— Я вас помню, Уорд.

— Можно сесть?

Она поколебалась.

— Садитесь.

Он сел, и Элен отодвинулась от него на самый край скамьи. Вид у него был осоловелый. «Если он придвинется ко мне ближе, — подумала она, — я закричу, побегу…»

— А как вы узнали меня в темноте? — спросила она, притворяясь, что ничуть не волнуется, хотя на самом деле украдкой посматривала, куда бы убежать. За деревьями оставалось еще футов двадцать темной тропинки, но дальше — открытое место, и там площадь, люди — можно будет позвать на помощь.

«Только Бог мне поможет», — подумала она.

— Я недавно вас видел пару раз, — ответил Уорд, медленно потирая рукой грудь.

— Где?

— Поблизости. Как-то вы вышли из лавки своего старика, и я сообразил, что это вы. Вы все такая же хорошенькая.

Он улыбнулся.

— Спасибо. Вы что, плохо себя чувствуете?

— Изжога и чертовская головная боль.

— Если хотите, у меня в сумочке есть аспирин.

— Нет, меня от него тошнит.

Элен заметила, что Уорд смотрит на деревья. Она еще больше забеспокоилась. «Отдала бы ему свою сумочку, только бы он меня не тронул», — подумала она.

— А как ваш дружок Фрэнк Элпайн? — спросил Уорд, моргая.

— Вы знаете Фрэнка? — удивилась она.

— Это мой старый дружок, — ответил Уорд. — Он был тут, искал вас.

— С ним… все в порядке?

— А, что с ним сделается! — сказал Уорд. — Ему пришлось пойти домой.

Элен встала.

— Мне пора идти.

Уорд тоже встал.

— Спокойной ночи, — сказала Элен и двинулась прочь.

— Он попросил передать вам записку, — сказал Уорд и сунул руку в карман пальто.

Элен не поверила ему, но замешкалась, и этого оказалось достаточно, чтобы Уорд успел кинуться на нее. С поразительным проворством он обхватил ее и заглушил ее крик, закрыв ей рот своей грязной рукой, а потом потащил ее к деревьям.

— Я хочу получить то же, что и этот макаронник, — прорычал Уорд,

Элен пыталась брыкаться, царапаться; стараясь высвободиться, укусила его за руку. Уорд схватил ее за ворот пальто, рванул. Она опять закричала и рванулась вперед, но он зажал ей рот и больно ударил спиной о дерево, так что у нее перехватило дыхание. Одной рукой Уорд взял ее за горло, а другой расстегнул пальто и рванул с плеча платье, обнажив лифчик.

Борясь, отбиваясь, лягаясь, Элен попала ему между ног коленом. Уорд вскрикнул и наотмашь ударил ее по лицу. Ее замутило, она отчаянно старалась не потерять сознания. Она закричала, но сама своего крика не услышала.

Уорд прижался к Элен всем телом, и она почувствовала, как его пробирает нетерпеливая дрожь.

«Я опозорена», — подумала она, ощутив какое-то странное освобождение от его потного, дурно пахнущего тела, как будто он растворился в банке с грязью и она эту банку отбросила прочь. Ее ноги подкашивались, и она опустилась на землю. «Я теряю сознание», — подумала Элен, но чувствовала, что все еще продолжает сопротивляться.

А затем она поняла, что возня продолжается уже где-то рядом. Она услышала звук удара, и Уорд Миногью, закричав от боли, заковылял прочь.

«Фрэнк!» — нодумала Элен с радостью, чувствуя, как ее нежно поднимают чьи-то руки. Она облегченно заплакала. Он поцеловал ее глаза, губы и полуголую грудь. Она обняла Фрэнка, плача, смеясь, бормоча, что она пришла сюда признаться ему в любви.

Он положил ее на землю, и они поцеловались в тени деревьев. Элен почувствовала слабый запах виски и на мгновение испугалась.

— Элен, я тебя люблю, — прошептал Фрэнк, неуклюже пытаясь прикрыть ее грудь порванным платьем и увлекая ее все глубже в темноту, под сень деревьев, откуда виднелось усыпанное звездами небесное поле.

Они опустились на холодную землю.

— Пожалуйста, дорогой, не сейчас, — шептала Элен.

Но он говорил о своей давней, неутоленной своей любви и бесконечном ожидании. И даже когда он говорил, она в его мыслях оставалась недосягаемой, какой была в ванной, и он заглушил ее мольбы поцелуями…

А потом она плакала;

— Собака, пес необрезанный!

