибко обижал!.. Друг — обижал. Начальник — обижал. Шаман — обижал. Все обижали? Почему тунгус самый маленький человек был?..

— Почему? — спросили тунгусы за Овидирем.

— Худо было! Ох, худо!.. А будет теперь хорошо?

— Будет теперь хорошо? — спросили дружно тунгусы.

— Будет, будет! — вскочили с мест в президиуме. — Товарищи, теперь будет!

Овидирь остановился. Глаза его горели. Он прислушался к ответу в президиуме и в зале и широко улыбнулся:

— Овидирь сказал. Ладно. Хорошо!

Это была первая в жизни речь, произнесенная Овидирем пред толпою, пред своими и русскими. И от этой первой речи у Овидиря сладко закружилась голова.

12.

На собрате два монастырца привели Власия. Поп упирался, не хотел итти, но ему заявили, что поведут насильно, если он будет артачиться.

— Мы тебя, батя, судить там будем! Всем собранием! — объяснил полуугрожающе, полудобродушно один из провожатых. — За торговлишку и вообче!

Когда Власия вывели к столу президиума, в толпе стало настороженно тихо. Затихли и присмирели тунгусы. Овидирь впился взглядом во Власия и что-то неслышно проворчал.

Председатель пошептался с другими членами президиума и встал.

— Вот, значит, гражданин поп, бывший отец Власий, желаем мы воем собранием разъяснить проступки ваши. Как вы занялись недозволенной скупкой пушнины совместно со скрывшимся торговцем Макаром Глотовым. И окромя того обманно лечили ничего незначащими поповскими молитвами и курением ладана сынишку товарища тунгуса Овидиря, а сынишка этот, наплевать молитвам и ладану со свечками, помер... Незаконные и вредные ваши эти поступки для советской власти и против трудящихся... Могите оправдаться? Ну, а нам понятно, что никаких отговорок у вас быть не может! Сказывайте!

Власий понуро молчал. И только на настойчивые приглашения высказаться, сумрачно и неприязненно ответил, наконец:

— Я не торговал. Я к друзьям с гостинцами ездил. Вот и все...

— Овидирь, — обратился тогда председатель к тунгусу, — тебе всамделе поп другом приходится? Добро ты от него когда-нибудь получал? Слово хорошее слышал? Говори!

У Овидиря раздулись ноздри.

— Не слыхал! Нет! — заявил он. — Белку ему давал. Ему и Ковдельги!.. Шибко худо: двойное шаманство, дорогое шаманство, а парень умер!

— Гражданин поп, — посверкивая усмешками, укоризненно обратился председатель к Власию, — врете вы перед всем собранием, перед целым обчеством! И стыда у вас нету!

— Какой у его стыд!? — зашумели в собрании. — У долгогривых разве стыд бывает!..

— Врете вы, — продолжал председатель, — и не желаете покаяться пред советской властью. И передадим мы ваше дело законно милиции, а оттуда в суд. А это вам пахнет не сладко!

— Не сладко! — весело и угрожающе закричала толпа.

Власий сжался. Тунгусы глядели на него внимательно. Они чего-то ждали. В президиуме пошептались. Потом председатель снова встал и спросил:

— Граждане, товарищи! Как выходит по-вашему: достоин поп, бывший отец Власий отдаче под суд?

— Достоин! Конешно! В полном разе!.. — закричало собрание.

— Ну, — повернулся председатель к Власию,— получите покеда темную, при сельсовете. А по прошествии времени советский суд припаяет вам, сколь вами заслужено.

Власия увели, в церкви — в клубе постепенно затих шум. Тунгусы все еще чего-то ждали.

Наконец, Савелий не выдержал.

— Ух! — выдохнул он из себя. — Слабый какой батюсска! Никакой силы в нем нету! Совсем, совсем, как я, как вот Овидирь, как все!.. Обман!..

Тунгусы встрепенулись и подхватили:

— Обман! Никакой силы у него нету! Никакой!

Савелий продолжал:

— Всегда говорил: оксари сердитый! оксари сильный. Оксари надо бояться! батюсску надо бояться! Всегда говорил: оксари нельзя обижать, батюшку нельзя обижать! Ой, обманул! Слабый-слабый стал! Как кочекашка^[14] слепой!

— Ой, обманул! — кричали тунгусы и смеялись. И вместе с ними громко и весело смеялось все собрание.

13.

Обменяв в кооперации пушнину на нужные товары и припасы, тунгусы вернулись в тайгу. В тайгу они, кроме товаров, кроме муки, ситцу и пороху со свинцом унесли много нового. Они унесли уверенность, что с оксари и с харги не все обстоит благополучно. Что, может быть, и оксари и харги выдуманы Ковдельги и русскими шаманами. Им еще трудно было окончательно увериться, что никаких оксари и харги не существует. Но одно для них было ясно: русский шаман не имеет никакой силы. Да не только русский. Потому что ведь двойное шаманство не помогло сынишке Овидиря. Потому что ничего не сделали оксари и харги для того, чтобы помочь русскому шаману. Потому, что замолчал испуганно и Ковдельги и, узнав о собрании в Монастырском, признавался, что в эту зиму уйдет белочить в дальние хребты.