В ее упреке прозвучали неведомые прежде Согору, поразившие его интонации.
- Оля; вы ошибаетесь, - взволнованно, но мягко ответил тот, кого она назвала Андреем. Рахманов! Зачем он явился сюда?
Согор припомнил, что внук не раз говорил ему о своей дружбе с Рахмановым, с которым познакомился у Крепова. Так вот отчего Марк сделался таким колючим в последние два года! Оля права: это влияние вождя "неистовых".
- Вы неправы, полагая, будто я настраиваю Марка против его великого деда, - продолжал Рахманов. - Ваш брат сам способен разобраться во всем. К тому же Согор - говорю вам от чистого сердца - всегда был для меня идеалом человека.
- Как понять вас? - Оля недоуменно подняла на него глаза. - Ваши язвительные речи... Каждое их слово направлено против требований Согора не вмешиваться в дела харнарцев.
- Сколько себя помню, я любил Согора как нашего духовного вождя, отвечал Рахманов, - но когда стал замечать, что смелого мыслителя вытесняет расчетливо-холодный политик... Не сердитесь! Согора надо спасти от него самого - вот какие слова услыхал я однажды. А Марк прав: мы рассказали рабам Харнара о Земле. Теперь там восстание. И наше место там.
- Можно ли наносить учителю - ведь вы считаете Согора своим учителем более жестокие удары, чем вы это делаете? - спросила Оля, но не очень уверенно. Она не отрывала глаз от лица Рахманова. У Согора ревниво сжалось сердце. Он до боли ясно понял смысл этого взгляда!
- Знаю, дед снова рассердится, - долетели до Согора слова внука. Поэтому прошу тебя: скажи ему обо всем сама, но после. Наша группа летит через неделю, с попутной экспедицией. Сперва на Плутон, оттуда - к Харнару.
- Как, и ты тоже? Нет! - подняв руку, отшатнулась Оля. - Разве ты забыл: этот проклятый Харнар отнял у нас отца!
- И поэтому я должен быть там! - возразил Марк. - Не трать слова, все обдумано и решено давно, и ты этого не изменишь. Да так оно и лучше, голос Марка зазвучал небрежно. - Люди, подобные мне, вечно не в своей тарелке на нашей роскошной, слишком благоустроенной Земле. Может, в другом мире я отыщу и свою "стезю"? Или сумею по крайней мере - как в старину-то говорилось? - умереть благородно.
- Ни за что! Как же я? Дедушка... Ты подумал о нем? Не слишком ли много ударов для одного человека! Ты не посмеешь, не посмеешь!.. - твердила потрясенная Оля, глядя на брата глазами неистово любящей матери. - Андрей, - повернулась она к Рахманову, - ну скажите вы ему! Что он задумал улететь навсегда!
- Оленька, пойми, наш долг... - начал Марк. Она отшатнулась, прижимая к лицу ладони.
Ночная птица мелькнула над их головами, крикнув протяжно, и растаяла над морем. Костер угасал. Подул влажный ветер, его порывы гнали искры вдоль берега. Алые точки метались одна за другой, исчезая далеко в темноте.
Оля зябко повела плечами, вздрогнула.
- Поздно. Пора домой.
Она медленно пошла вверх по тропинке. Марк и Рахманов, подавленные, растерянные, следовали за ней. Вскоре они скрылись за поворотом.
Эту ночь Согор провел в лесной глуши, у подножия хмурых елей, до утра бормотавших над ним старинные сказки, полные наивных чудес, мало понятные нынешним людям.
Рассвет обжег края белых облаков. Одинокие птахи, обитавшие в этом затерянном краю, посвистывали где-то вверху редко и робко, как бы не решаясь нарушить первозданную тишину.
Согор неторопливо продвигался все глубже в чащу, озираясь кругом. Жадно вдыхал крепко настоенный смолистый воздух, в котором каких только изумительных запахов не было! Прошлогодней прели и молодой хвои, диковинных трав и скромной красавицы лесной фиалки; соблазнительные запахи грибов, едва уловимый - пушистого нежного мха; грустный аромат, исходивший от коричневых лодочек коры, упавшей с мертвых елей, и горьковатый осинника. Ручей в овраге глухо бурлил, прыгая по скользким валунам.
