И дальше разговор сам собой сползал на счастливые билеты, на добрых экзаменаторов и прочие соблазнительные темы. К четырем утра все как-то устраивались на кровати, диване, сдвигали стулья и тут же засыпали, исключая Артиста, который сидел за столом, и уж непонятно, что он пытался еще заучивать. Вероятно, дело было просто в принципе: не сплю ночь перед экзаменом – и все.

Перед самым экзаменом утром Медведь обычно впадал в транс и на все вопросы бормотал какое-нибудь слово вроде: «Африка, Африка!» Ленька до последней минуты листал учебник. Артист (он всегда на экзамен приходил в пиджаке) распихивал по карманам книги и тетради, хотя обычно учителя были бдительны и воспользоваться нательной библиотекой не представлялось возможности. Мы с Пятеркой говорили только про женщин и международное, а Барон, даже сидя в классе, решал какой-нибудь шахматный этюд на странице «Советского спорта».

И конечно, никто не уходил из школы, пока последний из наших ребят не сдавал экзамена.

Но меня удивляло, что часто ребята ждали, пока «отмучается» последний из нашего класса. Я считал, что главное – мы, плевать на остальных. Но мои «аристократические» замашки обычно не принимались во внимание.

В своих воспоминаниях я забежал несколько вперед. Итак, снова вернемся к осени десятого класса.

Маленькая комната девочки Нины. Родители придут в одиннадцать. Зная, что Нина устраивает вечеринку, мы купили две бутылки портвейна («Три семерки») и банку рыбных консервов (щука в томате), девочки приготовили мясной салат.

Все мы шестеро сидим за столом. Нина, Катя, незнакомый мальчик Толя, Ленька (инициатор этой вечеринки, долго готовил мне сюрприз) и Алла.

Первая наша официальная встреча. По-моему, присутствующие все про меня знают, но ведут себя тактично. Узнав, что Нина ставит какую-то пластинку (это любимая пластинка Аллы), я слушаю ее, как симфонию Бетховена, вздрагивая, качая в такт головой, прикрывая глаза рукой.

Потом, когда пластинку снимают, внимание присутствующих сосредоточивается на рюмках (уговоры выпить хотя бы по одной, а девочки, особенно Нина и Катя, пытаются налить себе лимонад) и на остатках салата и костей щуки (тут уж никого уговаривать не приходится).

Все хотят веселиться. Но как? Застольная беседа? О чем? И здесь уж приходится работать мне. Оправдываю свое прозвище Звонок.

Конечно, эффектнее было бы, если бы кто-нибудь рассказывал байки, а я с демоническим видом сидел в углу. Старое правило: молчит – значит, умный. Но никто не рассказывает ничего смешного. А я не могу молчать. Если я иду с кем-нибудь вдвоем и товарищ набирает в рот воды, я начинаю болтать. Мне кажется, нелепо идти и молча глазеть по сторонам. Надо разговаривать. Почему надо – неизвестно, но надо.

А тут шесть человек. И я стараюсь. Тема разговоров – мои ребята. Разные веселые случаи.

Кажется, мое сольное выступление имеет успех. Все слушают внимательно и смеются там, где надо. Кроме Аллы. Она вроде относится скептически ко всем моим басням. А может, мне только кажется? Впрочем, один раз и она заинтересовалась:

– Тот, кого вы называете Медведем, такой черный, высокий?

– Да, – говорю я, – красивый парень.

И тут же прибавляю несколько новелл о Мишкиных подвигах. Алла скептически усмехается. Что ж, тем лучше. Я же не соперник Медведю.

Ставят пластинку «Зачем смеяться, если сердцу больно». Я гляжу на Аллу испепеляющим взглядом.

Потом танцы. Я танцую с Аллой. На расстоянии вытянутых рук (обнять – не может быть и речи) веду ее почтительно, но прилагая максимум усилий, словно двигаю стеклянный шкаф.

Один раз на вечере в ее школе я видел, как она танцует. Танцует она здорово. Но сегодня ей крупно «повезло» с партнером.

Я чувствую, что она на меня злится. Все сильнее и сильнее. За то, что я плохо танцую. За то, что я всем демонстрирую, как я люблю ее и как страдаю. За то, что с умным видом говорю глупости. И просто так, без причины, как умеют злиться только очень молодые, красивые и самоуверенные девушки.

