– К сожалению, на этот раз не судьба… Книжки не будет. Я разорвал договор. А вот расчет получу с удовольствием.
Она так и сидела с открытым ртом, пока он опять не постучал ногтем по циферблату.
Женя неожиданно пригласил в театр, на какой-то постмодернистский спектакль, и Маня испугалась. Пока были игры, она веселилась. С ним вообще было легко и весело. Он пришел к их стенду еще в первый день выставки. Просил одолжить пластиковые стаканы. У них, в «Лагуне», кончились, а сегодня ожидались важные гости. Разговорились. Он разглядывал книги на прилавке, закатывал глаза.
– Ну и хрень вы печатаете!
Маня возмутилась.
– А у вас, значит, одни таланты?
Он легко согласился.
– Увы. Такая же хрень. Но у нас хоть тиражи поменьше. Мы щадим народ.
Маня не удержалась и хмыкнула. Он весело посмотрел на нее.
– Меня Женя зовут.
– А меня Маня.
Он выглядел совсем мальчишкой, и рядом с ним Маня испытывала некоторую неловкость по поводу своего возраста. Хотелось выглядеть моложе, но и не показаться смешной, как бывает, когда зрелые женщины ведут себя как пионерки. Он сразу перешел на «ты», легко и без предупреждения. В тот же день зашел за ней, и они пошли обедать. Много смеялись, и она даже не могла вспомнить над чем. Выставка длилась четыре дня, и все эти дни они не расставались. Иногда приходила мысль, что она делает что-то нехорошее, и тогда она кидалась звонить Градову и стыдила его, что он не выполняет своих обещаний и вообще не интересуется ее жизнью. Когда тот наконец выбрался на выставку, она целый день была как на иголках, боясь выдать свое настроение. Но Градов вел себя как обычно, и она успокоилась. По большому счету, и выдавать было нечего, и от этой мысли было немного грустно. Но вечером зашел Женя. Долго рассказывал о какой-то начинающей писательнице предпенсионного возраста, которая подошла к их стенду с увесистой рукописью в листах и потребовала главного редактора. Женя объяснил ей вежливо, что главного редактора сейчас нет, и вообще он редко здесь появляется. Он спросила, с кем она разговаривает, и Женя представился. Немного подумав, писательница плюхнула рукопись на прилавок. Рукопись была упакована в картонную папку с тесемочками, какие Женя видел только в детстве у своей бабушки. Писательница строго спросила:
– Я могу рассчитывать, что вы передадите это главному редактору?
– Всенепременно. Сегодня же она будет у него на столе.
Писательница нахмурилась.
– Зачем на столе? Мне нужно, чтобы вы передали ему в руки.
Женя кивнул.
– Нет проблем. Сегодня же вечером она будет в его руках.
Она какое-то время смотрела на него недоверчиво, а потом ретировалась.
Они опять хохотали, и Маня забыла про свои страхи. Ей было хорошо. Женя разливал кофе. Он делал это очень красиво, и она не отрываясь смотрела на его руки и ей было приятно смотреть на них. Она всегда обращала внимание на мужские руки.
Первый день после закрытия выставки она чувствовала себя некомфортно, как будто ей чего-то не хватало. Несколько раз звонила Градову. Тот велел прекратить маяться дурью и заняться делами. Обещал заехать за ней после работы. А в шесть позвонил Женя и позвал в театр. Она отзвонилась Градову, что-то говорила про коллективный поход от работы. Тот как будто даже обрадовался и строго наказал не кукситься.
Спектакль был отвратительным, и они сбежали после первого действия. Всю дорогу хохотали, вспоминая отдельные сцены. Женя спросил:
– Ты куда сейчас?
– Домой.
– А дома ждут?
Она пожала плечами. Он никогда не спрашивал о ее семье, и она не рассказывала. Не хотелось рассказывать ни о семье, ни о проблемах, вообще ни о чем, и казалось абсурдным обсуждать с ним эти темы. Рядом с ним проблемы куда-то улетучивались, и она чувствовала себя молодой беззаботной девочкой, какой когда-то была, но это осталось в другой жизни.