Лес поредел. Странник выбрался на просеку. Она тянулась далеко к синему горизонту. Туман кое-где плавал над ней, но заря разгоралась неудержимо, тонкие копья золотых лучей косо пронизывали мокрые кроны берез и голубоватых сосен, озаряя лес и просеку таким веселым, ласковым светом, что душа человека отзывалась ему ликующей музыкой, полной ничем не омраченной радости. Лето стояло на редкость теплое, с короткими, но частыми яростными грозами.
Глядя вокруг, Согор замечал необычайно обострившимся зрением рассыпанные там и тут в траве рубиновые ягоды костяники. Они сверкали, словно крохотные искры расколотой солнцем зари. Плотный, симпатичный гриб боровик недоверчиво глядел на невесть откуда взявшегося человека из-под коричневой от загара шляпки - неужто сорвет? Стройный колокольчик гордо раскинул светло-голубые цветы; кажется, тронь их - и зальются, зазвенят тонко, серебристо.
"Даже и здесь ты не смог бы скрыться от самого себя". Эта мысль возникла так неожиданно, что Согору почудилось, что кто-то незримый, идущий рядом сказал это.
"Опять _он_? Преследует всюду! А может, Крепов прав - и мы всю жизнь носим в себе двойника, свое реальное второе "я"? Нет, прочь, никогда не приму! Этого не может быть, потому что... это слишком против разума".
Он больше не слышал музыки в душе, не замечал лесной красоты. Солнце, птицы, травы - все вдруг исчезло для Согора, провалилось в иную пространственно-временную плоскость.
"...Планета зла - Харнар! Ты погубил сына и его друзей, к несчастью открывших тебя. Почему же все новые и новые люди нашего человечества неудержимо стремятся туда? Что влечет их? И зачем встретился он, мрачный, уродливый мир, на пути наших звездолетов именно в этот век! Какие грандиозные замыслы рухнули! Как изменилось направление эпохи, как смутились и ожесточились умы! Теперь Харнар отнимает у меня внука, может быть, и внучку - последнее родное дитя. Что там! Приходится лишаться гораздо большего: убежденности в том, что понимаешь стремления и волю миллиардов людей, избравших тебя на первый пост в обществе..."
Он вызвал вибролет. По дороге из передач Информа узнал почти с равнодушием, что большинство голосов на Плебисците отдано за всестороннюю и широкую помощь восставшим харнарцам. "Неистовые" победили. Рахманов мог торжествовать. Согор отрешенно смотрел на расстилавшееся внизу водохранилище, думая о том, что пришла старость - одинокая, никчемная.
Оля и Марк встретили его в аллее перед домом. У девочки веки покраснели от слез, губы вздрагивали.
- Дедушка! - Она прильнула к нему. - Наш Марк... Ты только послушай, что он надумал...
- Знаю, - сказал Согор. - Извините меня, - он повернулся к внуку, этой ночью на побережье я нечаянно подслушал ваши тайны.
Лицо Марка вытянулось. Согор пошел в дом.
- Там дядя Яков, - слабо крикнула Оля. - Он ждет тебя со вчерашнего вечера.
Крепов, сгорбясь, сидел в кабинете у стола. Увидев Согора, вскочил, потирая щеку.
- Вздремнул в твоем кресле. Ты из Совета?
- Из леса.
Крепов сокрушенно качнул головой. Согор молча стоял, не отходя от двери. Ему не хотелось говорить сейчас даже с Яковом. Тот вопросительно смотрел на друга.
- Пришел выразить соболезнование?
- Нет, Александр, - медленно и очень уж отчетливо сказал Крепов, - не успокаивать тебя пришел, а... - Он запнулся. Криво усмехаясь, докончил: ...добивать.
- Вот как? - сдвинул брови Согор. - Уж не для того ли привез и Рахманова?
- Гм... Что ты думаешь о Рахманове?
- Хочешь знать, может ли он стать моим преемником? - бесстрастно спросил Согор. - Да, может.
- Так оно и должно быть, - словно рассуждая про себя, пробормотал Яков. - Конечно, он - это не совсем ты. Организм иной...
Согор пересек комнату, опустился в кресло. Горько спросил:
- Для чего ты говоришь это мне?
Крепов, невысокий, порывистый, заметался от окна к двери и обратно, раздраженно бросая колкие слова, точно давняя преграда рухнула в нем:
- Согор - гениальный мыслитель! Согор - величайший философ! Все привыкли к этой истине. Но появляется юноша и говорит: не согласен. Каково?