И в этот момент я понял, что, еще не сказав ни слова, не начав объяснения, ничего не сделав, я проиграл, проиграл безнадежно. Но одно дело – понять. Это еще ничего не значит. Человек – крупный специалист по созданию иллюзий.

Потом было все. И объяснение, и ее покровительственная улыбка, и серьезные мысли о самоубийстве, и болезнь (честное слово, настоящая болезнь, с высокой температурой и бредом; врачи говорили – ангина, я один знал правильный диагноз), и постыдное существование в качестве так называемого друга Аллы, точнее, пажа. Было еще очень многое, и кое-что я, наверно, еще расскажу. Но в тот момент, при первой нашей официальной встрече, я понял, что все будет плохо. Правда, я тогда не знал всего, что будет. И может, если бы какая-нибудь фантастическая машина перенесла на много лет в будущее, то я увидел бы такую сцену.

Я, грязный, потный, в промасленной спецовке, выхожу из магазина с Колькой и Петькой. Сегодня опять подхалтурили, купили бутылку на троих, а Петька набрался еще с утра. И вот мы выходим на шоссе и что-то весело говорим, и вдруг скрип тормозов, и у обочины рядом с нами останавливается «москвич», и за рулем сидит Алла.

«Привет», – говорит она.

«Привет», – говорю я.

«Ну, как жизнь?» – говорит она.

«В порядке», – говорю я.

«Ну, привет», – говорит она.

«Привет», – говорю я.

И ребята смотрят на меня как ошпаренные (такая девочка, думают они, и как одета, бывают же счастливцы, которые с ней, но она не для нас, дочь или жена академика… или сама мотается по заграницам, но такая девочка, откуда Руслан ее знает, наверно, делал профилактику машины у ее отца, но все равно ему повезло, такая девочка!). Вот что они думают, хотя молчат, но я-то их знаю. И мы идем на станцию, потому что надо менять колеса одному частнику, и говорим: хорошо, что успели в магазин, а Петька дурак, что пьет с утра, так загнуться можно.

«Ничего, пройдет, – говорит Петька. – Ну, а все-таки, кто эта девочка?»

«Эта? – Я невольно делаю паузу. – Моя бывшая жена».

Вот идет высокая, очень стройная, очень молодая девушка. Вы отмечаете про себя, что она здорово одета и ноги у нее прямые, чулки дорогие, капроновые, туфли на высоких каблуках. Она прямо и уверенно глядит перед собой своими невинными голубыми глазами. Она прошла мимо, и десятки мыслей проносятся в вашей голове. Вам представляется, что она спешит на веселую вечеринку или, может, романтическое свидание в парке, у клумбы гладиолусов. Или просто идут воспоминания, как говорится, давно прошедших лет, и вы, старый, больной человек, смотрите вслед этой девушке и думаете: вот так идет молодость. И много хороших чувств пробуждает в вас эта случайная встреча. Отлично, теперь продолжайте свой путь. Не вздумайте следовать за девушкой. Иначе могут пропасть и романтика, и красота. Вдруг девушка проведет весь вечер в душном зале, где будет скучно и нудно танцевать польку-бабочку под оркестр пожарников? Ей-богу, ступайте лучше своей дорогой, с вас вполне достаточно, что вы вдохновились появлением прекрасной незнакомки.

Но в семнадцать лет я не знал всего этого, и что мне только не представлялось, когда вечером Алла, нарядная и взволнованная, спешила куда-то из дому. Какие только кошмары не снились мне потом по ночам!

А сколько страдания мне приносили совершенно невинные вещи – например, обещание Аллы зайти ко мне днем домой. Ей это нужно, должен помочь по истории.

У меня уже заготовлен легкий, небрежный разговор (в меру остроумный, но с намеками) и раскрыты нужные страницы книг. Ждешь. Через два часа уходишь на улицу (дверь не запираешь, на столе записка). Через полчаса возвращаешься, подходишь к собственной двери. Сердце попеременно ударяет то в пятки, то в затылок. Естественно, никого. Твердо решаешь послать все к черту. Но через двадцать минут звонишь. Аллы нет дома. Ждешь. Вздрагиваешь, когда хлопает дверь на лестнице. Берешь себя в руки: всё, пора рвать, хватит терпеть издевательства.