Товарищ этот опытный, ответственный работник.
— Ладно, посоветуемся, — сказал он и сразу положил трубку: видно, ему уж было известно, что произошло у нас.
Долго я сидел как оглушённый. Но постепенно успокоился, стал разбирать бумаги, хотя и не было желания что-либо делать. Пусть ещё не освобождён формально сессией райсовета, вопрос о моём снятии с работы фактически уже решён: разве будут держать во главе райсовета человека, не получившего доверия коммунистов района. Это понятно всем. Сегодня нет у дверей кабинета стоящих в очереди ко мне на приём. Разбираю бумаги, а время тянется медленно-медленно…
Домой пришёл, лёг на диван и провалился в тяжёлый сон, как камень в воду.
Проснулся от ударившего в глаза яркого света. Сперва не понял, где я? Почему лежу одетый? Вдруг вижу, стоит Даша.
— Здравствуй, — тихо сказала она и лёгким привычным движением поправила кружевную накидку на стенной полочке.
— Здравствуй, — сказал я, всё ещё лёжа на диване.
С какой-то странной, но тёплой, играющей на губах улыбкой смотрела она на меня. «Милая, пришла. Не оставила в беде», — подумал я и спросил:
— Слышала?
— Слышала.
Я ждал сочувствия, ждал слов примирения. И она заговорила:
— Любят не за что-то, а просто. Не надо мне ни твоих должностей, ни обманчивой славы… Кирик, поедем в Татту, в моё родное село. Будешь работать зоотехником, а я — учить детей. Люди там простые, хорошие. Земля красивая… Весной прилетают белые журавли…
— Сними пальто, — сказал я, растерянный, — как-никак этот дом был твоим.
— Я тороплюсь. У меня уроки в школе.
«Уроки… Ишь, какое большое дело её уроки!»
— Почему тогда пришла? — я сам испугался своего гневного голоса. — Отвечай, почему пришла?
— Посмотреть на тебя…
— Ну, смотри, радуйся! Сбылись твои слова. Вышибли под зад коленом! Съели!
— Никто тебя не вышибал. Сам себя съел.
— Ты съела вместе с Силянняховым. Сговорился тайком с дружками. Доконал… — от досады я кулаком бил по дивану.
И тут я увидел, как мгновенно посуровело лицо Даши. Мне бы опомниться, остановиться, но я ещё пуще заорал:
— Съели!.. Отомщу!..
— Кирик, я и раньше говорила тебе, что всё так кончится!
— Злорадствуешь?!
— Какое там злорадство! Себя виню — не смогла спасти тебя…
— Это ты меня от кого спасать собралась?
— От тебя самого.
— А-а?! Дура! Спасла бы лучше от Силянняхова! От своих капризов!
— Просто не верится, что ты ничего не понял… Силянняхов не имеет никакого отношения к тому, что произошло. Во всём виноват ты сам.
— Если пришла сказать именно это — вот дверь!
— Где дверь, я сама хорошо знаю, — и моя жена вышла из комнаты.
Видишь, Трофим, всё повернулось самым неожиданным образом… После раскаивался: «Милая моя, раз пришла ко мне, значит, любит»… Ну, теперь что жалеть попусту… Даша сама подлила масла в огонь, защищая Силянняхова…
— Я вот тоже не понимаю, в чём вина Силянняхова, — сказал Оготоев. — Конференция тебя не избрала, а он тут при чём?
— Ещё как при чём! Это я сразу почувствовал. И не ошибся. Членом бюро вместо меня избрали агронома Дураева, секретаря парткома из совхоза «Алаас». Совсем молодой парень. Он ещё и слова «нет» как следует говорить не научился. И имя-то у него дурацкое: Мичил . Он в самом деле всё время улыбается, ходит разинув рот. Никто его по отчеству не зовёт. Все говорят Мичил да Мичил. Через несколько дней состоялась сессия райсовета: я этому Мичилу уступил своё кресло. Перед сессией ждал вызова из Якутска, думал, получу новое назначение. Не было вызова, несколько раз звонил, напоминая о себе, потом махнул рукой… Вот так и остался без работы, без семьи. Превратился просто в Кирика Тоскина, на которого и собака не лает. — Тоскин нехорошо засмеялся.
— Нет, я всё же не понимаю, в чём виноват перед тобой Силянняхов, — сказал Оготоев.
— И неудивительно. Никто и не считает моё увольнение делом рук Силянняхова. О, этот Силянняхов всё заранее предусмотрел, распределил роли, а сам остался в тени. Подумай, Трофим, кто был больше известен и в районе, и в республике? Кого больше хвалили, кого больше уважали? Меня. Из нас двоих кто мог быть избран первым в высшие органы? Конечно, я. Если бы я сидел на месте, Силянняхов был бы в районе всегда вторым лицом. Вот он и добился моего отстранения, заменил меня молодым неопытным парнем. А после моего ухода кто стал первым человеком: этот юнец или Силянняхов? Бесспорно, Силянняхов. Понял теперь, почему меня отстранили?
Оготоев покачал головой.
— Ты сейчас где работаешь?
— Нигде не работаю! — вызывающе ответил Тоскин. Затем, заметив удивление гостя, добавил: — Раньше не отдыхал, не было времени. А теперь вот получил отпуск за три последних года. Скоро кончится.
— А тогда где работать будешь?
— Пока нет у меня определённых планов. На следующий день после сессии беседовал со мной Силянняхов: «Согласны ли работать главным зоотехником совхоза «Сыырдаах»? — как будто в насмешку предложил он. Ишь, что надумал! Чтоб мной командовал тот самый Бястинов! Хотя я и освобождён от должности, но не думаю, что выбыл из номенклатуры. Недавно побывал у начальства, меня внимательно выслушали. «Дайте, — говорю, — самый что ни на есть отсталый, самый тяжёлый район, я его за два-три года выведу в передовые». Они-то хорошо знают, что я слова на ветер зря не бросаю. Как обычно, ответили: «Посмотрим, решим, сообщим». И вот жду. — Тоскин вдруг ударил ребром ладони по столу. — Пусть Силянняхов думает: «Тоскин пропал. Ему уже никогда не подняться на ноги». Неправда. Ещё загремит имя Тоскина. Тогда-то Тоскин поговорит с ними… ещё как поговорит! Погодите, погодите…
Оготоев перебил его:
— Засиделись. Спать пора!.. Ты не беспокойся, я здесь прилягу, мне ничего не надо.
Хозяин ничего не ответил.
Тишина. Потрескивает оплывшая свеча, пламя её отбрасывает трепетные тени на чёрном окне, на стенах комнаты…
— Спать, спать, Кирик Григорьевич.
— Выйдем, что ли, на улицу? — сказал Тоскин обессиленным голосом и тяжело поднялся. Пошарил в буфете, достал пачку «Беломора» и, наклонившись к свече, прикурил.
