Онфим стоял в первом ряду, плечом к плечу с одной стороны с мужем Милуши, а с другой – с Сувором. Тут были богатыри и из Смоленска, и из Ростова, и из Чернигова, и других десятков городов и весей…

Половецкие всадники быстро приближались.

Навстречу им, с удаляющимся свистом, хлынул обильный косой ливень темных стрел, выбивший из седел немало вражьих воинов.

То постарались дружинники с крыльев да стоявшие позади пешцы.

Но и спереди тоже ударил смертоносный град.

Старые щиты вдребезги разнесло бы от не ведающих преград и пощады каленых стрел 96 половцев. Но новые, нарочно обитые по приказу Мономахом железом, выдержали! Благодари, Милуша, князя, за такую заботу о своем муже! Онфим вместе с другими пешцами слышали только, как бессильно ударяются о выставленные ими перед собой большие щиты жала смертоносных стрел…

А за стрелами с дикими криками и устрашающим воем навалились и сами половцы…

Их натиск был страшен.

Ржание коней, лязг металла, людские вопли смешались в сплошной оглушающий шум.

Словно ураган, ломающий вековые деревья, пыталась смять лес выставленных против них копий и повалить самих держащих их людей половецкая конница.

Но пешцы стояли, не поддаваясь ни на шаг. И если кто из них падал, его место тут же занимал один, а то и два стоявших за ним воина.

– Держись, Онфим! – поднимая коня вместе со всадником на копье, натужно хрипел Сувор, успевший по дороге сдружиться с переяславльским кузнецом и даже померяться с ним на ладье силой.

– Держусь! – хэкал тот, тоже вздымая на воздух тщетно силившегося дотянуться до него саблей половца.

Не отставал от них и Милушин муж.

Не отставали и остальные…

Если где и продвигались половцы на несколько шагов, то следующие шеренги, на которые они натыкались, снова останавливали их и отбрасывали обратно.

Лучшие половецкие воины, ни ростом, ни статью не уступавшие русским богатырям, прилагали недюжинные усилия, чтобы хоть где-нибудь разомкнуть и прорвать строй неуступчивых пешцев.

Один из таких батыров, расталкивая своих соседей, набросился на Сувора, которому и без того приходилось отбиваться от двух наседавших половцев. Батыр обрушил на него страшный удар своей кривой саблей. Но Сувор, пробив насквозь копьем ближайшего врага, сумел отразить и этот удар затрещавшим щитом. Батыр замахнулся для нового удара. Но тут, к счастью, на выручку вовремя подоспел Онфим. Он с хрустом вогнал свое копье в бок могучего половецкого коня, а Сувор, схватив обеими руками боевой топор, принялся наносить батыру сокрушительные удары, от которых нельзя было защититься ни щитом, ни саблей, ни тем паче, как попытался тот сделать напоследок, стальной боевой рукавицей…

Взмахнув руками, искромсанный половец грохнулся на землю вместе со своим осевшим конем.

Не останавливаясь, Сувор так же расправился и со вторым врагом, распластавшимся рядом с батыром.

Но тут же из-за него вылетело сразу несколько новых всадников…

Сувор едва успел подхватить свое копье и встретить их – одного, второго, третьего…

А вскоре уже и ему надо было выручать Онфима, пока тому передавали новое копье взамен сломавшегося старого…

Мономаху и его окружению хорошо было видно, как упорно стоят, словно крепостная стена, русские пешцы.

Изо всех сил бросались на них половцы, но те выстояли, заставив волну первых всадников приостановить свое страшное движение. Сзади на нее нахлынула, напирая и давя своих же, вторая волна.

Половецкое воинство смешалось, чуть отхлынуло…

И снова ринулось вперед.

Теперь его вело одно лишь яростное отчаяние, и от этого второй натиск оказался еще более страшным, чем первый… Судя по замелькавшим в гуще половецкого войска блестящим доспехам и стягам, уже сами ханы ринулись в бой. И гибли один за другим…

На какое-то мгновение показалось, что пешцы не выдержат. Разорвут строй. Прогнутся.

Побегут.

– Княже, не пора ли ударить и нам?! – не выдержав, воскликнул в волнении Ставр Гордятич.

Он уже с готовностью схватился за рукоять своего тяжелого меча и с вопросительной мольбой посмотрел на Мономаха.

Но тот только сдвинул брови и снова устремил свой взгляд туда, где решался исход сражения.

А там русские пешцы, как ни трудно пришлось им, и на этот раз выстояли и заставили вражью конницу опять смешать свои ряды.

Половцы снова отхлынули назад и, толпясь, закружились по полю. Но их скачка была уже совсем не такой бешеной, как перед началом битвы.

Тут уже даже молодым дружинникам, для которых этот бой был первым, стало видно, как устали их кони.

А какой половец без коня? Не зря тогда говорили, что степняк не сделает без него и двух шагов…

Половецкое войско в третий раз двинулось на строй русских пешцев. Но теперь шло оно вяло, как в спячке. Ноги их вконец обессилевших коней подгибались, и напрасно всадники нещадно стегали их своими плетками…

Расчет Мономаха пойти в Степь ранней весной, а не осенью, оказался верным.

Наблюдая за боем, он словно провел видимую лишь ему одному черту и, как только половцы переступили через нее, произнес первые слова за все это время:

– А вот теперь – пора! С Богом!

И тут же княжеские дружины, дождавшись наконец своего заветного часа, как два крыла огромной птицы, ринулись на окончательно растерявшихся половцев.

Увидев это, пешцы вытащили длинные боевые топоры и, взмахивая ими, сами двинулись на врага, круша с каждым ударом половецкие головы…

Это было начало победы для русской рати и конец для ее врага. Половцы окончательно не выдержали, дрогнули и – уж такова их натура, если не удалось смять врага первым ударом, то сразу в их войске начиналась паника, – бросились прочь…

Двигаясь в заметно поредевшем ряду пешцев, Онфим шел вперед по-прежнему рядом с Сувором и Милушиным мужем.

Шли не торопясь, так, как велел им сотский.

Неожиданно среди множества вражеских тел Онфим вдруг заметил пронзенного стрелой молодого половецкого воина, совсем еще отрока. Судя по одежде, это мог быть сын какогонибудь хана. Он лежал рядом с убитым конем, почему-то прикованный к его седлу стальной цепочкой, и только каким-то чудом не был затоптан копытами только что промчавшейся здесь сначала половецкой, а затем и русской конницы. Наверное, хан так заботился о сыне, боялся, чтоб не потерялся в бою, да все равно потерял, решил Онфим.

«Надо же – даже их дети вышли на оборону своих вежей!» – хмурясь, покачал он головой.

Черты перепачканного грязью и, то ли своей, то ли чужой, кровью лица убитого показались ему больше русскими, чем половецкими и даже чем-то немного похожими на пропавшего Славку…

«А может, это из наших, русских, выкормленный с младенчества этими волкамиполовцами, как звереныш?» – подумал он и вдруг заметил, что юноша вроде бы как приоткрыл глаза и пошевелился. Такой, не задумываясь, может метнуть в спину кинжал, тут 98 же промелькнуло в голове Онфима. Нет, решил он, лучше ударить лишний раз даже мертвеца, чем погибнуть по глупости. Онфим поднял топор, но не успел замахнуться, как половецкий юноша неожиданно сел и, отбросив подальше зажатую под мышкой стрелу, Славкиным голосом окликнул:

– Онфим! Онфимушка! Не убивай! Это же я – Славко!!

– Тьфу ты, Славко! Опять ты? Живой?! – опешив поначалу, обрадовался Онфим.

– Эй, ты чего? – заметив, что он приостал, окликнул Милушин муж.

– Да ты посмотри, кто тут! Славко!

– Как! Наш? – удивился Милушин муж и, наклонившись, заботливо спросил по-прежнему остававшегося на месте отрока: – Ты что – ранен?

– Да, кажется… нет!

– Откуда ты здесь взялся?

– После, после расскажу! – отмахнулся Славко и попросил, показывая на стальную цепочку: – Сначала освободите меня от нее! Сможете?

– Да что ж мы не кузнецы, что ли? – слегка обиделся на такой вопрос Онфим, но даже им с Милушиным мужем пришлось немного повозиться, чтобы перерубить эту цепь.

– Крепкая! Хоть и тонкая… – подивился Милушин муж, разглядывая ее в своих могучих руках. – На востоке ковали. Может, даже в Дамаске!