А потом я пошла в школу и узнала, что тупая.

Учительница сказала, что надо сделать, а я не услышала.

Открыла пропись -- на обложке была нарисована розовая лисичка -- и увидела в начале строки аккуратно нарисованную жирными черными линиями ёлочку, рядышком другую елочку -- очевидно, посыпанную снегом, потому что нарисована она была точечками, а не сплошной линией. Я попыталась пристроить рядом с этими двоими свою. Елочка вышла какая-то накренившаяся, кособокая, возможно, ее расшатал медведь, или, может, она просто устала от жизни.

-- Мила, я просила не рисовать, а обвести! -- Я услышала над ухом голос учительницы.

Обвести? Легко! И я уверенно обвела в кружок свою кособокую елочку. Теперь она была как будто в портретной раме.

-- Что ты делаешь? -- изумленно спросила учительница. -- Вот как надо! -- Она взяла мою руку своей и, крепко сжав, стала водить ручкой по бумаге, соединяя точки второй елочки в единую сплошную линию.

-- Поняла?

Я молчала. Почему-то единственное, что я ощущала в тот момент, -- это как ее ногти впиваются в мою кожу. Острые красные ногти.

Но это было нестрашно.

Меня очень любила наша библиотекарь -- Маленькая Библиотекарша, как я ее звала, женщина совсем крошечного роста, с меня, но взрослая, очень добрая и умная. Она всегда подбирала для меня хорошие книжки и интересовалась, понравилось ли мне.

Рисунки к книгам, которые я приносила, она всегда вывешивала на стенд и под ними была моя подпись: "Мила Г." (свою длинную фамилию я не любила писать, одно мучение).

Это было здорово, и хотя я понимала, что рисую отнюдь не лучше всех, я почему-то все равно была ужасно собой довольна. Важно то, что все могли видеть -- я рисую.

Я помню, однажды мы с Маленькой Библиотекаршей о чем-то говорили, и я -- в восторге пересказывая недавно прочитанную книжку -- протараторила:

-- Там... там такая девочка была... она попала в волшебную страну и всех злых победила, а с хорошими подружилась, и там еще был такой парень, хороший-хороший, который потом оказался принцем этой страны... И он на ней женился! Я бы тоже так могла, как эта девочка! И вы тоже могли бы! Вы же как я!

-- Ты, Милочка, неаккуратно читаешь! -- вдруг сказала мне Маленькая Библиотекарша. -- Уголок от обложки оторвала.

Я покраснела, потому что так и было.

А потом через какое-то время услышала, как мама говорит с кем-то по телефонц:

-- Да, я ее знаю, Маленькая Библиотекарша, как говорит моя Мила. Бедная женщина-карлик -- ни мужа, ни детей! А детей любит, вот и работает в этой библиотеке! Да, так вот устроила свою жизнь, бедняжка! Хоть на работе пообщается с детишками!

Я сидела, понурив голову. Откуда-то сверху, как пласт снега с крыши, сползла тоска.

Разве может быть так, чтоб человек просто приспособился жить -- а сам был несчастным? Разве может?

Нет, конечно, нет, решила я. Просто в книжках все происходит быстро, а в жизни медленно -- вот и все.

В жизни надо подольше подождать -- и откроются двери в волшебную страну для Маленькой Библиотекарши. Тем более что она же маленькая. Неважно, что взрослая. Все равно для нее должно случиться чудо. Для маленьких всегда происходят чудеса -- рано или поздно.

С точки зрения мамы, тот год был хорошим: нам дали квартиру.

Но я не хотела переезжать.

-- У тебя будет своя комната! -- говорили мне.

Но я никогда не хотела свою комнату. Я хотела ходить в свою старую школу, дружить со старыми друзьями, жить с бабушкой, спать с ней в обнимку, уткнувшись в мягкий живот. С бабушкой я была в безопасности. А кто защитит меня от всего ночного в новой квартире?

Дяде и тете тоже дали квартиру, даже раньше нас. Так как у них нет детей, мама считает, что это несправедливо, и что-то там объясняет про блат и взятки.

Но я помню, как мы сидим на кухне в новой квартире дяди и тети, мне очень скучно, потому что мама с тетей говорят только о мебели, а это мне неинтересно.

-- Все прекрасно, только зеркало зря повесили в нише, -- говорит мама. -- Там же темно.

-- О, -- отвечает тетя, -- какие глупости! Можно ведь включить свет!