Женя был из Питера и снимал квартиру на Пражской. В Питере он жил с мамой в большой квартире в центре, но все равно существовать вместе с мамой было сложно. Мама была уже немолодая, хотя ему только исполнилось тридцать. Он был поздний ребенок. Квартиру эту в свое время получил дед – генерал, Женя в ней родился и только ее считал своим домом. При этом к съемной квартире в Москве относился философски. Жить можно где угодно, а дом остается домом. Он окончил факультет журналистики в Питере и помимо работы в издательстве пописывал в разные молодежные журналы.
В квартире было пустовато, только двуспальная кровать посреди комнаты и шкаф-пенал доисторического вида. Еще был маленький столик, на котором стоял компьютер. Женя принес шампанское и зеленые яблоки в миске, и они плюхнулись на кровать. Бокалы некуда было приткнуть, шампанское разливалось прямо на покрывало, и они хохотали. Все случилось естественно, так что Маня даже не успела подумать, стоит ли это делать или нет.
Домой вернулась в первом часу. Всюду было темно. Линка спала, а Пети не было, и Маня впервые испытала облегчение, и не было никакой вины. Пришла эсэмэска от Жени. Он писал, что уже скучает. И она ответила тем же. Перед сном подумала, что у них девять лет разницы, но мысль эта никак не испугала. Она была счастлива. Ночью ей приснилось, как она летит, сцепившись с Женькой, и у них любовь и четкое ощущение полета. И она совсем молодая, и все только начинается. Она проснулась от страха. Села на кровати. Снова был тупик и ощущение безысходности. Она знала, что не имеет права бросить Градова. Он столько для нее сделал. Но она же не хотела, чтоб так вышло, все получилось само собой, и опять замыкается круг и все кругом несчастны.
Весь следующий день Градов не звонил, и вечером она позвонила сама. Он заехал за ней на работу, жаловался, что гудит голова, что тетки его когда-нибудь в могилу сведут. Маня рассеянно кивала, иногда посмеиваясь невпопад. Он предложил прогуляться, и она обрадовалась, что не надо ничего придумывать. Остановились в центре и пошли по бульвару. Градов спросил:
– Линка определилась с институтом?
– Да ну ее… Хочет в финансовый, на какой-то там понтовый факультет, куда сроду не поступишь. Это ее свекровь подбивает. Будет чем потом меня попрекать… Мол, не занималась девочкой…
– Да плюнь ты… В конце концов, в армию ей не идти.
– Тебе хорошо говорить, плюнь. Твоя в Принстоне учится, а мне помочь некому…
Градов засмеялся. Взял ее под руку.
– Да ладно тебе трагедию на пустом месте разводить…
Маня резко остановилась, выдернула руку.
– На пустом месте? Вот ты так красиво рассуждаешь, а у тебя совсем другая жизнь… Ты близко не понимаешь, как я живу!
Она чувствовала, что заводится, и не могла остановиться.
– Хорошо быть таким чистеньким, идеальненьким…
– Это ты про меня?
– Ну а про кого же…
– Ну, давай, я буду грязненьким…
– Да как можно? Тебе это не дано!
– А тебе дано?
Маня ускорила шаг. Откуда-то появилась необъяснимая злоба. И она не желала с ней бороться.
– А мне дано!
– Ну и замечательно! Чего ты от меня хочешь?
– Я от тебя ничего не хочу, и никогда не хотела. Это ты всегда чего-то хочешь, сам не знаешь чего. Тебя хлебом не корми, только дай залезть в душу…
Градов зло усмехнулся.
– Ты за базаром-то следи…
– А что, неправда?
– Неправда.
– Хочешь сказать, я тебе в душу лезу?
Он сказал холодно:
– Ничего я не хочу сказать… Пойдем, я тебя отвезу.
– Спасибо большое! Сама доеду.
Она поправила сумку на плече и побежала к метро. Горло сдавила судорога, было трудно дышать и хотелось заплакать, а слез все не было.
Женька теперь бывал у нее почти каждый вечер. С Петей все получилось неожиданно легко и даже обошлось без тяжелого разговора. Он просто собрал вещи и уехал к родителям, как будто и не было двадцати лет жизни. Иногда она пыталась вспомнить что-то хорошее, но память была чиста и даже плохое не вспоминалось. Линка Женю игнорировала, иногда вяло хамила, но он не обижался. Однажды сказал:
