Лицо Луиса раскраснелось от ветра; он чувствовал, в каком она настроении.

— Элен, что тебя угнетает? — спросил он, обняв ее за плечи.

— Трудно объяснить. Весь вечер я думала о том времени, когда мы школьниками резвились на пляже. А помнишь наши вечеринки? Наверно, мне грустно потому, что мне уже не семнадцать лет.

— Ну, и что? Чем плохо, что тебе двадцать три?

— Это уже много, Луис. Жизнь так быстро проходит. Ты знаешь, что такое молодость?

— Конечно! И я не собираюсь от нее отказываться. Я еще достаточно молод.

— У молодого уйма возможностей. С тобой могут произойти самые чудесные вещи: просыпаешься утром и чувствуешь — вот оно! Это и есть юность. А у меня этого больше нет. Теперь я думаю, что каждый новый день — такой же, какой был вчера и, что еще хуже, такой же, как будет завтра.

— Ну, ты уже говоришь как бабушка!

— Чего-то во мне нет.

— А кем ты хочешь стать — наследницей фирмы «Пиво Рейнгольд»?

— Я хочу жить лучше, интереснее, так, чтобы в жизни было что-то значительное. Чтобы у меня были возможности, надежды…

— Например?

Она схватилась за поручень — холод передавался рукам даже сквозь перчатки.

— Образование, — сказала она. — Надежда на что-то интересное. То, чего я хотела, но чего у меня никогда не было.

— И мужчина?

— И мужчина.

Он обхватил ее за талию.

— Стоять и разговаривать так холодно, детка. Может, поцелуемся?

Она легко коснулась его холодных губ и отвернула голову. Он не настаивал.

— Луис, — сказала Элен, глядя на далекий огонек, мерцавший на воде, — чего ты хочешь от жизни?

Он все не отнимал руку.

— Того, что уже есть, плюс…

— Плюс — что?

— Плюс немного больше, так, чтобы моя жена и дети тоже могли хорошо жить.

— А что, если твоей жене захочется чего-то другого, не того же, что и тебе?

— Все, что ей захочется, я охотно предоставлю.

— А если ей захочется стать лучше, расширить свой кругозор, жить более интересно? Жизнь так коротка, и все мы беспомощны перед смертью. У жизни должен быть какой-то высший смысл.

— Я не против, чтобы кто-то становился лучше, — сказал Луис. — Это личное дело каждого.

— Наверно, — сказала Элен.

— Вот что, детка, давай оставим на время философию и пойдем, сжуем по сэндвичу со шницелем. У меня в животе урчит.

— Подождем еще минутку! Я здесь целый век не была в такое время.

Он похлопал себя по рукам.

— Черт, ветрила так под брюки и задувает! Ну, по крайней мере, еще один поцелуй!

Он расстегнул пальто.

Элен позволила Луису поцеловать себя. Он прижался к ее груди. Она отступила и высвободилась из его объятий.

— Не надо, Луис.

— Почему не надо?

Вид у него был растерянный и обиженный.

— Мне это не доставляет удовольствия.

— Может быть, я первый, кто тебя чмокнул?

— А ты что, статистику собираешь?

— Ладно, — сказал он, — прости. Ты знаешь, Элен, я не такой уж плохой парень.

— Конечно, только, пожалуйста, не надо делать того, что мне не нравится.

— Когда-то ты относилась ко мне лучше.

— Что было, то прошло; мы были детьми.

Смешно! Она вспомнила радужные мечты, которые возникали раньше, когда она обнималась с парнями.

— А потом, когда мы стали старше и когда Нат Перл поступил в колледж, у тебя что-то было к нему. Небось, ты его держишь про запас, на будущее?

— Во всяком случае, мне ничего об этом не известно.

— Но ты думаешь о нем, правда? Интересно, что у этого пижона есть, кроме образования? Я работаю и зарабатываю себе на жизнь…

— Нет, Луис, я о нем не думаю.

Но это была неправда, она думала о нем. Что, если бы Нат признался ей в любви? О, в ответ на волшебные слова девушка и сама способна стать волшебницей.

— Ну, если так, то чем же я плох?

— Ничем. Мы просто друзья.

— Друзей-то у меня хватает!

— А чего тебе не хватает?

— Ладно, Элен, хватит ходить вокруг да около! А что ты скажешь, если я хочу жениться на тебе?

У него самого дух захватило от собственной смелости.

Она была удивлена и тронута.

— Спасибо, — пробормотала она.

— Спасибо — этого мало. Скажи: да или нет?

— Нет, Луис.

— Так я и думал!

Он тупо уставился на океан.

— Мне даже в голову не приходило, что ты хоть сколько нибудь мной интересуешься. Ты гуляешь совсем не с такими девушками, как я.

— Ты же не знаешь, о чем я думаю, гуляя с ними.

— Конечно, нет.

— Со мной тебе будет лучше, чем сейчас. Я дам тебе то, чего у тебя нет.

— Конечно. Но, видишь ли, я хочу, чтобы жизнь у меня была другая, не такая, как моя сейчас, и не такая, как у тебя. Я не хочу быть женой лавочника.

— Вино и виски — это совсем не то же, что бакалея.

— Знаю.

— Может быть, это потому, что твой старик недолюбливает моего?

— Нет, не потому.

Она слушала, как под порывами ветра ревел прибой.

— Ладно, пойдем и съедим по шницелю, — предложил Луис,

— С удовольствием.

Она взяла его за руку, но уже по тому, как его рука напряглась, поняла, что он обижен.

Когда они ехали домой по Парквею, Луис сказал:

— Если ты не можешь получить всего, что хочешь, постарайся взять хотя бы часть. Не будь такой заносчивой.

— Что я должна взять, Луис?

Он помолчал.

— Довольствуйся хотя бы частью.

— Никогда.

— Люди идут на компромисс.

— На компромисс со своей мечтой? Нет.

— Так что ж, ты хочешь остаться в старых девах? Быть этакой сушеной сливой? Этого ты хочешь?

— Нет.

— Так что ж ты будешь делать?

— Ждать. Мечтать. Что-нибудь случится.

— Чепуха!

Он высадил ее перед бакалейной лавкой.

— Спасибо за все.

— Ты меня смешишь, — сказал Луис и дал газ.

Лавка была закрыта, свет наверху выключен. Наверно, отец спит после долгого, трудного дня, и ему снится Эфраим. «Для кого я себя берегу?» — подумала она. «Семейная невезучесть Боберов!»

На следующий день выпал первый легкий снежок — Ида пожаловалась, что никогда еще не было снега так рано. Он вскоре растаял, но потом выпал снова. Одеваясь поутру, в темноте, бакалейщик сказал, что вот он откроет лавку и потом расчистит снег перед домом. Он любил чистить снег. Это напоминало ему детство. Однако Ида запретила ему возиться со снегом: он все еще неважно себя чувствовал, и его иногда поташнивало. Когда он попытался подтащить прямо по снегу ящик с бутылками к двери лавки, это ему не удалось. А Фрэнка Элпайна не было, чтобы помочь: вымыв у Морриса окно, Фрэнк исчез.

Ида спустилась вниз следом за мужем; на ней было тяжелое, теплое пальто, толстый шерстяной головной платок и галоши. Она расчистила лопатой снег, и они вместе подтащили ящики с молоком. Только тогда Моррис заметил, что в одном из ящиков не хватает бутылки.

— Кто ее взял? — закричала Ида.

— Откуда мне знать?

— Ты уже сосчитал булочки?

— Нет.

— Сколько раз я говорила: считай все сразу!

— Что, булочник будет воровать у меня? Я его знаю двадцать лет.

— Я тебе тысячу раз говорила: сразу считай все, что тебе доставили.

Он высыпал булочки в корзину и пересчитал их. Трех булочек не хватало, а ведь он продал только одну — польке. Чтобы утихомирить Иду, он сказал, что все булочки на месте.

На следующее утро пропала еще бутылка молока и две булочки. Он обеспокоился, но когда Ида его спросила, сказал, что все в порядке. Он нередко скрывал от нее неприятные новости, потому что она очень раздражалась и делала только хуже. Он сказал об этих исчезнувших булочках молочнику.

— Моррис, клянусь тебе, когда я оставлял ящик, в нем были все бутылки, — заверил тот. — Но разве я могу отвечать за этот нищий район?

Он обещал несколько дней ставить ящики с молоком между дверьми. Может быть, вор побоится туда зайти. Моррис стал подумывать о том, чтобы заказать у молочной фирмы запирающиеся ящики. Много лет назад он пользовался таким ящиком — тяжелым, деревянным, с висячим замком. Но ему так осточертело поднимать каждый день эту тяжесть, что он перешел на обычные ящики, и до сих пор все было в порядке.