Я выхожу в коридор и долго смотрю на свое отражение в зеркале. Я совсем не похожа на себе, и мне становится страшно. Я пугаюсь себя самой так сильно, словно я -- не я, а кто-то похожий на меня, но ужасно злой, ненавидящий всех людей и в особенности -- меня настоящую.

Я люблю нашу старую квартиру. Хотя в ней тесновато, а в ванную порой не попасть -- отец любит мыться, часами отмокая в ванне.

Вот я с криком ломлюсь в дверь:

-- Папа, пусти, еле терплю!

Дверка дергается, ее удерживает крючок.

-- Папа, ну ты сам виноват -- прячься!

Я беру с подзеркальника тонкую расческу и просовываю в дверную щель. Чуть-чуть вверх -- и дверь открыта. Ухо улавливает шелест задвигаемой шторки: отец отгородился, успел, и я могу спокойно сделать свои дела и уйти.

А это незабвенное окошечко в ванной! Когда неожиданно из крана начинал литься кипяток, надо было вскарабкаться на бортик ванны и что есть силы стучать в окошечко с криком:

-- Холоднее!

Дежуривший на кухне человек колдовал у колонки, и вскоре из крана уже не шел пар, а... бежала ледяная вода, и приходилось снова карабкаться на бортик, стучать в окошко и орать:

-- Горячее!

Зато как весело! И никаких страшных зеркал в прихожей.

Мама записала меня на курсы английского. Английский -- это важно, престижно и "будешь читать Шекспира в оригинале". Будешь умницей, будешь хорошей, все тебя будут любить.

У нас очень мало денег, потому что мама все отдает как взносы за новую квартиру. Я ненавижу новую квартиру, я хочу куклу Барби, прыгающую по ступенькам разноцветную пружинку "Радуга" и лизуна, который смешно прилипает к стенам. Но маме безразличны мои желания.

Я очень обижена на маму.

На курсы английского меня водит отец.

Поздним вечером мы идем с ним по улице, он держит меня за руку, а я балуюсь: щурю глаза и качаю головой -- от этого фонари расплющиваются и тоже качаются из стороны в сторону у меня перед глазами. Мне кажется, у меня с фонарями тайный сговор -- я знаю их большой секрет, но не выдаю его.

-- Стой, -- говорит отец, -- стой, подожди!

Я покорно замираю.

Мимо нас проходит какой-то человек и скрывается за поворотом. Теперь мы одни.

-- У, какой бычок хороший кто-то выкинул! -- говорит отец и нагибается.

Мама не дает ему денег на сигареты.

Дома отец раскрутит бычок, вытряхнет из него табак в специальную банку и будет крутить из газеты самокрутки. Я ему помогаю иногда. Мама бесится.

Это все потому, что мама хочет, чтоб я знала английский, потому что это престижно.

А я сижу на курсах английского и сочиняю всякие странные истории.

-- Нет, в эту школу я свою дочь не отдам, -- говорит мама. -- Ни за что!

Я сижу за столом и ковыряю ложечкой пирожное "Наполеон". У меня почему-то нет аппетита, сама не понимаю, как так вышло, но мне не лезет в горло эта сладость. Что-то не так.

-- Мила, ты или доедай, или уходи!

Но я не могу расстаться со сладостью и продолжаю мурыжить "Наполеон".

-- Возьми пирожное с собой и иди в комнату, посмотри телевизор, -- говорит тетя.

Я беру в одну руку блюдце с пирожным, в другую -- чашку с чаем и выхожу в коридор, стараясь не задерживаться долго рядом со зловещим зеркалом в темной нише.

Ставлю чашку и блюдце на журнальный столик и замечаю на нем журнал с красавицей на обложке. Тянусь к нему, открываю... и ухо ловит из-за стены снова мамин нервный голос:

-- Никогда моя дочь не будет учиться в этой школе! Весь город гудит! Да, убил девочку...

Я все еще смотрю в журнал, но не могу читать то, что в нем написано.

-- Да, случайно разоблачили... Кто-то видел, как он вез на велосипеде девочку в сторону леса... Да, ну как она могла подумать что-то такое: учитель ведь... любимый учитель рисования!.. Да, представь, пишут, что сперва надругался, а потом задушил и расчленил... Ужас, ужас, а теперь моя дочка пойдет в эту школу? Да никогда! Я уж лучше взятку дам директору гимназии соседней, туда иначе ведь не пролезть... И английский там на уровне...