На следующее утро, когда Моррис сидел один в задней комнате лавки, появился какой-то мальчишка и оставила на прилавке розовый рекламный листок. Бакалейщик взял его и прочел. В нем объявлялось, что новые владельцы бакалейной лавки за углом, Тааст и Педерсен, заново откроют лавку, которая теперь будет называться «Бакалея и деликатесы». Дальше крупным шрифтом был напечатан перечень особых сниженных цен, по которым будут продаваться товары у Тааста и Педерсена в течение первой недели. Тут Моррису было не под силу с ними тягаться: он не мог себя позволить потерять столько денег, сколько собирались, рекламы ради, выбросить норвежцы. Бакалейщику казалось, что он стоит на холодном сквозняке, который дует из какой-то непонятной щели у него в лавке. И хотя он прижался ногами и задом к батарее центрального отопления, потребовалась целая вечность, пока он смог наконец унять холод, пронизавший ему все кости.

Все утро Моррис читал и перечитывал скомканный рекламный листок и что-то про себя бормотал; он потягивал холодный кофе и мрачно думал о будущем, снова и снова вспоминая про Фрэнка Элпайна. Накануне вечером Фрэнк ушел, не взяв свои пятнадцать долларов. Моррис думал, что Фрэнк вернется за деньгами утром, но час проходил за часом, и бакалейщик все больше убеждался, что Фрэнк так и не вернется. Может быть, он оставил Моррису эти пятнадцать долларов как частичное возмещение за то, что украл, — а может быть, и нет. В тысячный раз Моррис спрашивал себя, правильно ли он поступил, уволив Фрэнка. Несомненно, тот и раньше подворовывал, но несомненно и то, что он теперь возвращал украденное. Может, он и впрямь положил в кассу шесть долларов, а потом спохватился, что остался без гроша: уже после того, как Фрэнк ушел, Моррис убедился, что на кассовом аппарате действительно значилась гораздо большая сумма, чем то, что они обычно выручали в лавке в мертвые послеобеденные часы, когда Моррис уходил наверх вздремнуть. Действительно, Фрэнку, как всегда, опять не повезло; но так уж случилось, и Моррис этому то радовался, то огорчался. Он радовался, что наконец отделался от Фрэнка — это следовало сделать ради Элен и ради спокойствия Иды, — и в то же время огорчался, что потерял своего помощника и остался в лавке один как раз тогда, когда у него появились такие опасные конкуренты, как эти норвежцы.

В лавку спустилась заспанная, с опухшими глазами Ида. Она в бессильной ярости ругала весь мир. «Что будет с Элен?» — спрашивала она сама себя и ломала руки в отчаянии. Но когда Моррис поднял глаза, готовый выслушать ее жалобы, она побоялась что-нибудь сказать. Через полчаса, сообразив, что в лавке что-то изменилось, она вспомнила про Фрэнка.

— Где он? — спросила она Морриса.

— Ушел, — ответил бакалейщик.

— Куда? — не поняла Ида.

— Совсем ушел.

Она взглянула на мужа.

— Моррис, что случилось, скажи?

— Ничего, — сказал Моррис и отвел глаза. — Я его рассчитал.

— С чего бы это вдруг?

— Так ты же сама хотела, чтобы его тут не было.

— Да, я всегда это говорила, а ты всегда говорил: «Нет».

— Ну, а сейчас я говорю: «Да».

— У меня просто камень с души свалился.

Однако, этого ей было мало.

— А с квартиры он тоже съехал?

— Не знаю.

— Я пойду и спрошу Элен.

— Не трогай ее. Мы и так узнаем, когда он съедет.

— Когда ты его рассчитал?

— Вчера вечером.

— А почему ты мне вчера же не сказал? — спросила она сердито. — Почему ты мне сказал, что он пошел и кино?

— Я нервничал.

— Моррис, — сказала Ида с испугом, — что случилось? Или Элен…

— Ничего не случилось!

— Элен знает, что ты его рассчитал?

— Я ей не говорил. Почему она сегодня утром ушла чуть свет?

— А она ушла чуть свет?

— Да.

— Я не знаю, — забеспокоилась Ида.

Моррис вынул рекламный листок норвежцев.

— Я нервничаю вот из-за этого.

Ида, не понимая, глянула на листок.