— Здорово сказано!

— Разумеется, нужно какое-то время, чтобы все утряслось, но раз уж юридический барьер сломлен, то неминуемо придет час, когда все школы в нашей стране будут едиными, даже в штате Миссисипи.

— Такая утряска непременно превратится в кутерьму, особенно в Миссисипи, — сказал Симпл. — В первый же день заварится такая каша!.. Ох и смелым же должен быть цветной ребенок, который отважится пойти в это утро в школу для белых! Кое-кто войдет туда на цыпочках, а обратно вылетит пулей.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил я.

— Я хочу сказать, что цветные детишки войдут в школу чинно и благородно и вести себя будут примерно, да только придется им вылететь оттуда, не успев даже вымолвить: «Извините меня!» Если вы никогда не жили на Юге, вы даже не представляете себе, до чего бесцеремонны некоторые из тамошних белых. У них нет и в помине тех тонких манер, о которых пишется в книге «Унесенные ветром», а на законы, которые им не по нраву, они и вовсе не обращают никакого внимания.

— Вы, дружище, слишком давно живете на Севере, в Гарлеме, и кое о чем судите по своим воспоминаниям, а ведь им от роду уже пятнадцать-двадцать лет. Но Юг, судя по тому, что пишут газеты, изменился и с каждым днем меняется все быстрее.

— Какую газету вы читаете? — спросил Симгтл.

— «Нью-Йорк тайме».

— Ну, я ее почти не читаю, — сказал Симпл. — Да если б и читал, не верил бы ни одному слову. А касательно того, что я живу в Гарлеме уже пятнадцать-двадцать лет, так прежде чем я вернусь к себе на Юг, мне придется прожить здесь еще лет пятнадцать-двадцать. Мои дети будут учиться в Гарлеме, где не требуется для этого решения Верховного суда и где мне не придется ежедневно ходить с ними в школу, пока дело будет постепенно налаживаться. А если бы я жил у себя на родине и имел ребенка, которому надо было идти в школу для белых, то и мне пришлось бы идти вместе с ним. А я не могу отпрашиваться с работы, чтобы ходить с ребенком в школу. Но живи я на Юге, пришлось бы! И ходил бы в школу вместе с ним.

— Значит, вы думаете, что на коренном Юге всем родителям-неграм придется сопровождать своих детей в школу?

— Так будет вернее. Да не мешало бы им на всякий случай запастись быстрыми ногами или же огнестрельным оружием.

— Вы, как обычно, смотрите на все очень мрачно, — сказал я, — и всегда ищете во всем теневые стороны.

— Да, и это будет до тех пор, пока наша благоразумная неторопливость^[4] не сравняется в скорости хотя бы с улиткой! Но белые плантаторы там, на Юге, нуждаются в образовании больше, чем мы. Только мне не хотелось бы упоминать, кто будет их учителями.

— А кто все-таки? — спросил я.

— Насер, Неру и Чжоу Энь-лай, — сказал Симпл.

— Да ведь эти азиаты даже не христиане!

— Разве? — спросил Симпл. — А вот южане в Миссисипи объявляют себя христианами, но, судя по их делам, этого никак не скажешь. Южане ведут себя так, будто сроду не слыхали о Христе. Таким христианам вовсе не пристало учить кого бы то ни было. Не удивительно, что белые дети на Юге, у которых такие учителя, совсем не умеют вести себя. Но придет время, когда египтяне, и индусы, и африканцы, а заодно и китайцы кое-чему научат мистера Чарли. Дайте только срок!

— А скоро ли это случится? — спросил я.

— Все идет с благоразумной неторопливостью, — сказал Симпл. — А пока пусть куклуксклановцы на Юге продолжают позориться на глазах у всего света. Ей-богу, уже занимается заря того дня, когда с них собьют эту спесь.

— Вы думаете, народы Азии и Африки объявят Америке войну?

— Надеюсь, что нет, — ответил Симпл, — мне не хочется, чтобы меня подстрелили.

— А что же тогда, по-вашему, произойдет?

— По-моему, эти народы просто доведут Даллеса, и Толмэджа, и дядюшку Сэма, и губернатора Миссисипи до такого бешенства, что они испустят дух, когда начнут ломать себе голову, что бы им такое ответить. Видите ли, американец, если он белый, не привык, чтобы цветные народы никак с ним не считались. И вот в один прекрасный день, когда цветной Египет, и темнокожая Индия, и черная Африка просто-напросто, по примеру Китая, вовсе перестанут замечать американцев и не проявят к ним ни малейшего уважения, белый человек так разъярится, что совсем потеряет возможность владеть собой, затрясется, как в лихорадке, изо рта у него пойдет пена, голова закружится, и он брякнется в обморок перед той самой школой, куда он не пускает негров. Тогда негры запросто войдут в школу, усядутся и начнут учиться.

— А у вас богатая фантазия, — сказал я.

— Для наших южан это будет-не фантазией, а кошмаром. Сейчас эти люди и впрямь живут в мире фантазий, воображая, что они намного приличнее, умнее и лучше, чем я. А я на это говорю: пусть себе воображают, ведь они забрались на высоченное здание, воздвигнутое на обмане. А когда они глянут вниз и почувствуют, что падают, вот тогда-то их фантазия и превратится в кошмар. Тогда-то они брякнутся оземь и цветные ребятишки, по дороге в школу, будут вежливо переступать через них. И тот день будет для них в самом деле кошмарным. Тут позовут меня на помощь, но я буду слишком занят изучением арифметики.

— Я вижу, вы не считаете, что за зло надо платить добром.

— Считаю, — сказал Симпл, — но платить надо с благоразумной неторопливостью. Я бы заставил южан проваляться несколько лет на холодной-прехолодной земле, пусть они приобретут выдержку. Чтобы помочь им подняться, я бы ни за что не пошел ни на какие крайние меры— ведь Эйзенхаузер выступил против крайних мер. Я бы сказал: «В таком деле нельзя торопиться. Пусть представители обеих рас, люди доброй воли, поищут решения, а вы пока поваляйтесь в грязи».

— При всей туманности вашей притчи из нее можно понять, что вы считаете южных расистов существами хилыми, а негров — людьми здоровыми и энергичными, способными разделать их под орех. И все это, по-вашему, произойдет в результате объединения каких-то внешних сил.

— Да, черных, желтых и коричневых сил, — сказал Симпл, — и не путем войны, а просто из-за потери уважения. Южный плантатор скорей согласится, чтобы его расстреляли, чем станет терпеть неуважение со стороны тех, кого он ставит ниже себя. Индусов, египтян и китайцев он ставит почти так же низко, как и негров. Так что если эти страны совместно проявят к мистеру Чарли неуважение, он так разозлится, что начнет чертыхаться на чем свет стоит. И когда он израсходует всю свою желчь и все запасы брани — вот тогда-то цветные, которым незачем беспокоиться о Суэцком канале, о Тайване или Пакистане, вот тогда-то мой народ свободно войдет в школу и с легким сердцем возьмется за ученье. Я тоже снова пойду учиться и начну с того, на чем остановились белые. Попробую немного заняться тем, как себя следует вести. Попробую извлечь что-нибудь хорошее из их же собственных книг.

— А что будет, когда южане очнутся от обморока, придут в себя от кошмара и всяких других напастей, которых вы им пожелали?

— Тогда Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения войдет, как обычно, с ходатайством в Верховный суд и опять выиграет дело, — отвечал Симпл. — А я буду просто посиживать в школен с благоразумной неторопливостью распевать «Не сдвинусь я с места», и попрошу южан, что стоят снаружи, дружно подтягивать мне. А потом я приглашу их в школу, чтобы и они тоже чему-нибудь подучились, ведь нынче они еще сущие невежды. Вот и все.

Право и здравый смысл

— А вы читали, сэр, в газетах, что во Флориде отменили Неделю братства, так как, согласно программе, цветной и белый священники должны были вместе читать проповедь, а хор предполагался смешанный? — спросил Симпл.

— Нет, — сказал я. — По каким же все-таки мотивам?

— Ее отменили «в интересах братства»! Уверяю вас, белые южане, особенно во Флориде, что-то замышляют: сначала не пустили негров-республиканцев на банкет, который устраивала их же партия, а затем отменили Неделю братства — ничего себе братство у них получается!